Руководители, которые не умеют руководить, ядовитая атмосфера и выгорание: почему я разочаровалась в стартап-культуре

Перевод материала редактора The New Yorker Анны Винер.

У каждого своё мнение о 2012 годе в истории Кремниевой долины — кто-то считает его высшей точкой в развитии стартапов, а кто-то — началом конца.

Циники называли этот феномен пузырём, оптимисты — будущим, а мои коллеги, затаив дыхание, говорили о стартап-культуре как об экосистеме.

Цифровые технологии захватили и переместили в облако всё вокруг. ИТ-компания, создавшая поисковую систему, быстро превратилась в крупнейший частный архив пользовательских данных и разработала прототип очков, в которых можно проверять почту.

А её главный конкурент — компания-производитель бытовой электроники, — спустя тридцать лет с момента выпуска первого персонального компьютера создала такой смартфон, что ИТ-обозреватели сравнивали его с ювелирным украшением.

Чтобы переизбрать первого темнокожего президента США, руководители предвыборной кампании нанимали ИТ-специалистов — вчерашних выпускников.

Словосочетание «технологическая инновация» пришло во все сферы бизнеса: музыку, аренду одежды, готовку, недвижимость, планирование свадеб, банковское дело и химчистки. Наступила заря «единорогов»: стартапы стали оцениваться инвесторами более $1 млрд.

Но тогда я не интересовалась этими новостями. Мне было двадцать пять лет, я работала ассистентом литературного агента в издательстве и развлекалась на рабочем месте, переписываясь с друзьями.

Моя зарплата составляла $30 тысяч в год, за спиной у меня был один семестр в университете. Я была вписана в родительскую медицинскую страховку, срок которой истекал через год.

Меня переполняло чувство страха перед будущим. Компания, которая в 1990-х годах начала продавать книги онлайн, угрожала уничтожить издательские дома с помощью инструментов, благодаря которым появлялись монополии: ценообразования и распространения.

Двум крупнейшим издательствам, чья совокупная стоимость превышала $2 млн, пришлось объединиться. Вечера я проводила в забегаловках — в обществе таких же работниц книжного дела, за бокалом дешёвого вина, надеясь не повторить судьбу наших работодателей, оказавшихся неспособными к инновациям.

Вскоре я наткнулась на статью о нью-йоркском стартапе, который смог собрать $3 млн, чтобы провести революцию в книжном деле. Компания работала над приложением-библиотекой для смартфонов, доступ к которой открывался по подписке.

В книгоиздательском бизнесе тогда ничего подобного не было. В этой индустрии к успеху обычно приходят, унаследовав состояние или поднявшись по карьерной лестнице и дождавшись смерти одного из директоров.

Обстановка на собеседовании в этот стартап была такой непринуждённой, что я задумалась: «А собеседование ли это вообще, или со мной просто хотят поболтать?»

Интервьюеры были моложе меня, но говорили о своём деле как ветераны индустрии и сыпали бизнес-советами. Я отчаянно хотела быть на них похожей и в начале 2013 года присоединилась к команде.

Должность, которая была создана специально для меня, предполагала трёхмесячный испытательный срок и зарплату в $40 тысяч. В первый рабочий день я обнаружила на столе стопку книг про технологии с подписями основателей и печатью в виде логотипа компании — моллюска с жемчужиной внутри.

В стартап было вложено несколько миллионов долларов, но само приложение ещё находилось на стадии разработки и использовалось лишь несколькими десятками друзей, членов семей и инвесторами. Впервые в моей карьере я могла похвастаться опытом: основатели интересовались моим мнением о пользовательском интерфейсе, качестве ассортимента и способах привлечь онлайн-сообщества.

Однажды генеральный директор собрал всех (двух основателей и персонал из трёх человек) в переговорной для того, чтобы поделиться подготовленной для издателей презентацией. Он начал с фразы о том, что наступила эра экономики совместного потребления: она уже захватила сферы музыки, кино, телевидения и торговли, а теперь настало время и для книг.

