ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ — В ПРОЕКТЕ «ГРАЖДАНИН ТАГАНРОГА».
автор Ольга Майдельман.
В сентябре 2023 года Таганрогу исполнится 325 лет. Совместно с банком «Центр-инвест» мы придумали подарок имениннику. Мы расскажем истории 25 его уроженцев и жителей, которые прославили Таганрог.
Сегодня речь пойдет о горожанине всемирного значения — Антоне Чехове.
Чаще всего мы представляем Чехова по известному портрету Осипа Браза: строгий человек в пенсне красиво сидит в кресле. Про этот портрет сам Антон Павлович говорил: «Лицо такое, будто хрену нанюхался» и еще: «Что-то есть в нем не мое и нет чего-то моего». Впрочем, для статуса «классик литературы» портрет идеален. Но каким был гений, пока не забронзовел?
Ловец тарантулов
Антонио, как записан он в дневнике отца, появился на свет в 1860-м. Таганрог того времени весьма противоречив: изящные здания в стиле классицизма и роскошные конные экипажи запросто сочетаются с заросшими бурьяном немощеными улицами, глубокой грязью и крайне скупым освещением (вечерами по центру ходят с ручными масляными фонарями, дальше центра — темень). Но мальчишкам темнота не мешает.
В детстве у Антоши среди приятелей прозвище Бомба — из-за слишком большой головы. Голова эта часто гудит от подзатыльников: с детьми не церемонятся, а проступком считается любое мальчишеское занятие. Например, ловля тарантулов на поле возле кладбища. Как поймать паука — придумывает Чехов. Позже этот способ даже попадет в его рассказ «Иван Матвеевич»: «Их ловить забавно. Нацепишь на нитку кусочек смолы, опустишь смолку в норку и начнешь смолкой бить тарантула по спине, а он, проклятый, рассердится, схватит лапками за смолу и увязнет». Детский приятель Антона Саша Долженко рассказывал, что тарантулов опускали в банку с маслом, а потом считали, у кого их больше.
Еще одной страстью Антоши и его приятелей была ловля птиц. Птичий гомон стоит на заросшем травой пустыре, который среди мальчишек зовется «имение куриного царя»: там жил старик, разводивший кур.«Сколько долгих часов я проводил осенью с Антоном Павловичем на большом пустыре за их двором, притаившись и поджидая момента, когда стая щеглов или чижей опустится с веселым чириканьем на пучки конопли и репейника!» — вспоминал друг детства Андрей Дросси. Для птичек тоже придумана хитрость: загородка из рогожи, волосяной силок на камыше и приманка. А завлекали на пение тех, кого уже поймали. Антон и здесь отличался особой ловкостью. Ловили много. Щеглы не чайки… А вот для взрослого Чехова образ птицы — непойманной, но убитой — станет символом прерванного полета. «Я — чайка…», — с отчаянием будет твердить героиня его самой известной пьесы.
Дачи у Чеховых нет, и летом все томятся в жарком Таганроге. Первая большая поездка за город — к дедушке, управляющему графским имением Платовых. Сильные детские впечатления Антона от этого путешествия станут позже канвой повести «Степь. История одной поездки». Дорога в самом деле шла через унылую бесконечную степь, и Антоша с братом на себе испытали и нападение «громадных степных овчарок» (в реальности напали они оттого, что старший брат Саша раздразнил их лаем), и одуряющее знойное безвременье, когда «казалось, что с утра прошло уже сто лет», и пугающий обложной ливень с молниями — «чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнем».
Писатель Иван Леонтьев рассказывал, что как-то пожурил Чехова за безграмотность фразы в «Степи», о которую он споткнулся: «До своей смерти она была жива и носила с базара мягкие бублики, посыпанные маком». Чехов якобы воскликнул: «Быть не может!», а найдя это место, рассмеялся: «Нехай!» Но, по правде говоря, эта фраза как нельзя более точно передает абсолютно детское ощущение между «был» и «не стало». Повзрослев, Чехов сохранил в себе того удивленного мальчика из Таганрога.
