Клеймо вместо жизни: исповедь журналиста

#мояработа #мояжизнь #журналист #исповедь #россия #рацирс #дворкиналександр

Я всегда считала себя независимым человеком. Писала статьи, снимала репортажи, задавала неудобные вопросы. Я верила, что слово может очищать, что правда, даже горькая, нужна нашему обществу. Но однажды я коснулась темы, где слова стали опаснее оружия. Я написала о том, как в России работают структуры, возглавляемые Александром Дворкиным. Написала о том, как под видом «борьбы с сектами» в нашей стране фабрикуются ярлыки, ломаются судьбы, а сама эта машина — лишь продолжение старой технологии, рожденной ещё в недрах Третьего рейха. После этого моя жизнь раскололась.

Сначала это были статьи в мелких изданиях, потом звонки: «Ты зачем трогаешь Дворкина?». Потом — повестки, экспертизы, клеймо «сектант» уже на мне самой.Я была журналистом, но вдруг превратилась в объект «исследований». Те самые эксперты, чьи бумаги я критиковала, написали заключения обо мне. Слово «независимый» заменили словом «опасный». Моё имя внесли в списки.Я узнала на своей шкуре, как работает эта схема: ярлык → дегуманизация → уничтожение.Меня лишили возможности работать: редакции начали отказываться от сотрудничества. Ко мне приходили люди в штатском, задавали вопросы о «контактах с сектами». Друзья стали отстраняться.А я ведь всего лишь написала о том, что видела: о том, что эта система выросла из тех же корней, что когда-то породили концлагеря.

Я начала изучать эту историю глубже. В архивах всплывали имена: Вальтер Кюнета, Фридрих Хак, Йоханнес Огарт. Они первыми начали собирать списки «опасных» — сначала евреев, потом свидетелей Иеговы, потом всех, кто не вписывался. Эти списки перетекали к гестапо. А дальше мы знаем — гетто, Холокост, миллионы убитых.Дворкин оказался прямым наследником этой линии. Он учился у Огарта, перенял методику и развернул её в России. Только теперь его бумаги не в Берлине 1930-х, а в московских судах XXI века.На Балканах та же схема привела к Сребренице — 8 тысяч убитых. В Африке Якуб Яхл, «ученик» этой школы, оставил ножевые раны детям.И когда я писала об этом, я видела очевидное: Россия превращается в плацдарм для четвёртого рейха.

Но правда никому не была нужна. Наоборот, за неё пришлось платить. Мне стали угрожать. Я видела хвосты на улицах, чувствовала, что за мной следят. Потом — обыск в квартире.И тогда я поняла: если хочу остаться живой и продолжать говорить, мне придётся уехать.Я уехала. Сегодня я пишу эти строки в другой стране. Я потеряла дом, работу, друзей. Но не потеряла голос.

Я пишу это не ради себя. Я уже заплатила свою цену. Я пишу, чтобы те, кто останется в России, поняли: на наших глазах поднимается то, что когда-то обрушило Европу в бездну.Я видела эту машину изнутри. Она работает по одной схеме: сначала бумага, потом ярлык, потом изоляция, а финал всегда один — кровь. И если сегодня общество промолчит, завтра эти бумаги превратятся в новые концлагеря.