«От пистона до гондона»

Предприниматель Жорик Зиновьев — о том, как он вёз в Китай 25 мясорубок, падал в самолёте с товаром и два раза прогорал в крупнейших кризисах девяностых и нулевых.

Вот я китайцев вёз недавно в такси. Они приехали из Пекина, а я был в Пекине и думаю, что их может привлечь у нас? У них город передовой, а они всё равно ездят тут — всё на свои смартфоны фотографируют, всё им нравится.

В Китае в девяностых как было: в центре стоит фешенебельная гостиница — для русских специально отстроили — а как только отходишь от центра, сразу попадаешь в картонные трущобы. Отходишь в закоулки — там дома друг на друге, они картоном изнутри выложены, и в них живёт человек двадцать. Заходишь, а они спят по кругу, двери как таковой нет.

Вот такие целые картонные посёлки, а потом русские стали везти товары, всё строилось, расширялось моментально. Надо было быстро строить.

Не страшно было в первый раз ехать?

Да не, мне знакомый рассказал, как он ездил в Китай, ну и я думаю — тоже поеду, подзаработаю. В первый раз я вёз 25 мясорубок. Рюкзак целый. Тащил их на своём горбу. Мы же не знали ничего, летели сначала в Свердловск на самолёте, потом до Читы поездом, потом там ночевали. Потом от Читы до Забайкальска тоже поездом. А у меня 100 килограммов за плечами — альпинистский рюкзак с жёсткой рамой.

Из поезда выходим. Мужики стоят внизу, разгружают, остальные подают вещи. Бабушка стоит наверху, протягивает мне рюкзак — я его беру, и меня к земле сразу прижало. У неё там килограмм 150 было. Оказалось, что бабка везла свёрла на продажу в Китай. Представьте, бабушка и не побоялась — а мне тогда чего.

Нафига китайцам были нужны наши свёрла?

В Китай возили всё. К примеру, в наших магазинах закупали мясорубки, у нас они были, только вот никому нахрен не были нужны. Всё, что ты мог купить в СССР, ты покупал и вёз в Китай.

Разница цен была такая, что я мог купить товар здесь, отвезти его туда, а на деньги, вырученные в Китае, — купить их товар. Этот товар привёз домой и продал, получил выгоду в 1000%. Если рубль я потратил, то получил 1000 рублей. Вот примерно так было.

Поэтому вывозили всё, что удавалось достать. Одежда, женские пальто с воротниками, офицерские шинели, генеральские шинели, сапоги, фуражки. Складов сколько было по стране!

Шинель продавали в Китае за 25 юаней — это были очень хорошие деньги, а у нас шинель эта никому не нужна. Оттуда привозили классный пуховик, который продавали за бешеные деньги. Тогда иностранного в стране не было ничего. Ну, кто пойдёт по улице в офицерской шинели? А китайцы всё переделывали. Шинель — это сукно высокого качества. Они разрезали её и делали стельки, а потом продавали ботинки с этими стельками и продавали нам же — за бешеные деньги!

И чё, так просто было в СССР всё купить?

Нам это тут было не нужно, а там это пользовалось спросом. Ты приходишь в магазин и покупаешь вилку за 10 копеек, а я покупаю тысячу вилок, забираю всё. Продавщицы были в шоке от наших покупок. Мы договаривались купить вилку к примеру не за 10 копеек, а за 8 копеек. Продавщицы сначала не соглашались, а потом звонили поставщикам своим — ей в трубку орали: «Дура, отдавай, ты за весь год столько вилок не продашь, а нам с завода хоть завтра ещё тысячу привезут».

Кто вилки возил в Китай, а кто-то — железо. КамАЗы вывозили, латунь, цветные металлы, страну разграбили. Старого уже не было, а новое ещё не началось, это и называли лихие 90-е. Всё тащили, всё продавали.

Даже ружья охотничьи умудрялись провозить. У меня знакомый провёз через три границы ружьё, но побоялся, не смог его продать и повёз обратно его через три границы! Да что говорить, людей в чемоданах перевозили. В мешках. Людей! Приехал так мой знакомый в Китай, там ему китаянка понравилась. Он её загружает в мешок и даёт бутылочки с водой и пустые бутылки, чтобы она писала. И повёз её, привёз в Москву нелегально, и она до сих пор у него живёт.

Первую сделку свою в Китае помните?