Храбрый портной
Происхождения, как известно, Чехов был простого: его дед — крепостной крестьянин, который сумел выкупить себя и свою семью. Отец, мелкий лавочник, едва сводил концы с концами и с завистью поглядывал на миллионеров — греков-коммерсантов, по словам старшего брата Чехова, Александра, «изображавших аристократию Таганрога» и «сумевших забрать в свои руки всю торговлю юга России». Зачастую при помощи темных сделок. При этом по-русски греки говорили с трудом, а главный богач Вальяно и вовсе не знал грамоты.
Но помните грека Дымбу из чеховской комедии «Свадьба»? «А тигры в Греции есть?» — «Есть, в Греции все есть». Примерно так расписывают значимость своей культуры отцу Чехова маклеры — любители часами сидеть за чаем в их лавке: она была и бакалеей, и неким «клубом». Пылая желанием пристроить подрастающих сыновей к богатым конторам, «вывести в люди», Павел Егорович решает отдать Колю и Антона в греческую школу. (Всего же в семье пять сыновей и дочь.)
Это было жестокое и бессмысленное заведение: в большой комнате сидят сразу пять классов, учитель всего один, преподавание нулевое: на тебе книжку, учись. До трех часов дня запрещалось есть (всем, кроме учителя), а дисциплина держалась на оплеухах, битье линейкой и чуть ли не инквизиционных приемах: среди пыток было оплевывание наказанного — всем классом, по очереди. О греческой школе Антониос Тсехоф (так он записан в классном журнале) вспоминал с содроганием, признаваясь: «Много испортила она моих детских радостей».
За целый год братья с трудом одолевают только греческий алфавит, особенно не дается Антоше буква «ф»: «Полози языка на зуба и скази: фита», — наставляет его грек, но увы... И не случайно один из самых малоприятных чеховских героев — учитель Беликов — преподает греческий: «О, как звучен, как прекрасен греческий язык! — говорил он со сладким выражением; и, как бы в доказательство своих слов, прищурив глаз и подняв палец, произносил: — Антропос!»
После греческой трагедии длиною в год 8-летний Антон вместе с братьями поступает в Таганрогскую классическую мужскую гимназию (с 1935 года она носит имя Чехова). Поступает против воли дедушки, тот категорически выступал за то, чтобы шалопаев отдали в подмастерья к портному или сапожнику: «Там, по крайней мере, из них люди вышли бы, а в гимназии они, не дай Бог, еще умнее отца с матерью станут».
К слову сказать, портняжному делу Чехов все же обучался и лет в четырнадцать скроил серые гимназические штаны для брата Николая. Как писал Михаил Чехов, «Антон принялся за шитье смело, с ученым видом знатока. Тогда была мода на узкие брюки, и пока Антон кроил, Николай, любивший щегольнуть, все время стоял тут же и приставал к нему: «Поуже, Антон. Теперь носят узкие брюки. Да крои же поуже!» И Антон так накроил, что когда брюки были готовы и Николай стал их надевать, то сквозь них не пролезали его ноги. Тем не менее он все-таки натянул их на себя, точно трико, надел штиблеты и отправился гулять. «Братцы! Глянь! Тю! — стали указывать на него пальцами уличные мальчишки. — Сапоги — корабли, а штаны — макароны!»
Лавочник-каторжник
Таганрогская гимназия была одним из главных учебных заведений на юге России, там Чехов сносно выучил и греческий, и латынь, а кроме того, французский, итальянский и немецкий языки. Но талантливых педагогов в ней немного. «Как будто всех этих учителей чеканили дюжинами из тусклого олова по одной и той же казенной форме», — рассказывал Владимир Богораз, гимназист годом младше Чехова.
Преподавателя арифметики и географии с длинными повисшими усами прозвали Китайский император. Длинного, как жердь, учителя алгебры и физики — Дылда и Долдон: «Дылда, если объясняет, Долдон, если спрашивает».У Чехова тоже были прозвища: Чехонь — так дразнились гимназисты-параллельники, и Чехонте — это прозвище досталось от учителя, преподававшего Закон Божий. «Всем нам отец Покровский дал особые прозвища, которыми мы и именовались на его уроках, — вспоминал однокашник Чехова Михаил Кукушкин. — Он так и вызывал, растягивая баском по слогам: «Че-хон-те!»