Появился слайд с логотипами различных платформ, работающих по подписке. В центре находился логотип нашей компании. На одном из слайдов фамилия Хемингуэя была написана с ошибкой.

После нескольких недель работы мне стало казаться, что мне платили за поиск новой мебели в офис и заказ еды. Генеральный директор написал основателям, что я «заинтересована скорее в том, чтобы учиться, а не делать», но случайно отправил это сообщение в общий чат. Он принёс искренние извинения, а я, тем временем, пыталась понять, что это значит. Я не знала, что должна была стать незаменимой и никогда не слышала технологической мантры «Проси прощения, а не разрешения».

Вскоре после этого мне сообщили, что моя зона ответственности больше во мне не нуждается, но обещали помочь с поиском работы в сфере технологий.

Один из основателей книжного стартапа договорился о моём собеседовании в одной из компаний, которая занималась аналитикой. Моя роль заключалась в поддержке пользователей, что не очень меня привлекало, но в моём положении с неоконченным образованием социолога, опытом работы в издательстве и умением заказывать еду в офис выбирать не приходилось.

Вечер накануне собеседования я провела, читая статьи про основателей. Одному было двадцать четыре, другому — двадцать пять. За плечами у них была стажировка в Кремниевой долине и мечта о мире, двигателем которого выступают данные.

Известный бизнес-акселератор предложил им средства и связи в обмен на семь процентов доли капитала, и они согласились. У стартапа было $12 млн венчурного капитала, тысячи клиентов и семнадцать сотрудников.

На собеседовании мне надо было ответить на несколько вопросов и решить несколько задач, затем инженер отдела продаж показал мне, как написать простую функцию, а технический директор попросил меня ответить на вопросы из раздела на понимание прочитанного из вступительного экзамена в университет.

Компания предоставляла медицинскую страховку, а начальная зарплата составляла $65 тысяч в год. Менеджер, собеседовавший меня, не упомянул о возможности получить долю в компании, а я сама не знала, что такая возможность — причина, по которой многие идут работать в стартапы. В конце концов рекрутер посоветовал мне договориться о небольшой доле, объясняя это тем, что она есть у всех сотрудников.

Друзья радовались за меня, но спрашивали, уверена ли я в своём решении. В СМИ индустрия технологий подавалась как мир, полный ботаников, утопических амбиций и странных с точки зрения эстетики решений, но мои друзья относились к ней как к песочнице Уолл-стрит.

Я говорила им, что работа в аналитике станет экспериментом по разделению профессиональной и личной жизней. Может, я наконец-то сяду писать сборник коротких рассказов. Может, начну заниматься гончарным делом. Я смогу заниматься креативной деятельностью, которой невозможно заниматься, когда у тебя творческая работа.

Если стартапы в Нью-Йорке создавали сервисы для медиа и финансов, то стартапы в Сан-Фрациско делали инструменты для разработчиков.

Аналитическая платформа позволяла компаниям собирать данные о поведении пользователей, представленные в виде красивых и понятных схем. Мне нравилось, что два двадцатилетних парня конкурируют со взрослыми лидерами этой индустрии и, по-видимому, побеждают.

Я стала сотрудником №20 и четвёртой женщиной в компании. Помочь мне освоиться в компании назначили сотрудника №13, которого я буду называть Ноа, 26-летнего парня с татуировкой на санскрите.

Ноа проводил своё время, терпеливо объясняя мне, как работает отслеживание с помощью cookie, как данные отправляются на сервер и как сделать HTTP-запрос. Я получала домашнее задание, училась и была счастлива. Когда я впервые посмотрела на несколько строк кода и поняла, что происходит, я почувствовала себя гением.

