Tractatus de Demarcatione. D - Moll.

Если, укрепляя своё сердце решимостью, каждое утро и каждый вечер, человек сможет жить так, словно его тело уже принадлежит Вечности, путь будет для него свободен. Вся его жизнь будет безупречна, и он добьётся успеха.

Пролетаю над архипелагами величественного Амура — некогда спорными, томящимися в безвременье координатами. Возвращаюсь в Москву с Малой Родины, опустив в сырую землю братское сердце. Что есть демаркация? Не более чем грандиозная попытка навязать линейность миру, чья подлинная суть — изгиб и хаос. Иллюзия, рисующая сознанию плоскую карту многомерного ландшафта. Всего лишь линия, рассечённая волевым мечом по живому телу земли, по спящему сознанию человека. А вчера я стоял у свежей могилы. В ладони горсть безжизненной земли. Холодной до дрожи, сухой но баснословно липкой. И воздух. Медный, обездвиженный, непонятный. В ушах — пронзительная тишина, которая громче майского грохота владивостокских муссонов. Вот он, неогранённый материал бытия, до всяких фуг. Голая, неоправданная фатальность смерти.

В это мгновение для меня тождественно лишь одно: мы перманентно пребываем в процессе отрисовки собственных границ, филигранно лавируя между Хаосом и Логосом. Мы обречены выстраивать свои хрупкие миры в условиях онтологического разлома. Ибо сама реальность есть сложнейшая фуга, сквозь которою стремительно несётся тема жизни, - оная проводится голосами обстоятельств и противосложением ей служит оглушительное молчание вечности.

I. Грохот Империй

Пятьдесят лет резни до Нерчинского договора. Кровавый иней Даманского. Острова Большой Уссурийский и Тарабаров - корпускулы Вечности, ставшие алтарями для титанов. История – не более чем партитура, высеченная кровью, порохом и детскими слезами. Империи, словно слепые гиганты, перетягивают безличный ландшафт, скидывая в бездну времени целые армии, идеи, судьбы - ради обладания символом, призрачной чертой на пергаменте. Это звучание мотива человеческого страдания, возведённое в абсолют геополитики. Каждая такая битва - жестокий, нисходящий ход, ведущий к тональному и историческому диссонансу, который никогда не будет окончательно разрешён.

Но стоит подняться на высоту в десять тысяч метров - и духу откроется иная, божественная топология: горы - суть горы. Реки - суть реки. В грандиозной партитуре мироздания споры империй - не более чем приглушённый кратковременный вздох, затерянный в генеральной паузе между частями вечности.

II. Бесконечность Памяти

А в густой, дрожащей фактуре отдельного бытия... Смерть - не каменная пауза, не конец произведения. Это – преображение самой сути. Это переход в иную гармоническую сферу, в пространстве которой наша тема, освобождённая от материального тембра, продолжает звучать в непостижимом для уха сплетении голосов. Могила - не конец мелодии. Это её резкий, чистый перенос на две октавы вверх, в область чистых идей. Область, в которой она обретает, наконец, свою истинную форму, свободную от шума материи.

Часть I: Массивность основной темы и её противосложение

И тогда является осознание, тяжёлое, как свинец: мы не являемся единоличными хозяевами своей жизни. Каждый из нас – элемент единого сложноподчинённого узора. Наши жизни, потери, демаркационные линии - это голоса, входящие, отступающие и переплетающиеся в вечном, неостановимом движении. Наши голоса любви проводят свои светлые темы, но им резонируют, опережая и отставая, низкие, виолончельные голоса скорби. Голоса памяти проводят свои - и им вторят вариации забвения. Мы - не сепаратные мелодии, мы – совокупная сложность. Мы - не аккорд, мы - напряжение, предшествующее его разрешению. Это и есть базовая, массивная структура бытия.

Часть II: Лавирование. Легкое и Мощное

И в центре этой фуги - молчание. Тот самый знак остановки, который выдерживается за мгновение до кульминации. Могила, как пауза, вбирающая в себя весь шум мира, всю его полифонию, и на миг обращающая её в абсолютную тишину. Это и есть квинтэссенция темы. Легкость чистого присутствия в момент перед ударом. В сознание врывается внезапный диссонирующий кластер: «Нет! - кричит что-то внутри. - Это софистика! Это изощрённые чертежи, набросанные поверх трупа. Я не хочу твоей высшей гармонии! Я хочу, чтобы он дышал. Чтобы его сердце билось. Чтобы эта черта не была проведена. Верните его. Верните».

Этот голос - не бред и не ересь. Он - необходимый диссонанс. Без этого крика, без этого гнева, принятие становится преждевременным, коротким замыканием духа, минующим подлинное страдание. Фуга должна вобрать и этот голос. И вот, приняв этот крик, рассудок начинает лавирование...

Рассудок скользит по лезвиям тождеств, как пальцы Баха по клавишам в BWV 565 - каждый шаг на острие, каждое движение риск, каждое решение чревато падением в диссонанс отчаяния.