Да, в Маньчжурии, на китайской границе. Я продал детское ружьё с пульками воздушными... Только ружьё за 13 юаней должен был продать, а отдал за 13 джао. Если переводить на наши деньги, я продал его не за 13 рублей, а за 13 копеек.

Как это происходило — зима, снег метёт, в воздухе такой запах непонятный: говна с угольной пылью, это фурор. Этот запах до сих пор в носу стоит. Снег, рынок, и я стою с этими ружьями у входа в рынок.

Ко мне подошли представительные китайцы. «Почём?», — спрашивают? Я говорю: «13 юаней». Он: «Давай за 10». Я: «Нет, за 13». Стоим, торгуемся. Тут подбегает мелкий дворник местный, он в курсе всего был. И он покупает у меня ружьё за 13 джао. Я ему ружьё отдаю, но не понимаю сразу, что продал его за копейки. А те китайцы стоят просто в **** [шоке], глаза на меня выпучили.

Это была первая моя продажа в жизни. В этой вонючей заснеженной Маньчжурии. Да, меня кидали ещё много раз, но тот был первый.

Ну на ружьях много не поднимешь, вы где-то ещё в это время работали?

Я работал тогда на заводе. Но когда вся эта хрень началась, в первую очередь она ударила по крупным предприятиям. Они стали никому не нужны — товар у них никто не забирает, деньги им никто не присылает. Нам на две недели задержали зарплату. Там деньги-то были небольшие, рублей 500. А людям надо как-то жить, питаться. Но в воздухе уже витал вкус свободы: Берлинская стена упала, Ельцин что-то вещает.

Ты в центре истории, но на эти вещи внимания не обращаешь, потому что ты молодой, у тебя семья. Нужно на кусок хлеба зарабатывать, и тут не до этой политики. Но из комсомола я вышел сам. «Не надо этого ничего, не хочу, забирайте всё». И ушёл. Они говорили: «Как так?» А я плюнул. Зачем мне это надо? Платить им ещё членские взносы. Никаких политических соображений у меня не было, я просто подумал: «В гробу я видел это всё».

А если перевести на наши деньги, 500 рублей — это столько было?

Я не смогу сейчас посчитать. На наши деньги — это обычная зарплата, на которую ты сможешь жить: заплатить за квартиру, продукты покупать, вещи какие-то, но без излишков. Более того, это вся страна тогда так жила.

Тысяч 25, если переводить на нынешний курс?

Ну, да. Это примерно такой общероссийский минимум. Не больше и не меньше. Все так ровно и жили. 800, 900, 1000, 1200 — такие были зарплаты на заводе, а мой друг уже тогда получал в кооперативе 25 тысяч рублей. Разницу чуешь? То есть в 20-25 раз выше, чем на заводе. Что они там только не творили, работая в кооперативе. Работали по 10-12 часов, захватывая субботу и воскресенье.

Кроссовки шили?

Творили всё что угодно. Всё, что не запрещено, всё разрешено. Таков был девиз времени. Выхожу на улицу: пешеходные переходы заставлены несколькими рядами людей, и каждый что-то продаёт.

Люди стояли буквально метр через метр. В четыре ряда. Продавали всё — от пистона до гондона, кто книги старые, кто детские вещи. Вот оно — начало бизнеса. Я его увидел.

Когда я женился, решил уйти с завода. Был у меня друг Коля Кузнецов, он женился на год раньше, ушёл с завода. Мы с ним с четырёх лет дружили.

Это тот, который первым в Китай поехал?

Да, и в первый раз на рынок мы вышли торговать тоже вместе. Я выпил полстакана водки, потому что было не по себе — я не умел торговать, я стоял с пуховиком, нас было трое: я, мой лучший друг и женщина.

Подошёл ко мне человек. «Брат, почём?». Я ему: «25», а он мне: «Уступи за 20», а я решил не уступать. Мои друзья смотрят на меня и думают: «Чудила!». Но того, который пуховик хотел купить, уже зацепило.

Не уступаю. Говорю, что пуховик очень хороший, весь текст, который я заготовил дома, — я ему проговариваю. Сто процентов пух гусиный. Ну, он мне и дал двадцать пять тысяч, и я понимаю, что я в руках держу месячный заработок в кооперативе.