К генеральному директору, которому на тот момент было двадцать четыре года, мы относились, как к пророку. Он был сыном мигрантов из Индии и часто упоминал, как они ждут, когда он закончит университет, а он вместо этого отвечает за источник дохода других людей.

По вторникам проходило общее собрание. Мы садились в полукруг, как дети в прогрессивном детском саду, и получали папки с метриками и новостями о компании. Дела шли хорошо, и выход на биржу казался лишь вопросом времени.

Разработчики сделали внутренний сайт для отслеживания прибыли, чтобы мы в режиме реального времени могли наблюдать, как компания богатеет. Но генеральный директор продолжал мотивировать нас страхом. Он часто повторял, что мы находимся на войне. Мы скорбно кивали, сжимая в руках бутылки с комбучей. В конце встречи папки измельчались в шредере.

Мы все были друзьями и все чувствовали себя незаменимыми. Провалы и успехи отражали твои личные недостатки или достоинства. Несмотря на то, что исследования не показали связи между продуктивностью и работой сутками напролёт, технологическая индустрия поддерживает идею собственной исключительности; данные к ней не применимы, как и корпоративный протокол. Оставаться самим собой приветствуется, главное — сохранять продуктивность.

Но мне собой быть не хотелось. Я завидовала тому, как мои коллеги естественно воспринимают всё вокруг как должное. Я начала копировать их: носить фланелевые рубашки, пить витамин B и слушать EDM во время работы. Атмосфера вокруг напоминала рекламу кроссовок или дорогого автомобиля. Неужели так чувствуют себя полностью уверенные в себе люди?

Каждый новый сотрудник, независимо от того отдела, который его нанял, обязан был провести несколько дней за работой в команде технической поддержки. Генеральный директор считал, что такой опыт позволит выработать участливое отношение к клиентам.

К сожалению, участливого отношения к работе технической поддержки это не вырабатывало. Разработчики и сотрудники отдела продаж наспех печатали ответы и закатывали глаза при виде глупых, по их мнению, вопросов.

Они получали в два или три раза больше меня и считали, что их привилегированное положение в корпоративной иерархии должно было освободить их от этой обязанности. Не то чтобы они презрительно относились к клиентам — им просто не надо было о них думать.

Инструмент был довольно простым в использовании, но когда пользователи — инженеры и специалисты по обработке данных, — сталкивались с проблемами, они набрасывались на компанию в социальных сетях.

Моя работа заключалась в том, чтобы терпеливо объяснить им, что с программой всё в порядке, посмотреть на их исходный код или данные и указать им, где ошибка. Иногда, когда я помогала им решить проблемы, ими же созданные, я сама чувствовала себя частью программы, ботом: не фрагментом искусственного интеллекта, а скорее обладающим интеллектом продуктом, успокаивающим и ободряющим голосом или текстом.

Дважды в неделю я проводила вебинары для новых клиентов. Через два месяца работы менеджер попросил меня прогуляться с ним по району и сообщил, что мне повышают зарплату и переводят в штат.

Самым простым способом решить проблему того или иного клиента было получить доступ к их данным. Этот уровень доступа некоторые из нас называли «режимом Бога» — он был нормальным явлением в индустрии небольших стартапов.

Предполагалось, что мы будем изучать данные только в случае необходимости и только, если клиент сам нас об этом попросит; мы не станем пользоваться своим положением, чтобы найти профили членов нашей семьи или наших партнёров на приложениях для знакомств, онлайн-магазинах или фитнес-трекерах.

Если наша программа использовалась компанией, которая торгуется на бирже, мы воздержимся от покупки или продажи её акций. Наш стартап работал на честном слове. А если появлялись причины не доверять честному слову, основатели оставили за собой право отслеживать журнал аудита и контролировать всё, что делают сотрудники.

В начале лета 2013 года появилась новость о том, что подрядчик Агентства национальной безопасности США выложил в открытый доступ засекреченную информацию о правительственных программах слежки.

