Говорят, западные санкции против России «не работают» — так ли это Статьи редакции

Главное из обзора The Bell.

• Санкции против той или иной страны редко помогают изменить её политику и тем более «спровоцировать крах режима». Как минимум для первого обычно достаточно «угрозы санкций». Реальные же ограничения чаще всего подрывают не власть, а экономику и качество жизни.
• Этому есть несколько объяснений. Во-первых, санкции обычно вводят против авторитарных государств. А они, чтобы перераспределить издержки, «премируют лояльных за счёт нелояльных и поддерживают репрессивный аппарат».
• Во-вторых, мир десятилетиями стремился к глобализации и избавлялся от барьеров, которые мешали перемещению капиталов и товаров. Из-за этого меры против одной конкретной экономики часто «перекидываются» на других.

• Эмбарго ЕС на импорт 90% российской нефти так и не вступило в силу, так что её добыча в России восстанавливается до «дофевральского» уровня, а выручка от экспорта растёт. Только за первые 100 дней «операции» страна выручила с энергоносителей €93 млрд, €57 млрд из них — от ЕС.
• Запад ограничил сотрудничество с Россией, а Китай и Индия, наоборот, согласились покупать больше. С марта по май индийский импорт нефти Urals вырос на 658% по сравнению с 2021 годом, китайский — на 205%. Даже при скидках в 25-30% Россия «почти полностью компенсировала европейские потери».
• США и Европа выдвигают запреты России, но в условиях глобализации страдают сами. В мае — из-за роста цен на энергоносители — годовая инфляция в еврозоне поднялась до 8,1%, а дефицит внешней торговли ЕС достиг рекордных за всю историю ЕС значений в €32,4 млрд.
• Индекс деловой активности PMI в России уже два месяца превышает отметку в 50 пунктов — это говорит о том, что менеджеры «не ощущают дыхания кризиса».

Банкир Олег Вьюгин считает, что, говоря о санкциях, нужно учитывать временной горизонт их воздействия. Поэтому делит их на группы: это финансовые санкции немедленного действия, торговые и логистические ограничения и запрет на ввоз современных технологий из других стран.

• Финансовые санкции. Блокировка трансграничного перемещения капиталов привела к обвалу рубля и ценовому шоку. Спрос на валюту вскоре сократился, рубль укрепился, а у страны по-прежнему оставались «подушки» и нефтегазовый налог. Но в среднесрочной перспективе рисков больше: расходы на оборону и соцвыплаты будут расти, налоги с энергоносителей падать, поэтому страна рискует столкнуться с дефицитом бюджета.
  

• Логистические ограничения. Компаниям хватило товаров на несколько месяцев. Теперь возить их придётся по параллельному импорту и другим «коридорам». Получится ли покрыть дефицит, непонятно. «Увидим, когда отпуска закончатся и для сохранения рабочих мест и выпуска нужно будет заменять поставки импортных комплектующих альтернативным или контрафактным ввозом. Это приведёт к росту расходов и безвозвратным потерям комплектующих и конечного продукта», — говорит Вьюгин.

• Технологический импорт. Здесь ограничения могут сказываться на экономике на протяжении долгих лет. В России все соответствующие современным стандартам производства — результат заимствования и адаптации мировых технологий и оборудования, говорит Вьюгин. Если поставок не будет, страна окажется в «технологической изоляции».

• Россия будет стремиться заместить западные наработки продуктами менее развитых стран, но они будут менее качественными и продвинутыми. А стоить будут дороже, так как у российских компаний нет альтернатив. ЦБ называет это «обратной индустриализацией». Более точный термин предложил экономист Бранко Миланович — это «технологически регрессивное импортозамещение».

• Всё это частично перечеркивает успехи российских компаний в хайтеке и цифровой экономике, хотя у сектора был потенциал масштабироваться за пределами России.

• «Китайское импортозамещение» по-прежнему под вопросом, говорит директор Центра исследования экономической политики МГУ Олег Буклемишев. Китаю за это могут грозить вторичные санкции. Для сотрудничества также плохо развиты транспортная, платёжная и таможенная инфраструктуры. Да и не все российские компании готовы работать с Азией «в качестве младшего партнёра».
• Даже если российский бизнес найдёт приемлемые китайские решения, покупать он их будет втридорога, теряя конкурентоспособность.

• ЦБ ещё с весны говорит, что российской экономике предстоит пройти через «структурную трансформацию». Аналитик Олег Буклемишев считает, что это эвфемизм для более понятного процесса — «деградации экономики в условиях самоизоляции».
• У деградации может быть два крайних сценария. Первый — экономика приспособится к новым реалиям, и наступит «обновлённое состояние равновесия». Каким оно будет — неизвестно: хотя бы потому, что на перераспределение ресурсов наверняка будет влиять госсектор.
• Во втором сценарии развитие определяет правящая элита. Вот как, по словам Буклемишева, это может быть: «Военно-промышленный комплекс не должен ужиматься. Контрольные точки экономики должны оставаться таковыми и под управлением доверенных, пусть необязательно умелых, лиц. "Недружественным" странам нельзя идти навстречу — необходимо показывать, где раки зимуют».
• Итог трансформации отчасти будет зависеть от того, «как много рогаток выставят на пути рыночной логики». Например, госменеджеры относятся к «коммерсантам» с пренебрежением и потому не готовы передавать им управление. Они до сих пор надеются, что «наступившая реальность — не навсегда», поэтому не спешат принимать долгосрочные инвестиционные решения.