Он свою куртку тут же снимает, надевает этот пуховик. Куртку отдаёт мне, мол: «На, может, продашь». А я ему: «Мне дерьма не надо». Я занял такую позицию: «Хочешь — покупай». Он ушёл, эти его друзья замочки расстёгивали на этом пуховике, хвалили, рассматривали. И мои друзья меня спрашивают: чего я ему не уступил? Я говорю: «Чего я должен уступать? У меня товар хороший, я его привёз из Китая, буду продавать за столько, за сколько посчитаю нужным».

Хороший был пуховик, элегантный… Да нет, конечно, дерьмо полное был пуховик. Подарил потом такой же другу на день рождения, и там оказалась в пуху пробка от бутылки. Мы его поменяли, а тот с пробкой я перепродал. В другом было целое гусиное перо. Это всё так быстро отшивалось, цвет слезал после первой же стирки. В общем, везли и продавали всё, что можно было продать.

Но вот после того, как я получил за один пуховик свою месячную зарплату в кооперативе, я понял — на работу я больше никогда не вернусь.

И когда всё это закончилось?

Проблем с деньгами не было, но они всегда были заняты и нужны, а потом всё это начало скукоживаться. Это я сейчас понимаю, что допустил ошибки, но тогда казалось, что всё делал правильно. Я семью почти не видел пока ездил. Дочь у меня выросла не сказать чтобы без меня, но многое пропустил, наверное.

Ещё не нужно было мне продавать квартиру. Я сделал это в 1998 году. На деньги от продажи съездил в Индию, нашил товара, модели разработал. Кожаные куртки плюс меховой воротник с подстёжкой — чтобы куртка могла быть и зимней, и осенней. А из-за кризиса я продал эти куртки за те же деньги, что и купил. Покупательский спрос упал невероятно как раз в то время. Можно было годик подержать, конечно, эти куртки, но надо было возвращать деньги с продаж.

И вот, в 1998 году я продаю квартиру — у меня на руках 20 тысяч долларов. Доллар потом скакнёт с шести рублей до тридцати. То есть — умножаем на пять. Я бы вместо однокомнатной мог бы купить треху, а я две эти пачки превратил в кожу, которая никому была не нужна на тот момент. Даже если бы я просто с квартирой остался — я бы её продал потом. Надо было остаться с деньгами, потому что дальше случился полный обвал: люди начали продавать свои вещи, машины.

Многие из ваших друзей по Китаю остались в бизнесе? Что с ними сейчас?

Да нет, отваливались почти сразу. Самый примитивный пример: он работает сантехником, торгует только по субботам и воскресеньям — а я всю неделю. За работу ему дают пять тысяч рублей, но уволиться ему страшно. Я уволился, а полностью посвятить себя торговле он почему-то не хочет, хотя за одну вещь может получить пять своих месячных зарплат. Почему так? Это надо было понять, осмыслить, переварить, принять и исполнить. Торговать надо быстро, каждый день, зарабатывать деньги, ехать снова, купить машину с фургоном.

Жизни кто-то из таких активных лишался?

Такого на моей памяти не было, но были опасные вещи. Они коснулись меня и ещё многих людей. Фирма, через которую мы потом летали в Индию, начала разоряться. Они вывозили группы, но без товара, потому что товар вывезти не было денег. Товар потом присоединяли к другим группам, чтобы его вернуть — образовывал перегруз самолёта. Это страшная вещь. Он может быть два килограмма, а может быть, две тонны — это на грани фола. Самолёт, скорее всего, разобьётся. Вот на таком самолёте я и оказался.

Во-первых, мы трое суток ждали этот самолёт. Мы выехали из гостиницы, в аэропорт нас не пустили, и сутки мы ждали перед аэропортом, а ещё двое внутри. Ждали очень тяжело, денег уже не было, есть было нечего. И к нам приезжали индусы — мы им звонили, а они нам привозили продукты, но денег с нас не брали.

Потом мы сели в самолёт. Температура за бортом была 45 градусов. Когда садишься в самолёт, и он не заведён, кондиционер в нём не работает. В нём ещё жарче. Нас посадили, закрыли дверь и отогнали трап. Самолёт не смог завестись. Потом открыли двери, но кондёр всё равно не работал, потому что самолёт не заводился. Выйти из самолёта нам не давали. Толпа в 60 человек стоит возле маленького входа и дышит воздухом. Жарким, от него не легче. Одежда сырая, всё течёт.