АНБ читало личные переписки пользователей и изучало их интернет-активность с помощью cookie-файлов. Правительство проникло в серверы крупнейших ИТ-компаний. Кто-то говорил, что эти компании были в сговоре с правительством, предоставив ему лазейки. В офисе эта тема никогда не обсуждалась, даже во время обеденных перерывов.

Ноа проработал в компании год и готовился к своей ежегодной оценке. Перед встречей он прислал мне текст с собственной оценкой своего вклада и спросил, что я думаю.

Ноа был одним из первых людей в команде, а потому следил за развитием с самого начала. В тексте он рассказал, какие изменения хотел бы увидеть в продукте и корпоративной культуре. Он запросил изменение должности, больше самостоятельности, повышение зарплаты и увеличение доли акций.

Он привёл данные о сотрудниках, которые пришли в компанию благодаря ему и подсчитал прибыль, полученную с клиентов, приобретённых с его помощью. Он хотел стать менеджером продукта, получить свою команду и долю акций, соразмерную с его вкладом.

Ставить генеральному директору такой ультиматум было непрофессионально и безумно, даже для одного из лучших сотрудников компании. С другой стороны, это была компания, в которой всем было меньше тридцати лет. Я дважды прочитала текст Ноа и сказала ему, что он рискует, но вполне оправданно. Я надеялась, что он добьётся своего, а несколько дней спустя по пути на работу я получила сообщение от Ноа. Его уволили.

Офис в тот день напоминал поминки. Один из инженеров отдела продаж сказал: «Они даже не стали вести с ним переговоры. Ни у кого здесь нет опыта управления персоналом, поэтому они просто уволили одного из наших лучших сотрудников».

Нас всех позвали на незапланированное совещание с генеральным директором. Он сложил руки на груди и медленно произнёс: «Если вы не согласны с моим решением, то можете написать заявление об увольнении». Затем, обращаясь к каждому по очереди, он спросил, есть ли у нас претензии к нему. Мы все соврали. Позже он отрицал, что эта встреча произошла.

Сотрудники пытались наладить дружеские отношения с генеральным директором, но мы не были его друзьями. На закрытых встречах, он отклонял наши идеи и унижал нас; он давал нам больше ответственности и привилегий, а потом без объяснений отнимал их.

Мы регулярно приносили ему отчёты с отзывами клиентов, а он регулярно их игнорировал. Работа на него стоила недёшево: мне известно о минимум двух коллегах, которым пришлось обратиться к психотерапевту из-за напряжённых отношений с руководителем.

Тем не менее, я отгоняла от себя мысли о том, что мой начальник может быть мстительным или самовлюблённым, несмотря на регулярную критику, поступавшую от венчурных капиталистов или появлявшуюся в СМИ.

Когда я начала искать другую работу, я считала, что сама виновата в привязанности к амбициозным, агрессивным и высокомерным молодым бизнесменам. Но это не было моей личной проблемой — то же самое происходило везде.

Летом 2014 года я пришла на собеседование в стартап-платформу для разработки продуктов с открытым кодом, офис которой находился на месте бывшей фабрики по производству сухофруктов.

В комнату ожидания меня проводил охранник в рубашке с логотипом компании и вышитой на ней надписи «Служба безопасности». А сама комната оказалась точно воспроизведённой копией Овального кабинета (рабочий кабинет президента США в Белом доме — vc.ru).

Рядом со столом «Резолют» стоял американский флаг, а на ковре тёмно-синего цвета красовались символ компании —полу-кот, полу-осьминог, который держал оливковую ветвь, и надпись «На сотрудничество уповаем».

Компания привлекла сотни миллионов долларов венчурного капитала и, судя по всему, тратила их именно так, как и ожидалось от трёх двадцатилетних мужчин.

В письме с предложением о работе было написано: «Мы ждём от вас великих свершений для компании. Вам стоит гордиться». Но я, в целом, чувствовала себя выгоревшей. Компания была известна внутренней культурой, делавшей упор на здоровый баланс работы и личной жизни.

