Уроки хороших манер

С высоты птичьего полёта Дербент выглядит, как филиал Диснейленда. Древний город, вымощенный жёлтым дагестанским кирпичом, пал ниц, словно слуга, пред величественной крепостью, подсвеченной несчётным количеством светильников.

Когда спускаешься с небес на землю, среди приземистой застройки стены Нарын-Калы отыскать трудно. Забегая вперёд, редут хорошо виден из центра города.

Дербент считается самым древним городом России, основание которого датируют 438 г. н.э. Впрочем, упоминание «Каспийских ворот» встречается, говорят, ещё в писаниях греков, живших за несколько веков до рождения Христа. Так что, разбираться во всех хитросплетениях судьбы города, которым заправляли то албанцы, то персы, то ещё невесть кто, — дело краеведов.

Важно то, что сегодня город протянулся вдоль побережья крупнейшего внутреннего моря мира. Автобус привёз меня на южную окраину, и контраст местного автовокзала с ростовским оказался драматическим. Взамен панельного здания я получил лишённый жизни холл с заколоченной кассой и низенький каменный забор. Роль охраны не очень умело исполняло трио пары пузатых дагестанцев и мохнатого пса. Круглое солнце как-то особенно настырно пекло.

Совсем рядом, как выяснилось, пришлось жить. Чрезмерно бородатый дядя в чёрных авиаторах привёз ко мне свою жену, которая и сдала квартиру. Окна в ней приходилось закрывать на ночь, потому что ветра здесь задорно поднимают пыль и перемешивают её по всему городу с завидной регулярностью. Затем она оседает. Если всматриваться под ноги и в углы улиц, везде пыль отыщется.

Отвечу на мучающий многих вопрос — я в магазинах свинины не нашёл. Даже пельмени здесь готовят из курицы, стыдливо называя их курзе. Складывается сомнительная ситуация, при которой в исконно христианских регионах продают продукты с маркировкой «халяль», но вот мусульмане на уступки идти явно не собираются.

Чтобы добраться до центра, нужно было минут двадцать шагать мимо прилавков, вывесок и целого рынка даже. Город приветлив — дома будто присаживаются на корточки, чтобы получше тебя рассмотреть. Идёшь — и улыбаешься как дурак этим жёлтым махинам. Крупный дагестанский кирпич здесь действительно в ходу. Ну, пускай две трети зданий тут выстроены из него, это я по ощущениям заявляю. Могу соврать. Как и насчёт того, что высоток в Дербенте нет: они, наверняка, есть, только я не помню.

Зато в центре лежит аккуратная квадратная площадь с деревцами, а перед ней — «журавли». Памятник павшим солдатам Великой Отечественной и Вечный Огонь. С другой стороны — тужится ВИЛ на постаменте. Если отойти подальше, выйдет пречудная картина: дедушка свысока смотрит на страдающую мать, лишившуюся сыновей и, наверное, рассказывает ей о социализме.

Вблизи (в сущности, в Дербенте всё «вблизи») — армянская церковь со следами от пуль почти вековой давности. Поставить свечку здесь не вышло — прежде нас всех внутри поставили чайники, развесили ковры и учредили экспозицию народного творчества и утвари. А вот жемчужину города — Джума Мечеть мне посетить не удалось: сперва она была закрыта по случаю траура, а затем траур продлили. Сожалея, я купил в магазине напротив пахлаву. Так, в центре российского Ислама для меня открыла двери церковь и закрыла мечеть.

С этой пахлавой я отправился в чайхану у самого подножья горы; заведение прилипло к лестнице, ведшей в крепость.

— Я со своим. Буду только барбарисовый чай.

— Хотите, красиво налью?

— Давай.

Мальчик-Помогай берёт в одну руку чашку, в другую — чайник и вертикально разводит их так, что струя из носика тянется, как струна и норовит вот-вот порваться. Артист. Помогай не хотел с меня даже денег брать за заказ, но я всё равно всучил ему сто пятьдесят рублей на карманные расходы. Пускай порадует мамашу.

погружаешься в подлинную Восточную сказку. Я был готов раствориться в переливах тёплых оттенков, расплёсканных фонарями, витринами, лампами. Невыразимая магия востока сливается с неизменным спокойствием, которое приносит ночь. И я удивляюсь — на Кавказе я спокоен?

Перед отъездом друг говорил мне, что среди всех южных этносов жители Дербента — самые добродушные и милые. Он не соврал. Такого чувства безопасности в ночное время суток не дарил мне ни один другой город. Быть может, оно ложное, и в стороне кто-то тем временем душил ребёнка, пока я ехал в такси и беседовал с шофёром. Он не ругался матом, потому что делать это мусульманам воспрещает религия.

Выходцы из Дагестана — не станем скрывать — на чужой земле ведут себя совсем не так. Должно быть, те, кто остаётся на малой родине своей — в большинстве своём более порядочные люди. Я не стану говорить о всех дагестанцах, но те жители Дербента, с которыми мне довелось общаться, не грубят, не напиваются и не пытаются кичиться своим происхождением. Хотя — это я выяснил опытным путём — в такси здесь работают исключительно хозяева тонированных Lada Priora, преимущественно чёрного цвета. И сперва во мне взыграли предрассудки. Но чем больше я вникал в суть этих людей, тем больше понимал ошибочность собственных представлений. Виновато почувствовал себя цирковой мартышкой, которую на гастроли привезли из Конго в Луизиану, узнавшую, что чёрные человеки могут носить пиджаки, а не только бросаться банановой кожурой.