В этом самолёте сидел ещё немец со своей секретаршей. Натуральный немец. Не знаю, как он там оказался: то ли у него с билетами что-то не получилось, то ли ему срочно надо было куда-то лететь, его подсаживают к нам в самолёт. Через два часа он из этого самолёта вышел сумасшедшим. У него съехала крыша, он начал кричать: «Шизен, шизен!», показывая на нас. Типа: «Вы чокнутые, вы больные, как можно так летать?» И потребовал ссадить его с самолёта. Тут же подогнали трап, которым мы живо воспользовались, спустились.

Нас пытались втолкнуть обратно, но мы сказали «Нет» и не втолкнулись. Немец вышел, а мы остались на улице — вот благодать. У него были такие дикие глаза. У нас были тоже дикие, но больше от водки, которую мы выпили. Мы просто выпили и съели всё, что у нас было. А дальше начинается самое ужасное. Пока самолёт стоял, по салону прошёл командир и попросил ключ на четырнадцать. На вопрос: «Зачем?» Он говорит: «Датчик один отключить».

Самолёт заводится, но из-за датчика температуры сразу глохнет, потому что датчику кажется, что самолёт горит. В конце концов, датчик выключили, самолёт завёлся, мы взлетели. Салон весь завален товаром, и мы посередине сделали себе норку — там сидели, доедали остатки еды и водки. Вдруг к нам приходит командир и говорит: «Мужики, нужно переползти как можно дальше к хвосту, потому что сейчас будут горы, и я не могу набрать высоту. Нужно сменить центровку самолёта, чтобы хвост опустился» .

Ну так он нам объяснил, и мы перешли. Высоту набрали, горы преодолели, через некоторое время приползает снова командир и говорит: «Нужно теперь перейти обратно». Мы перешли, и нос самолёта поднялся. Потом мы сели. Только на земле мы узнали, что всё это называлось смена центровки воздушного корабля. Вещь возможная, но страшная. После этого случая несколько человек перестали летать на самолёте. Сказать, что мы чуть не разбились — я не могу. Паники не было, но могли разбиться — да.

В 1998 году вы попали на кожаных куртках, в 2008-м — на втором кризисе. И получается, что все люди, которые вместе с вами этим занимались, — они тоже на кризисах прогорели?

Нет. В принципе — всё сошло на нет само собой. Почему? Ну, потому что пришло другое время. Потому что товар начал завозиться немножко не так.

Есть люди, которые остались в этом. Я знаю одного такого. Он с очень большими деньгами едет весной, деньги платит сразу, потом морским путём привозится. Потом распределяет. Сумма, которой он владеет, — запредельная. Как у него это получилось? У него есть несколько магазинов, оптовых точек, которыми он владеет, хотя начинали мы все вместе.

Люди приходили и уходили долгое время. В 1993 году я начал этим заниматься — вплоть до 1995 было хорошо, потом стало очень тяжело, но терпимо. Хотя на протяжении всего времени люди отваливались. У кого-то не получилось, у кого-то семья, кто-то купил квартиру и там остался. Когда я начал этим заниматься, очень смешанный состав людей был, кто был со мной. От сантехников до прокуроров. Профессура летала. Летали рабочие. Кузнецы, металлурги. Было интересно, непонятно.

Выходит, те, кто не прогорел, — это чисто случайность?

Я знаю, что один чувак в кризис 1998 года не поехал с нами за кожей, и он остался с деньгами. С долларами, которые потом просто умножил на шесть и поехал через год, и стал резко подниматься. А мы всплывали, и как говорили в 1998 — «остались с одной рисовой сумкой товара». Ни денег, ничего.

И прямо никогда вам внутренний голос не подсказывал, что пора тормознуть?

Это как-то всё ненавязчиво произошло. В тот момент, когда было пора всё закончить, я до сих пор не могу его назвать. Где-то между 1998 и 2008. У меня было до шести точек на рынке, магазины, отделы в магазинах. А закончил я на двух точках на рынке и на одном магазине. И я рад, что я закончил.

Я даже не представляю, что было бы дальше, если бы я не оставил это дело. Денег у меня больше не стало, но я стал спать хорошо. Я начал видеть сны. Тогда я работал 24 на 7. Даже когда я спал, я думал, где достать деньги, как заткнуть дыры, как быть с одним товаром, другим. Это тяжело даже психически… Невыносимо. Можно говорить много, но я был тогда молод, и у меня было много сил. И я понимал, что я делаю. Я чётко знал, как это делать.

Интервью взято специально для конкурса vc.ru и банка «Точка».

#навсюголову