Звучит довольно глупо на самом деле. Это же обувь. Она должна и будет изнашиваться. Собственно существенно изношенную обувь принимать и не собираются — только очень слабо изношенную, то есть такую, которую можно спокойно продать на вторичке если она тебе не понравилась после недели носки. Получается что сервис решает проблемы полутора человек, которые раньше настолько на всё плевали что выкидывали новую обувь через неделю если она не понравилась. В результате сервис хорошо звучит, но практически ничего не будет делать.
А немного пожеванную еду (вегетарианскую, само собой) принимать будут?
"Я быстро перевариваю,— успокоил товарищей Балоун,— у меня в желудке никогда ничего не остается. Я, братец, сожру тебе хоть целую миску кнедликов со свининой и капустой и через полчаса больше трех суповых ложек не выдавлю. Все остальное во мне исчезает. Другой, скажем, съест лисички, а они выйдут из него так, что только промой и снова подавай под кислым соусом, а у меня наоборот. Я нажрусь этих лисичек до отвала, другой бы на моем месте лопнул, а я в нужнике выложу только немножко желтой каши, словно ребенок наделал, остальное, все в меня пойдет."
Звучит довольно глупо на самом деле. Это же обувь. Она должна и будет изнашиваться. Собственно существенно изношенную обувь принимать и не собираются — только очень слабо изношенную, то есть такую, которую можно спокойно продать на вторичке если она тебе не понравилась после недели носки. Получается что сервис решает проблемы полутора человек, которые раньше настолько на всё плевали что выкидывали новую обувь через неделю если она не понравилась. В результате сервис хорошо звучит, но практически ничего не будет делать.
Не все хотят самостоятельно заниматься продажей обуви. А так пришёл в магазин найк и сразу зачёл эти "слегка поношенные" в счёт новых.
Комментарий недоступен
В Америке такая потребительская культура, что неподошедшую обувь им легче выбросить или закинуть в гараж
А немного пожеванную еду (вегетарианскую, само собой) принимать будут?
"Я быстро перевариваю,— успокоил товарищей Балоун,— у меня в желудке никогда ничего не остается. Я, братец, сожру тебе хоть целую миску кнедликов со свининой и капустой и через полчаса больше трех суповых ложек не выдавлю. Все остальное во мне исчезает. Другой, скажем, съест лисички, а они выйдут из него так, что только промой и снова подавай под кислым соусом, а у меня наоборот. Я нажрусь этих лисичек до отвала, другой бы на моем месте лопнул, а я в нужнике выложу только немножко желтой каши, словно ребенок наделал, остальное, все в меня пойдет."
Шедевр