На протяжении нескольких лет, символизируя принципы открытого кода — прозрачность, сотрудничество, децентрализация — в компании отсутствовала иерархия, а большая часть сотрудников работала удалённо.

До недавнего времени сотрудники сами назначали себе зарплату, расставляли приоритеты, а решения принимались общим соглашением.

Когда меня знакомили с офисом, я обратила внимание на мячи для жонглирования на рабочем столе, детскую игровую комнату, босоногого сотрудника, игравшего в приставку и коктейль-бар, где сотрудники сами делали себе напитки.

Там была зона для пикников с пластиковой травой и оранжевый контейнер для морских перевозок, переоборудованный в игровую комнату, а также несколько так называемых «пещер»: тёмных маленьких комнат с мягкой мебелью для программистов, которые лучше работали в тишине.

Моя работа заключалась в технической поддержке, но называлась «поддержкот» (отсылка к символу компании). Я проигнорировала это унизительное прозвище.

Мои коллеги с прошлой работы посмеивались над решением уйти на должность, зарплата на которой была на $10 тысяч меньше, но мне нравилась утопичность этой компании.

Стартап был хранилищем самой большой коллекции исходного кода в мире, включая открытый сайт с миллионами проектов с открытым кодом. Журналисты иногда называли сайт Александрийской библиотекой для разработчиков.

Компания существовала уже шесть лет и не имела сильной конкуренции, а её инструментами пользовались все: от правительства США до социальной сети, которую все ненавидят.

На протяжении долгого времени компания казалась идеальной, но весной 2014 года первая женщина в команде инженеров — темнокожая разработчица, дизайнер и активистка, выступила с заявлением.

Она обвинила компанию в сексизме, утверждала, что коллеги относились к ней снисходительно, меняли и стирали её код и создавали нездоровую рабочую обстановку. Она привела в пример случай, когда несколько женщин занимались фитнесом в офисе, а мужчины в это время свистели и вели себя, как в стриптиз-клубе.

История широко освещалась в СМИ, и компании пришлось провести внутреннее расследование. Один из основателей компании уволился, другой переехал во Францию.

Тогда же многие технические компании приняли решение обнародовать данные о демографии сотрудников. Данные эти выглядели печально. Люди, создававшие новую цифровую инфраструктуру, были совершенно не похожи на людей, её использовавших.

Начались разговоры о том, что женщины и прочие меньшинства просто не изучают точные науки в том же количестве, что и белые мужчины. Ситуация в моей компании не стала первым примером сексизма и расизма в индустрии технологий, но стала первой, получившей широкое внимание общественности.

Я задумалась, но успокоила себя тем, что лучше работать в такой компании, чтобы самой бороться с дискриминацией. Можете называть это самообманом или наивностью, но в то время я была уверена в своей правоте.

В мой первый месяц в офисе много обсуждали группу интернет-троллей, который начали кампанию против женщин в игровой индустрии. Их банили почти на каждой платформе, а они ругались на цензуру и прикрывались Первой поправкой. Но на нашем сайте они процветали.

Эти тролли создали и постоянно обновляли репозиторий с ресурсами и данными о женщинах, которых травили — фотографиями, адресами, личной информацией. Однако, личности самих троллей было невозможно вычислить. Мои коллеги обсуждали, как далеко можно позволить им зайти.

Популярное заблуждение о троллях в том, что это просто одинокие мужчины, которые живут с родителями, но здесь видна была командная работа. В репозитории были шаблоны для сообщений и сценарии телефонных звонков. Мои коллеги тоже считали, что такой уровень организации необычен.

В октябре я посетила ежегодную конференцию женщин, работающих в сфере компьютерных технологий. Не то чтобы я работала в сфере компьютерных технологий, скорее рядом с ними. Ещё точнее — я была просто женщиной с компьютером, но моя компания была спонсором конференции и разместила сотрудников в роскошном отеле с бассейном и мексиканским рестораном.