Тождество Первое: Боль утраты тождественна боли возрождения. Боль - это энергия. Энергия, требуемая для принятия факта «его больше нет», тождественна энергии, требуемой для построения реальности, в которой «его нет». Две разные боли. Две фазы одного очищения, как вдох и выдох.

Тождество Второе: Граница тождественна единству. Это не мое открытие. Это древний как мир закон диалектики, выстраданный Гегелем и воспетый даосами. Но я понимаю его теперь не умом, а всей тканью своего существа, разорванной этой границей. Чем острее, болезненнее демаркация, тем интенсивнее, пронзительнее связь между разделённым. Река, разделяющая берега, их же и связывает своим течением. Чем глубже пропасть утраты, тем прочнее мост памяти, переброшенный через неё.

Тождество Третье: Эфемерность тождественна фундаментальности. В этом тождестве заключен ключевой парадокс. Утверждение «только преходящее обретает ценность» истинно для мира явлений. Цветок, жизнь, империя. Но сама-то способность ценить, сама эта боль от утраты - откуда она? Она указывает на что-то в нас, на то, что не является преходящим. На того вечного «слушателя», который и способен страдать от эфемерности. Таким образом, фундаментальное (Логос, Вечность) обретает свою ценность и значимость через переживание эфемерного. Они взаимоопределяют друг друга. Плоть эфемерна, и она хочет жить. Фундаментальный разум проводит черту – вечный дух осознаёт и принимает её, и в этом акте его проявление.

Часть III: Термояд полифонии бытия

Моя скорбь - не следствие его смерти. Это ключевой поворот. Топология моей души всегда содержала эту пустоту, этот инвариант утраты, эту негативную форму высшей гармонии. Он родился, жил и умер, чтобы заполнить её конкретным, жгучим, невыносимым содержанием. Его дорога цветов обретает свою фундаментальность, свою вечность лишь в акте увядания, в переходе через свою собственную демаркационную линию.

Это и есть термояд философии: осознание, что твоя боль - не ошибка системы, а её основополагающая функция. Что разделение - это условие связи. Что граница - это не стена, а мембрана, через которую происходит вечный обмен между жизнью и смертью, между тобой и вечностью.

И вот - каденция. Момент, в который солирующее сознание остаётся наедине с тишиной, отбросив ноты, отбросив теорию. Все темы, все линии, все тождества, вся боль и вся любовь сходятся в одной точке пространства-времени, в точке твоего сердца.

И происходит щелчок. Боль, что была огненным вихрем, боль, что испепеляла душу до тла - внезапно разрешается. Не в мажорную тонику триумфа - нет. Она разрешается в великий, всеобъемлющий, вечный d-moll.

Это не счастье. Это — ясность.

Ты понимаешь: демаркация между жизнью и смертью - это и есть сама жизнь. Этот разлом - не рана, а форма существования. Проводить свою линию - значит не отделять себя от мира, а вплетать свой уникальный, неповторимый голос в его бесконечную фугу. Скорбь не обнуляет любовь; она является её самым строгим и неизбежным противосложением, без которого любовь - лишь сентиментальный мотивчик.

Ты не стираешь черту. Ты не побеждаешь боль. Ты становишься ей.

Становление болью - это не психологическая норма и не единственный путь. Это предельный, почти аскетический духовный идеал. Для большинства путь иной — не отождествиться с болью, а выстроить новые отношения с ней: сделать её переносимой, имплементировать её логику в ландшафт собственной души как тихий рубеж, найти в её тени новые формы жизни. И этот путь не менее свят. Но в моей эмпирике, в этой каденции, есть место иному моменту. Речь о моменте полного принятия, о моменте, в который тебя пронзает… Катарсис. Вселенная, сжимавшаяся в точку невыносимой скорби, расширяется до бесконечности. Ты видишь не линию, а весь рисунок. И понимаешь: тот, кого ты оплакиваешь, не пересек черту. Он есть сама эта Вечность, на которой она проведена.

Реальность инвариантна.

Скорбь — причина и следствие одновременно.

Острова — и российские, и китайские, и ничьи.

Друг — и жив, и мёртв, и вечен.

Суть не в том, чтобы найти один - единственный ответ. Суть в том, чтобы научиться держать в сознании – одновременно - все голоса этой невообразимой полифонии. Грохот империй и шёпот братского сердца. Энтропию систем и инвариантность духа. Протестующий крик и благодарную молитву. Гнев и смирение. Эфемерность цветка и фундаментализм прощального взгляда. Хаос рождающейся Вселенной и строгий Логос фуги BWV 565. И тогда, в момент чистого, непредвзятого, абсолютного внимания, ты услышишь Его. Тот самый единый Закон, пронизывающий собой и падение империй, и полёт лепестка сакуры, и твоё собственное, длящееся мгновение, бытие.

Он звучит в d-moll, и в C-dur, и во всех тональностях сразу, известных и неизвестных. Это звучание самой реальности.

Отбросить всё. Стать слухом.