Однажды Антон слышит, как Покровский в разговоре с его матерью со вздохом изрекает: «Из ваших детей, Евгения Яковлевна, не выйдет ровно ничего. Разве только из одного старшего, Александра». Предсказание, как мы знаем, не сбылось. А Чехов, став писателем, по просьбе старика Покровского прислал ему «Пестрые рассказы», опубликованные под тем самым псевдонимом — Антоша Чехонте.
Чехов-гимназист — не отличник и не пай-мальчик, он часто хватает тройки, даже за сочинения. Дважды Антона оставляют на второй год, в 3-м и 5-м классах. Это, впрочем, не удивительно, поскольку учеба тесным образом совмещалась уже с работой.«Первую половину дня мы, братья, проводили в гимназии, — вспоминал Александр Чехов, — а вторую, до поздней ночи, обязаны были торговать в лавке по очереди, а иногда и оба вместе. В лавке же мы должны были готовить и уроки, что было очень неудобно, а зимою, кроме того, было и холодно: руки и ноги коченели, и никакая латынь не лезла в голову».
Холодно было оттого, что лавка не отапливалась: во-первых, чтобы не портились продукты, а во-вторых, из экономии. Уроки братья готовят, постоянно отвлекаясь на входящих: «Что вам угодно?» Угодно масла или леденцов, или чаю, или кусок сахарной головы. Все это продается и развешивается братьями. Есть еще мальчики-лавочники, но их оставить одних нельзя: как бы не украли чего. «Если говорить по совести, то первыми воришками были мы с Антошей, — признавался Александр. — Когда отец уходил из лавки, трудно было удержаться в нашем возрасте от таких соблазнительных вещей, как мятные пряники или ароматное монпасье: и мы этим отчасти утешали себя за тяжелый плен в лавке».
Особенно трудно на каникулах. После экзаменов так хочется вольной жизни: бегать на море, удить рыбу, — но строгий отец считает, что «от беганья страдает только обувь». «Для нас наступала каторга, — вспоминал брат писателя. — Мы должны были торчать безвыходно в лавке с пяти часов утра и до полуночи. В этих случаях нередко заступалась за нас наша добрая мать. Она не раз приходила часов в 11 вечера в лавку и напоминала отцу: «Павел Егорович, отпусти Сашу и Антошу спать. Все равно ведь уже торговли нет».Надо ли говорить, как ненавидели «Чай и другие колониальные товары» младшие Чеховы. «Мы чувствовали себя маленькими каторжниками», — признавался и сам Антон Павлович. И часто повторял: «В детстве у меня не было детства».
О да, о мучениях работающих детей Чехов пишет так, что становится физически больно: «Глаза ее слипаются, голову тянет вниз, шея болит. Она не может шевельнуть ни веками, ни губами, и ей кажется, что лицо ее высохло и одеревенело, что голова стала маленькой, как булавочная головка» (рассказ «Спать хочется»).«Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу» («Ванька»).
Немирович-Данченко, основатель МХТ, ставивший пьесы Чехова, навсегда запомнил, как Антон Павлович однажды сказал: «Знаешь, я никогда не мог простить отцу, что он меня в детстве сек».
Аэронавт, рыбак, «старуха»
Но иногда младшие Чеховы умудрялись урвать минутки свободы и тогда, например, запускали воздушные шары из папиросной бумаги, это тоже Антошин зачин. Мальчики клеят их вместе, а чтобы такой «китайский фонарик» взлетел, тихонько в 5 утра резиновым шлангом сливают светильный газ из фонаря возле чеховской лавки. «Шары удачно наполнялись и подымались ввысь при общем нашем ликовании», — рассказывал Долженко. Увы, пропажа газа обнаружилась. Опыты с аэронавтикой кончились поркой…
А вот рыбалка осталась чеховским спортом на всю жизнь. Мальчишками они рыбачат на Таганрогском заливе. Антон и тут изобрел нечто новое — удивительный поплавок из коры. Поплавок изображал человечка: если он в воде по пояс, значит, попалась мелочь — бычок, а если, поднимая руки, уходит под воду с головой — это крупная рыба.«Ты за зебры хватай, за зебры! — Не видать жабров-то... Постой, ухватил за что-то... За губу ухватил... Кусается, шут!» («Налим»). Сцены рыбалки у Чехова встречаются постоянно. Когда он купит Мелихово, свое скромное имение под Москвой, то любимым его местом станет маленький пруд. «Я мечтаю за усадьбою большой пруд со временем выкопать, там у меня будут караси!» — говорил Антон старшему брату, поймав карасика величиной с медный пятак.
