В 1963 году философ Ханна Арендт совершает возмутительное непотребство — она отказывает отвечавшему за «окончательное решение еврейского вопроса» казнённому Адольфу Эйхману в звании худшего монстра всех времён. Это производит эффект разорвавшейся бомбы — прогрессивный мир в бешенстве, Арендт критикуют даже друзья. В представлении общественности военный преступник Эйхман — чудовище, сознательно отправившее на гибель миллионы людей. Но Ханна Арендт, присутствовавшая на обвинительном процессе, считает нацистского функционера слишком недалёким и обыкновенным для сверхзлодея. Её скандальное эссе так и называется — «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме».
В представлении общественности военный преступник Эйхман — чудовище, сознательно отправившее на гибель миллионы людей. У Ханны Арендт особое мнение
Кошмарные злодеяния Адольфа Эйхмана, полагает Арендт, — следствие как раз его заурядности и исполнительности. По её впечатлению, он хотел хорошо делать свою работу — и не важно, в чём она состояла. При таком раскладе целенаправленное уничтожение людей ничем не отличалось бы, скажем, от бухгалтерского учёта или организации логистики на предприятии. Разумеется, всё это никак не снимает с преступника ответственности — зато значительно расширяет поле для неудобных вопросов морального свойства. Ведь если Арендт права в своей оценке, выходит, за ужасы нацизма ответственны не только главные боссы, но и вообще все, кто был облечён властью во время Третьего рейха. А заодно и те, кто исполнял решения этих властей. И не в последнюю очередь те, кто знал или догадывался о незаконности таких решений, но продолжал их выполнять.
В общем, эссе Ханны Арендт обернулось тем ещё скандалом — а ведь она была не первой, кто копнул глубже самого очевидного слоя. Ещё во время суда над Эйхманом, в декабре 61-го, Стэнли Крамер показал миру «Нюрнбергский процесс», грандиозное трёхчасовое полотно, которое без всяких прелюдий задало зрителю главный вопрос — и оно же спустя три часа выдало единственно возможный ответ.
60 лет назад?
Ответом будет та самая доктрина Стэнли Крамера, по которой каждый фильм просто должен быть интересным, тогда его будут смотреть вообще все и всегда, а не только высоколобые критики да любители жанра в год выхода. «Нюрнбергский процесс» исключительно диалоговое кино, зачастую такие фильмы смотреть нелегко, — но при этом у него всё в порядке с композицией и драматургией. Сценарий Манна и режиссура Крамера ведут зрителя все три часа, ни на секунду не давая ему отвлечься. А чтобы не замыливался глаз, акты перемежаются интерлюдиями — деление очень чёткое и интуитивно ожидаемое. После окончания каждого действия наступает своеобразный антракт — нас перемещают из зала заседаний в другую локацию, где можно позволить себе слегка расслабиться.
Правда, в отличие от театра антракт здесь — часть повествования. Очень многое о героях мы узнаём именно в таких интерлюдиях — и в конечном счёте это влияет на наше отношение к самому процессу. В этом смысле Крамер с Манном не дают зрителям особого выбора — аудиторию практически вынуждают думать в том направлении, которое определили для неё авторы.
Голос разума
Впрочем, это вовсе не значит, что картина наполнена трюизмами в духе «все нацисты плохие, пусть горят в аду». «Нюрнбергский процесс» не боится острых углов — в нём полно неуютных эпизодов, связанных не столько с военными преступлениями, сколько с попытками «перевернуть страницу». Подобные сцены — одно из важнейших достоинств фильма Стэнли Крамера. Направление, которое он выбирает, чтобы вести зрителей, не самое прямое, в нём полно зигзагов. В какой-то момент мы ловим себя на мысли, что логика и голос разума, в общем-то, велят жить дальше и забыть весь кромешный ужас нацистского режима. Ну было и было.
Комментарий удален модератором