Пообщавшись с коллегами, я убедилась, что остальные женщины были рады, что после скандала на работе стало спокойнее: появился отдел по работе с персоналом, неуместные шутки в групповых чатах стали мониторить, свернули флаги с надписью «На меритократию уповаем». Наверное, успешной международной компании, большая часть сотрудников которой оказалась белыми мужчинами-американцами, стоило переживать по поводу меритократии раньше.

Мои коллеги рассказали мне, что на протяжении нескольких лет отсутствие официальной иерархии привело к появлению тайной иерархии, положение в которой определялось твоими социальными связями и близостью к основателям. Пока инженеры-мужчины писали манифесты о важности сотрудничества, женщины с трудом добивались того, чтобы их идеи хотя бы рассмотрели.

Компания пропагандировала равенство и открытость, пока дело не касалось передачи акций. «Не подлежащие обсуждению» доли акций на деле оказались вполне себе подлежащие для тех, кто привык торговаться. Политика самостоятельного назначения себе зарплаты привела к такому огромному разрыву в оплате труда, что многие женщины недавно получили прибавку в почти $40 тысяч.

Вскоре я без труда могла определить нового сотрудника. Я видела прошлую себя в их привычке постоянно писать что-то в чат, их ненависти к растущей команде отдела продаж, их ностальгии по прежним славным временам. Иногда я скучала по такому чувству причастности.

Со временем я перестала ходить в офис, лишь раз в неделю участвовала в видеоконференциях с командой технической поддержки. Чувство начала рабочего дня напоминало въезд в тоннель: я здоровалась со всеми в чате, отвечала на запросы в техподдержку, решала проблемы с авторским правом, листала внутреннюю социальную сеть — и так несколько раз по кругу. Свободное время я проводила в интернете, пытаясь найти хоть что-то, что сможет удержать мой интерес.

К началу 2016 года в некоторых уголках нашей платформы стали появляться всё более странные и пугающие вещи. Люди утверждали, что являются террористами, публиковали личную информацию государственных служащих и наших сотрудников.

Однажды компания получила сообщение, полное таких угроз, что офис пришлось закрыть на день. После выхода статьи о компании в блоге правого толка угрозы посыпались на конкретных сотрудников, и компании пришлось нанять для них охрану.

Скоро технологическая индустрия стала предметом шуток из-за повторного изобретения вещей, которые уже давно существовали. Онлайн-магазин очков обнаружил, что покупатели любят, когда их зрение перед оформлением заказа проверяют; стартап, продающий велотренажёры провёл исследование и выяснил, что люди любят кататься на велосипедах не в одиночестве; онлайн-магазин открыл физический книжный магазин, полки которого были украшены распечатанными отзывами покупателей.

Все подобные магазины стали похожими друг на друга, с белыми стенами, скруглёнными шрифтами и ступенчатыми сиденьями — симуляция мира, который они же и заменили.

Я стала замечать это единообразие во всём. Половина моих коллег, как и я, носили одинаковые кашемировые свитера и очки. Мы пользовались одной и той же косметикой, жаловались на одни и те же проблемы со спиной из-за одних и тех же матрасов. Мы ставили в одинаковые квартиры с одной и той же мебелью и стенами, выкрашенными в один и тот же цвет, одинаковые керамические горшки с неприхотливыми растениями.

Поздней осенью я уехала обратно в Бруклин, к родителям, и стала работать удалённо. Я поняла, что настало время уходить из технологической индустрии.

Чувство воодушевлённости и лёгкости покинуло меня вместе с наивностью, а моральные и политические последствия колонизации Кремниевой долиной сфер искусства, труда и повседневной жизни стали вызывать недоброе предчувствие.

#стартапы #выгорание