• Нынешние санкции не стоит сравнивать с другими примерами из истории, считает автор книги «Экономическое оружие» Николас Мадлер. Широкие санкции применялись в основном против небольших экономик вроде Ирана и Венесуэлы, в то время как Россия — одиннадцатая по размеру экономика мира и поставщик первичных ресурсов.

• Ограничения против России в 2014-2015 годах — тоже другая история: они были точечными. Да, закрылись рынки капитала, цены на нефть упали вдвое, инфляция дошла почти до 4% в месяц. Но потом ЦБ перешёл к плавающему курсу, стоимость энергоносителей подросла, страна вернулась на мировые рынки, потому что США пересмотрели политику.
• В 2022 году же инфляция почти мгновенно разогналась до 10% в месяц, а рубль за две недели упал на 40%, при том что цены на нефть росли. Так что по итогам года экономика страны, скорее всего, упадёт не на 10%, как прогнозируют в Минэкономики и ЦБ, а на 13-15%, говорит Сергей Алексашенко.

• По предварительной оценке Минэкономразвития, в мае показатель ВВП сократился на 4,3% в годовом сравнении после падения на 2,8% в апреле. Это больше, чем в начале 2015 года: тогда спад в первом квартале составил 1,5%, а во втором — 3,1%.
  
• По данным Росстата, в мае объёмы промышленного производства упали на 1,7% к маю 2021 года. В обрабатывающей промышленности спад ускорился с 2,1% в апреле до 3,2% в мае — тоже в годовом сравнении.
  
• Показатель выпуска по базовым видам экономической деятельности (наиболее близкий показатель к ВВП) снизился на 7,3% по сравнению с декабрём 2021 года. В 2015 году, для сравнения, сокращение составило 4,4%.
• Потребительский спрос в мае упал на 11% по сравнению с декабрём 2021-го — в основном за счёт непродовольственных товаров и товаров длительного спроса. На это указывает и дефляция: цены не растут с конца мая. Чиновники говорят, что это признак экономической стабилизации, но нет: сдерживать цены поставщиков заставляет и без того низкий спрос.
• Зарплаты в апреле сократились на 7,2% в годовом выражении — это максимум с 2015 года. Пенсии в мае упали на 8,2%. Всё потому, что компании вместо сокращения сотрудников урезают выплаты — «как обычно бывает в России».
  
• Текущий спад отличается ещё и неравномерным характером. Одни производства растут, покрывая неудовлетворённый спрос. Другие частично или полностью встали. Так, в мае Россия выпустила около 4000 легковых автомобилей вместо 112 тысяч годом ранее, а производство стиральных машин и холодильников сократилось на 60%.

• Экономист Сергей Алексашенко считает, что перед Россией три «вызова». Наиболее серьёзный — сокращение импорта. Это через два-три месяца ощутят и корпоративный сектор, и население. Сперва уменьшится предложение потребительских товаров, а цены вырастут. Позже сократятся промежуточные товары, и производственные цепи продолжат рушиться. По словам Алексашенко, основная тяжесть ляжет не на властей, а на компании, которые будут «биться за выживание».

• Второй вызов — излишнее укрепления рубля. В нормальной ситуации, пишет The Bell, крепкий рубль удорожает внутреннее производство, но удешевляет импорт. Сейчас на последнее рассчитывать не приходится. Помимо этого, ситуация может привести к снижению текущих денежных потоков и рублёвой оценки Фонда национального благосостояния (ФНБ), который служит денежным резервом.
• Третий вызов — властям придётся решить, что делать с индексацией пенсий и зарплат бюджетникам. У Минфина есть запасы, но никто не знает, что будет дальше с бюджетными деньгами. Если нефтяное эмбарго заработает, доходы могут обрушиться.

• Аналитики считают нынешний кризис структурным. Подобный Россия уже переживала в начале 1990-х: лишилась всех деловых связей, но смогла их воссоздать. Отличие в том, что тогда связи рушились внутри страны, а сейчас речь идёт о коммуникации с внешним миром. Тогда общение с зарубежьем помогало определить рыночные цены товаров, ресурсов и вес национальной валюты. Сейчас курсы и цены искажены ограничениями.
• Власти верят, что экономика восстановится и постепенно вернётся к прежним технологическим уровням. Обычно для этого нужны предпосылки — «восстановление привлекательности финансовых и прямых инвестиций», «развитие человеческого капитала», «наличие социальных лифтов». Но аналитики их пока не видят, поэтому настроены менее оптимистично.

#инфляция #кризис