Гай Лешцинер – невролог-консультант в больницах Гая и Сент-Томаса. Специализируется на эпилепсии и нарушениях сна. Он представил два радиосериала BBC, один о сне, а другой о неврологии нашего сенсорного мира. Его последняя книга – "Человек, который пробовал слова", в которой исследуется взаимосвязь между нашим сенсорным восприятием и реальностью, которую оно создает.
Распространённая фраза в когнитивной нейробиологии гласит: "Восприятие – это не что иное, как контролируемая галлюцинация". Что именно это значит?
То, что мы считаем галлюцинацией, – это опыт, лишённый реальности или удаленный от реальности. А термин "контролируемая галлюцинация" подразумевает, что наши переживания конструируются мозгом. Как я указываю в книге, иногда то, что мы воспринимаем как реальность, сильно отличается от холодной, суровой реальности или того, что мы принимаем за холодную, суровую реальность вокруг нас. Таким образом, это, по сути, подчёркивает тот факт, что то, что мы называем реальностью, является полностью конструкцией нашей нервной системы.
В нейробиологии ведутся споры между ортодоксальной точкой зрения, рассматривающей нашу сенсорную систему как своего рода ошибочное средство восприятия реальности, и теми, кто предполагает, что она предназначена для сокрытия реальности. Что вы думаете об этих дебатах?
Интуитивно, как человеку, а не как неврологу, мне очень трудно понять те взгляды, согласно которым, наш мозг устроен так, чтобы скрывать реальность. Я очарован этими теориями. Хотел бы я, в глубине души, принять их? Точно нет. Мне гораздо приятнее считать, что существует некая связь между миром, в котором мы живем, и тем, что мы переживаем, а не то, что они полностью отделены друг от друга.
Название вашей книги относится к человеку с синестезией, у которого одно чувство вызывает другое. Он может ощущать вкус слов, а кто-то другой видит в музыке цвета. Что это говорит нам о нашей сенсорной системе?
Наиболее широко цитируемая статистика распространённости синестезии заключается в том, что она затрагивает около 4-5% людей. Фактически, это говорит нам о том, что есть люди с практически нормальным мозгом – это не люди с патологией, это не люди с черепно-мозговой травмой или повреждением мозга – которые воспринимают реальность совершенно иначе, чем большинство из нас. Это подчеркивает, что наше восприятие реальности определяется тем, как работает наш мозг, и показывает, что оно полностью зависит от нашей нервной системы.
Одна из ваших областей знаний – сон. Нейробиолог Дэвид Иглман [David Eagleman] утверждает, что мозг – это дарвиновское поле битвы между нейронами, а сновидения – это средство сохранения зрительного восприятия в процессе сна. Что вы об этом думаете?
Это правда, что люди в ходе эволюции стали больше зависеть от своего зрения, чем от других органов чувств. Но существует множество теорий относительно того, почему мы видим сны. Что меня особенно привлекает, так это то, что для того, чтобы наша нервная система функционировала должным образом, чтобы мы могли понимать мир, нам постоянно нужно делать прогнозы. Чтобы делать прогнозы, нам нужно иметь какую-то внутреннюю модель мира, как мы его понимаем. И сновидение может представлять собой интеграцию нашего опыта прошедшего дня и, более того, в течение всей нашей жизни в эту модель. И этот сон со сновидениями – это этап нашей жизни каждую ночь, когда происходит настройка этой внутренней модели мозга.
Проблема боли занимает видное место в вашей книге. Один из ваших субъектов вообще не испытывает боли. Как вы думаете, почему боль настолько мучительна?
Мы знаем, что у боли есть много компонентов. Основным компонентом является сенсорное усмотрение, которое сообщает вам, где в теле находится боль. Ещё одна особенность, о которой всем известно, – это то, что называется аффективным компонентом боли. Вдобавок к осознанию того, что я только что ударил молотком по пальцу, это своего рода непреодолимая неприятность, страх перед болью. Я думаю, что это очень важный эволюционный механизм. Боль – очень сильный стимул, чтобы избегать повреждений.
Вы касаетесь Covid-19, особенно в связи с потерей обоняния. Ожидаете ли вы, что исследование затяжного Covid [постковидный синдром] приведёт к неврологическим выводам?
Несомненно, дело в том, что мы видим много людей, у которых затяжной Covid-19 оказал сильное психологическое воздействие. Для многих людей это первый раз, когда они столкнулись со своей собственной смертностью. Но ясно, что в этом есть и физический или биологический компонент. С неврологической точки зрения, в одном недавнем исследовании изучались люди с мозговым туманом, вызванным затяжным Covid. Что они ясно продемонстрировали в этой когорте людей, так это то, что 70% из них имеют аномалии в спинномозговой жидкости. Я думаю, что мы обнаружим, что существует комбинация факторов и сводить затяжной Covid к одному состоянию, вероятно, ошибочно.
Если бы у вас был лишний миллиард фунтов стерлингов, который вы могли бы потратить на медицинские исследования, куда – с неврологической точки зрения – вы захотели бы его направить?
С совершенно эгоистичной точки зрения, мой академический опыт связан с эпилепсией и сном. Сон был темой моей первой книги. И я думаю, что, учитывая, что мы проводим треть нашей жизни во сне, и всё же мы не полностью понимаем влияние сна, я думаю, что это область, которая остаётся очень малоизученной и, вероятно, имеет очень далеко идущие последствия для нас всех.
В некотором смысле вы просите читателя провести переоценку чувств, особенно упущенных из виду: чувств вкуса и обоняния. Как бы вы расставили чувства по степени важности для вас?
Я бы сказал, что сначала зрение, потом слух, потом осязание, потом обоняние и только потом вкус. К концу написания книги, я не уверен, что моя оценка сильно изменилась, но я определенно стал ценить обоняние гораздо больше. Это имеет далеко идущие последствия с точки зрения памяти, с точки зрения эмоций, с точки зрения множества скрытых аспектов нашей жизни, например, влечения к другому человеку. Я думаю, что очень недооценивают тот факт, что обоняние является очень важной модальностью общения.
Какой прорыв в медицине оказал наибольшее влияние на ваших пациентов за время вашей практики?
Когда я был студентом-медиком, говорили, что неврология – это специальность с 1001 диагнозом, но только с одним лечением. И этим лечением были стероиды. Принимая во внимание, что наше понимание иммунологии, в частности, спровоцировало стремительное развитие с точки зрения лечения некоторых очень серьёзных состояний, таких как рассеянный склероз или другие аутоиммунные состояния, вызывающие разрушительные неврологические повреждения. Это огромный шаг вперёд в терапевтическом плане.
редактура и адаптация Дмитрий Бобров
В общем глаза у нас появились, но видеть мы еще не научились.