Кто стоит за развитием мобильных накопителей энергии в России

Сегодняшний спикер — Алексей Михайлович Кашин, директор Института Электродвижения МФТИ, руководитель Центра компетенций национальной технологической инициативы «Мобильные накопители энергии», основатель группы компаний «ИнЭнерджи». Он рассказал про перспективы развития мобильных накопителей энергии и мотивацию в науке и технологическом развитии.

Интервью опубликовано в двух частях. В первой части Алексей Михайлович рассказал про кадровый потенциал ученых, которые занимаются накопителями энергии в институте электродвижения в МФТИ. В этой части — про развитие технологической отрасли, сотрудничество с другими странами и перспективы технологического суверенитета нашей страны.

Ведущие эксперты МФТИ совместно с учеными других вузов хотели сделать знания в области электрохимических источников энергии доступными не только для студентов МФТИ, но и для всех, кому интересна эта тема. Так, на Физтехе появилась программа повышения квалификации «Мобильные накопители энергии», где слушатели получают необходимый комплекс знаний по этой теме: от химических процессов до устройства аккумуляторных батарей.

— Алексей Михайлович, какие ставки высоких достижений вы ставите лично себе и вашему институту? Ну, допустим, какой у вас срок планирования? По крайней мере, корпорации стараются больше чем на год не планировать, считается что сейчас большая неопределенность.

— Мы планируем на 20 лет долгосрочно и до 2035 среднесрочно, у нас нормальный горизонт планирования. На мой взгляд, на год нет никакого смысла планировать — это просто тактика или спекулятивные стратегии, которые стратегиями не являются, это конъюнктура.

Мы никакой неопределенности не видим. У нас полная определенность — сейчас мы знаем, что делать, зачем и почему. В среднесрочной стратегии института очень четко описаны три периода.

Первый этап — 2024–2025 — этап становления. Нам нужно начать строить опытно-промышленный завод, сформировать ядро коллектива, собрать «ядерную» группу, про которую я говорил. А также нужно стать точкой роста новой отрасли внутри страны и начать квалифицированно опираться на внутренний рынок.

Второй этап — 2024–2030 — запуск завода, разворачивание технологического пакета на ближнюю зону, формирование устойчивых связей, трансляция технологического пакета в зону ближней технологической оккупации. Это будет несколько гигафабрик в России, на которых развернут наш пакет технологий.

Третий этап — 2030–2035 — технологическая экспансия. Развитие и расширение зоны нашей технологической оккупации. Экспорт технологической устойчивости. Построение стратегических партнерств с коллегами по BRICS+.

В нашей стране 60 миллионов единиц транспорта. Этот транспорт будет становиться все более электрическим. Это крупнейший из новых высокотехнологичных рынков. Его суммарный объем порядка трех триллионов рублей. Можно по-разному считать его, но это рынок огромного масштаба. Его объема будет достаточно для формирования конкурентоспособной отрасли, даже если все остальное исключить, совсем стеной отгородиться (уверен этого не произойдет).

— Вы против синергии с мировой наукой, ведь вы все-таки смотрите в сторону технологического суверенитета?

— Конечно, мы не про изоляционизм, это очень неправильное восприятие идеологем, которые я пытаюсь транслировать. Безусловно, мы за развитие зоны технологической оккупации вместе с партнерами. Сейчас мы технологически оккупированы, были оккупированы последние 30 лет, и нам надо эту ситуацию перевернуть. Для этого у нас есть прекрасный БРИКС, где живет сильно больше, чем половина населения земли; есть Индия, в которой не будет китайского технологического пакета в части перспективных источников энергии в силу ряда геополитических причин; есть огромная Африка, куда центр мира смещается, там самая низкая медиана по населению.

Всякая иная «география», которая казалась бы сегодня второго-третьего технологического сорта, через 10–15 лет будет выглядеть совсем по-другому. Там во многих странах средний возраст 20 лет, рост уровня рождаемости и прочее. Массово в этом «молодом» мире не будет западного технологического пакета. И вообще, эта история про трансляцию технологического пакета, это может быть наша главная тема.

Сегодня никто в мире не продает технологии — это все закончилось в середине 2000-х. Для нашего поколения период легкого доступа к чужим технологиям завершился навсегда. Идет обособленность, «островизация» — формируются технологические острова, на которых у каждого все свое, но они могут обмениваться друг с другом. Сейчас нельзя прийти на Тайвань и сказать: «Продайте-ка нам самые последние процессоры. Мы хотим весь технологический процесс. А еще давайте ваши R&D на Физтех перенесем, и мы через два года тоже построим фабрику и будем конкурировать с NVIDIA, AMD, Intel и другими гигантами».Как нельзя прийти к нам из Австралии, Канады или любой другой страны, даже из Китая, и сказать: «Слушайте, российские товарищи, вы самые крутые в гиперзвуке, продайте-ка нам гиперзвук целиком, дайте скопировать R&D, давайте разовьем совместные лаборатории». А вот поменять похожие вещи (может быть, не такого масштаба, но какие-то элементы) в логике технологического бартера вполне можно.

