У животных есть личности. И это ставит науку в тупик

Если у вас за жизнь было несколько кошек или собак, вы уже об этом знаете. Они ведут себя по-разному, даже если были воспитаны в одной среде. Одна может быть злопамятной, а другая — очень снисходительной и великодушной. Одна может быть жадной, а другая — спокойно готовой делиться, если кто-то хочет взять её игрушку или залезть в тарелку. Двух полностью одинаковых по характеру животных не бывает. Тогда почему мы считаем, что при изучении диких зверей мы всегда сталкиваемся со «средними» образцами? По которым можно судить о поведении их вида в целом?

Вполне возможно, мы чаще всего изучаем как раз довольно странных животных. По меньшей мере, позволивших себя поймать. И оказавшихся в довольно стрессовой ситуации. Можно ли принимать их поведение за «норму»? И если нет, то что нам с этим делать, чтобы точнее понять мир вокруг себя?

Несколько лет назад профессор биологии Кристиан Рутц стал задаваться вопросом, достаточно ли он доверяет своим воронам. Рутц и его команда из Университета Сент-Эндрюс в Шотландии отлавливали диких новокаледонских ворон и ставили перед ними разные задачи, чтобы проверить их интеллект, а потом выпускали их на волю. В первом эксперименте, например, птицам давали бревно с просверленными отверстиями, в которых была спрятана еда. Вороны могли достать пищу только согнув стебель растения в крючок. Если словленная птица не могла сделать этого в течение 90 минут, исследователи удаляли ее из набора данных и отпускали её.

Но, по словам Рутца, скоро он начал понимать, что на самом деле он не изучает способности новокаледонских ворон. Он изучал только навыки той части новокаледонских ворон, которые быстро приближались к странному бревну, которого они никогда раньше не видели. Может быть, потому, что они были особенно храбрыми или безрассудными. Таких в их тестах было около 23%. То есть они проверяли интеллект четверти самых отчаянных ворон. А взвешенные и спокойные вороны оставались за скобками.

Команда изменила методику своей работы. Они начали давать более нерешительным птицам дополнительные два-три дня — чтобы они могли привыкнуть к окружающей среде, а затем снова позволяли попробовать решить головоломку. И оказалось, что такие «успокоенные» птицы решали задачу в несколько раз быстрее! Более решительные и «храбрые» вороны на самом деле были не такими умными, как их осторожные собратья! И в итоге новокаледонские вороны показали себя в тестах в среднем намного лучше, чем от них ожидали.

Но тут же возникает вопрос: а что с другими воронами? И другими животными в целом? Может, там мы тоже оценивали только самую храбрую, безрассудную (глупую?) группу, и по ней делали выводы о всём виде в целом?

Ученые все больше осознают, что животные, как и люди, являются личностями. У них есть определенные склонности, привычки и жизненный опыт. Которые часто влияют на их результаты в экспериментах. А это означает, что многие опубликованные работы являются предвзятыми. Исследования, претендующие на то, чтобы показать что-то о виде в целом — например, о том, что зеленые морские черепахи мигрируют на определенное расстояние, или о том, как зяблики реагируют на песню соперника, — могут говорить больше об отдельных животных, которых смогли словить или которые содержались в клетках. Остальные совсем не обязательно должны вести себя так же.

Это большая проблема для исследователей, которые стремятся понять, как животные ощущают себя и окружающую среду, что они понимают и как ведут себя в разных ситуациях.

В 2020 году Рутц со своим коллегом Майклом Вебстером из Сент-Эндрюсского университета предложили способ решения этой проблемы. Они назвали это «поправка на СТРАННОСТЬ».

В далеком 2010 году в статье в журнале Behavioral and Brain Sciences, посвященному поведенческой биологии, было высказано предположение, что люди, изучаемые почти во всей опубликованной литературе по психологии, на самом деле довольно «странные». Все эти тысячи психологов изучают людей из западных, образованных, промышленно развитых, богатых и демократических обществ. То есть, мы изучаем психологию на основании «одной из наименее репрезентативных групп населения». В результате исследователи могут делать радикальные выводы о человеческом разуме и человеческих ценностях — хотя на самом деле они внимательно изучали только разум одной, сравнительно небольшой, подгруппы людей.

Десять лет спустя Рутц и Вебстер, вдохновленные этой статьей-размышлением и своими экспериментами с воронами, опубликовали собственный материал в журнале Nature под названием «Насколько странны исследуемые вами животные?»

В этой работе они предложили своим коллегам учитывать несколько факторов, касающихся исследуемых ими животных. В том числе — их социальное происхождение, способ попадания в ловушку (и потом в лабораторию), генетику, историю взросления, акклиматизацию и имеющийся опыт. Выходило вот так:

• Social background
• Trappability and self-selection
• Rearing history
• Acclimation and habituation
• Natural changes in responsiveness
• Genetic makeup и
• Experience.

В общем, учитывать предлагается очень, очень много разных факторов. Информации по части из которых у ученых может не быть, как бы они ни старались. Но почти в каждом случае хотя бы часть из них можно проверить. И это уже сильно повышает достоверность получаемых знаний.