Но и бумажные шары, и рыбалка меркли в детстве перед театром. За него можно было и в карцер. Только бы попасть в этот восхитительный мир, бесконечно далекий от скучной торговли, грязных улиц, школьной зубрежки. Впервые Чехов оказывается в театре лет в тринадцать. Дают оперетту Оффенбаха «Прекрасная Елена», хит тех времен, с врезающимися в память мелодиями (в рассказе «Ворона» возникнет «старик Вронди, похожий на Оффенбаха»), и с тех пор Чехов театром одержим. И театр, и актеры встречаются в чеховской прозе не реже рыбалки.
Таганрогский театр красив, в красном бархате, эдакая копия миланской Ла Скала. Но пускают туда, только если у гимназиста нет ни единого проступка за неделю, с письменного разрешения. Инспектора, сами ходившие в театр, частенько выискивают глазами тех, кто проник нелегально. Гимназисты хитрят как могут: вместо формы надевают пиджаки, клеят усы и бороды, прячутся на «галерее». Там, на галерке таганрогского театра, и сейчас есть «стул Чехова» с бронзовой дощечкой. Но на самом деле места приходилось выбивать.
«Гремел звонок, дверь распахивалась, и мы с Антоном неслись со всех ног, чтобы захватить места в первом ряду, — вспоминал брат Иван. — Остальная публика наваливалась на нас и самым жестоким образом прижимала к барьеру… Горел только один газовый рожок. И, помню, нестерпимо пахло газом. Задним рядам было трудно стоять без опоры, и они устраивались локтями на наших спинах и плечах. Бывало так тесно, что весь вечер не удавалось снять шуб. Но несмотря на все эти неудобства, в антрактах мы не покидали своих мест, зная, что их тотчас же займут другие».
Дома оперетты разыгрывались в лицах. Коля Чехов, обладавший точным слухом, подбирал на пианино партии, Антон играл все роли сразу. Он вообще был прекрасный имитатор: изображая дребезжащий тенорок инспектора или густой бас учителя, доводил друзей до колик в животе. С семейством Дросси придумали, конечно, делать свой театр, домашний. Антон дебютировал там… в женской роли. Играл старуху-старостиху в пьесе «Ямщики, или Шалость гусарского офицера». Роль выбрал сам. Старуха 14-летнему Антону удалась на славу. «Нельзя себе представить того гомерического хохота, который раздавался в публике при каждом появлении старостихи, играл он мастерски», — вспоминал Андрей Дросси. Его сестра Мария запомнила Чехова иначе: «Никогда не видала его очень веселым. В домашних спектаклях предпочитал роли неудачников и меланхоликов. В «Лесе» (пьеса Островского. — Авт.) он играл Несчастливцева».
Сценой театра служит гостиная. За минимальную плату публике выдаются билеты: белые — в партер, серые — на галерку (в переднюю). Всю прислугу обязательно зовут на спектакль, на этом настаивал Антон. Мария Дросси: «Приходили бывшие дворовые люди моей матери — любимая горничная, повар Степан, который, подобно Фирсу, называл старую барыню «барышней», кучера, мальчики на побегушках… В нашем околотке спектакли эти пользовались громадным успехом и всегда делали полные сборы»......
В этой части повествования о Антоне Чехове мы узнали о "детстве без детства" писателя. Во второй половине рассказа Антон Павлович переедет в Москву, но его история, связанная с г.Таганрог, не закончится никогда.