В поздний час в ужасно ветреную погоду, когда кроны с деревьев едва не сдувало, как кепки с детсадовцев, я вышел на улицу в поисках аппарата с питьевой водой. У крыльца одного из домов сидела компания шумных весёлых мужчин (местных). Уж не знаю, были они пьяны или по характеру сангвиники, но они безо всяких домогательств указали мне дорогу.

Но ладно я — у меня, может, лицо такое, в которое не нагрубишь. Когда по моей улице прогуливалась бесхозная корова с прилипшей к заднице (да простит меня читатель за подробности) лепёшкой, ей никто дурного слова не сказал!

Туристов и тёлок здесь любят. Недолюбливают чеченцев. Как я понял, уроженцев соседнего региона считают ортодоксами, понторезами и лицемерами. У них, мол, пить совсем нельзя — дак едут за алкашкой к нам, а потом перед Аллахом и Рамзаном — чин чинарём. Зато в Грозном-де из дома в шортах носу не покажи. Что ты!

Взял таксиста-частника, чтобы тот отвёз меня к покоящемуся на берегу советскому экраноплану «Лунь». Километров двадцать пять от города. Пережёванный жизнью дедушка вёл свои «Жигули» вдоль степей и ковыльных холмов. Он рассказывал о том, как ненавидит чехов и жидов. А цыган, считает, так и вовсе жечь надо. Я всегда стараюсь найти общий язык, и тут сдержанно поддакивал. Когда же водитель заявил, что «Гитлер, в общем-то, брал правильный курс», я стыдливо заткнулся.

Давайте лучше будем жить свою жизнь в дарованной предками Восточной сказке. И не станем искать себе врагов среди соседей. Недруги отыщутся и без наших усилий.

Что Каспийское море для купания непригодно: оно грязно и полно страшных бактерий. Уполномочен заявить — для купания море пригодно, поскольку в него можно войти в плавках, рухнуть, расплескав брызги, и даже, при должном усердии, поплавать. Хотя, как бы далеко от берега я не отходил — хоть на сотню метров, хоть на две, — выше пояса вода мне не поднималась. Другое дело, что она мутная от взвеси, маслянистая, и, словно прожилки в яичном белке, в ней разбросаны обрывки водорослей. Каспий совсем не похож на привычное мне Чёрное море, должно быть, потому что шлаки судоходства не могут бесследно уйти в открытый океан.

Чтобы попасть на пляж, мне приходилось перейти через мост над железнодорожными путями, миновать стройки, обходя проезжую часть по узкой — в полметра шириной — обочине, а затем свернуть в один из замусоренных, похабных переулков перед выкрашенными зелёной краской металлическими воротами.

Отдыхая потом на полупустынном нестоличном пляже, обдуваемый пронизывающим холодным ветром, я собирал большие кирпичные, светлые и чёрные ракушки. И думал о том, что у любого города есть обратная сторона. Улицы парадные, улицы вынужденные, нужные только для того, чтобы расселить плодящееся население. И улицы забытые, возникшие невесть когда и невесть зачем, о которых никто бы и не вспомнил, не проходи по ним участок старинной стены с тысячелетней историей. А ведь там тоже живут люди, даже если они прячутся от вас за рассохшимися ставнями.

Вот, парадная Дербента с западной стороны перетекает в полный антиквариата кабинет — старый город. Понять, что ты оказался в нём несложно: плитка под ногами сменяется грубой брусчаткой, улочки сужаются до пешеходных и превращаются в нелогичные лабиринты — сворачивают не только вправо-влево, а под любым углом. Город здесь берёт заметный уклон вверх. Теперь ты ступаешь по тем же камням, которые топтали местные аборигены больше полутора тысяч лет назад. Уши незаметно перекрывают препоны многовековой тишины.

Вот лестница, простая, без перил и балясин. По ней к наступлению новых сумерек ты поднимаешься к крепости Нарын-Кала, главной достопримечательности Дербента. Если ты заплатишь ать-два-сот рублей за билет, то пройдёшь по вымощенным булыжником тропам мимо подземельных тюрем и водохранилища, мимо выставленных якорей и таких-то развалин. Почувствуешь себя тоже немножко ханом Золотой Орды или падишахом, или персидским царём, или Бог весть кем, владевшим в своё время этим городом, как проституткой, — раз и навсегда.

Вот он я, стою, опёршись о зубастую оборонительную стену и всматриваюсь в догорающий закат. Рядом стоит биноскоп, но я не стал за него платить, меня жаба душит. Хан, пристраивайтесь рядом, ведь уже к утру Вы снова обернётесь Стёпой Грибоедовым.

Микроскопическими кажутся отсюда домики. Они жмутся друг к другу, будто озябшие снегири. Вечер выдался прохладным, хан, а мы с Вами сегодня парим высоко, как птицы. Но давайте не будем зазнаваться.

Я хочу сказать, путешествие в Дербент научило меня быть добрее. Потому что добро ценится куда выше. Парень, что не взял с меня денег за барбарисовый чай, потратит свои полторы сотни на газировку и чипсы. А покрывший плевками всё сущее таксист — сольёт все четыреста рублей (сперва он требовал пятихатку) на бензин. Но я запомнил Дербент привечающим, гостеприимным городом, вопреки ему. И я говорю спасибо каждому, кто встал у меня на пути в Дербенте. И Вы скажите спасибо, хан. Скоро полночь! И низко поклонитесь.