Вебстер пишет, что «Я впервые начал задумываться об этих тайных предубеждениях, когда мы использовали сетчатые ловушки-гольяны, чтобы ловить рыбу для экспериментов». Он подозревал, а потом и подтвердил в лаборатории, что более активные, быстрые колюшки гораздо чаще попадают в такие ловушки. То есть, в его экспериментах участвовала только самая «живая» рыба, а другой как бы не существовало. Чтобы этого избежать, теперь они пытаются использовать сети — чтобы ловить для экспериментов более разнообразных «подопытных».

Другие факторы, которые делают животное более «ловибельным», помимо уровня его активности — это необычно смелый темперамент, отсутствие опыта, длительный голод или просто большая жадность, не позволяющая отпустить наживку. Всё это тоже, выходит, нужно проверять и отсекать — чтобы эксперимент был репрезентативным.

Ещё одно исследование показало, что фазаны, живущие в группах по пять особей, намного лучше справляются с «головоломками» (выясняя, в какой из дырок находится еда), чем те, которые жили в группах только по три особи. То есть, для их развития был очень важен социальный фон. А пауки-прыгуны, выращенные в неволе, меньше интересовались добычей, чем дикие пауки. Видимо, потому что привыкли, что голод — это не очень-то значимый фактор. Другое забавное исследование выяснило, что медоносные пчелы, оказалось, лучше всего обучаются и «думают» утром (так что если проверять их вечером — результаты выйдут совершенно другими). И все эти параметры каким-то образом надо учитывать!

Рутц в своей работе пишет, что «уже больше 200 лет мы считаем, что в биологии можем проводить эксперименты так же, как в физике или химии — контролируя переменную и ничего больше не меняя. Но исследования последнего времени показывают, что индивидуальные модели поведения (т.н. "личности") — есть у всех видов животных, от обезьян и собак до пчел и крабов-отшельников».

«То, что раньше мы не придавали должного значения индивидуальности или самобытности животных, не означает, что у них этого нет».

Такой сбой человеческой эмпатии омрачает некоторые классические эксперименты. Их (довольно длительный, но далеко неполный) список можно найти в статье 2022 года, посвященной вопросам благополучия животных. Например, в экспериментах психолога Гарри Харлоу в 1950-х годах участвовали детеныши макак-резусов и их поддельные матери, сделанные из проволоки. Это якобы дало нам представление о том, как у человеческих младенцев формируются чувства привязанности к родителям. Но учитывая то, в каких условиях жили и «воспитывались» эти обезьяны, разве можно считать их нормальными? Нет ли шанса, что выводы Харлоу применимы только к его уникально травмированным животным? А психологи теперь считают, что все малыши обезьян (и даже человеческие дети) ведут себя так же.

Научные журналы под влиянием «теории о странности» потихоньку начинают предъявлять больше требований к публикующимся у них исследованиям. Первым стал журнал Ethology, который в 2020 году, почти сразу после публикации работы Рутца и Вебстера, попросил своих авторов учитывать, как факторы «странности» животных могут повлиять на полученные ими результаты. И указывать, в чем эта странность могла заключаться. Это позволит другим ученым, решившим опереться на эти результаты, понимать, насколько репрезентативным в реальности является это исследование.

Психологи также задались вопросом, насколько можно полагаться на «общеизвестные знания» в их науке. Почти всегда они основаны на исследованиях узкой группы людей — скажем, студентов западных колледжей. А потом почему-то считают, что «Стэнфордский эксперимент» что-то говорит о человечестве в целом.

Психолог Брайан Носек, директор Центра открытой науки в Вирджинии, в 2022 году написал статью «Воспроизводимость и надежность в психологии». В ней он говорит, что исследователи животных сталкиваются ровно с теми же проблемами, что и те, кто сосредоточился на изучении поведения человека. «Если моя цель — оценить отношение людей к серфингу, и я провожу опрос только на калифорнийском пляже, вряд ли я получу оценку, которая обобщает все человечество. Но почему-то мы привыкли делать только так».

Идеальным подходом, по словам Носека, было бы собрать действительно репрезентативную выборку для исследования — но часто это слишком сложно, долго и дорого. Поэтому следующая наилучшая альтернатива — измерить и четко указать, в чем именно ваша выборка является предвзятой. То есть, какие именно параметры делают ваших испытуемых странными и уникальными.

Несколько разных научных журналов недавно также решили принимать только те работы, в которых есть «поправка на странность». А Рутц и Вебстер, начиная с их статьи 2020 года, ведут семинары, дискуссионные группы и симпозиумы на конференциях, объясняя важность этой теории. Они надеются, что широкое внедрение их метода (учет и указание «вторичных» факторов, сформировавших личность животного) приведет к более надежным результатам в исследованиях любого поведения.

По словам Рутца, если ученые будут более вдумчивы в отношении индивидуальных характеристик животных, которых они изучают, другие смогут лучше воспроизвести их работу и быть уверенными, что уроки, которые они извлекают из своих исследований животных, значимы и полезны. А один из главных уроков, по словам Рутца, здесь общечеловеческий: даже самые простейшие создания нужно в первую очередь рассматривать не как роботов, а как отдельные личности, которые тоже имеют уникальность, индивидуальность и ценность сами по себе.