Одна из наших важнейших задач — выращивание конкурентного, суверенного технологического пакета, которым мы сможем делиться на выгодных для нас условиях. Например, мы с коллегами продавали в ЮАР лицензию по катализаторам, это первые наши скромные успехи и хороший «пример из завтра». Кратко расскажу про этот проект.

У ЮАР 80% мировой платины, небольшая страна и такая вот особенность (кстати, 12% платины в России, про остальное в принципе можем забыть в части этого металла). У ЮАР при этом нет ни одной технологии производства платиносодержащих катализаторов. Они десятилетиями продают эту платину, иридий и другие металлы по всему миру. Так называемые западные партнеры не позволяют им создать у себя даже зачатка компетенций, чтобы на каком-то нормальном горизонте они могли конкурировать в технологиях высокого передела. Это мало кто понимает, но это реально неоколониализм. Они говорят: «Мы от вас вывозили вашу платину по цене, которую вам диктуем, и будем вывозить. Вы рудник, Россия — бензоколонка», — и так далее.

И здесь мы с вами появляемся (на физтеховском белом коне) и говорим: «Коллеги, у нас есть технологии производства катализатора. Давайте какую-нибудь концессию сделаем с вами — вы нам скидку на платину на 40 лет вперед, а мы поможем вам создать профильные лаборатории, сделаем это совместно, например, с коллегами из Новосибирска, от Бухтиярова из института катализа. Мы в науке понимаем, лет за 5–6 и ваших обучим, продадим вам технологию и лицензию. Будете сами производить каталитические нейтрализаторы для всего автотранспорта, да хоть на весь мир». Интересно это долгосрочно Африке, не так ли?

Есть в Африке люди, которые видят разницу. Они могут отличать этот подход от подхода, который предлагают коллеги из Европы и США, которые не делятся технологиями. Является ли это элементом распространения мягкой силы? Можно ли это отнести к изоляционизму? Это как раз настоящая кооперация.

Вот у нас для таких проектов должна быть связка: отраслевая наука плюс опытно-промышленное производство. Это инструмент наступательных операций в части технологического развития. Это очень важно. Это важно во всех материальных областях (я сейчас не про IT говорю, в IT там другие барьеры). Если у тебя нет современного опытно-промышленного производства, нет инфраструктуры под разворачивание наших разработок в производственный цикл, то все, что мы публикуем, и все, что исследуем, мы априори просто дарим миру. Потому что пока мы будем вынимать это из пробирки до уровня завода, пройдет смена 4–5 поколений. Вот поэтому отраслевая наука и опытное производство должны быть вместе.

Мы исключили отраслевую науку как элемент, и у нас последние 30 лет в материальном высокотехе есть только два типа проектов. Первый — давайте возьмем каких-нибудь ученых из МГУ, из Физтеха, еще откуда-нибудь, и будем «тянуть» из них завод. Пусть они построят завод, у них вот тут разработки есть. Но, конечно, по большому счету, никто ничего не построил. Были попытки, но не очень успешные.

Второй тип проектов — давайте купим за рубежом. Мы купили, привезли, но потом оказалось, пока покупали, пока разбирались — минус два поколения. Пока строили, стало минус четыре. А потом — такие материалы уже никто не производит, а совершить другой технологический процесс на этом оборудовании уже нельзя. А давайте науку подключим сюда уже потом? Поздно. Время упущено.

Технологии можно только вырастить. Вот, собственно, в этой логике нам нужно развивать научно-технологическую кооперацию, нам нужно развивать собственную зону технологического доминирования. В прикладном плане задача Института Электродвижения, задача МФТИ глобально — захватить своим технологическим пакетом максимум различных кросс-отраслевых платформ на разных рынках. С помощью партнеров, с помощью кооперации, с помощью вот такой мягкой силы, как я описал, передавая компетенции в обмен на доступ к рынкам.

— А что вы подразумеваете под платформой?

— Ну, по сути, это любая высокотехнологичная сущность. Например, всем же понятно, что такое «платформа электромобиля». Есть типоразмерный ряд автомобилей (разные фургоны, легковые, грузовики), а есть платформенное решение — это энергоустановка, программное обеспечение, ключевые материалы и компоненты, технологии жизненного цикла, технологии рециклирования, повторного использования. То есть все вместе собранное в комплексное решение, которое может быть развернуто в продукты для конечного пользователя.

Вот в этой же проблеме, если ты контролируешь платформу и твой технологический пакет в обеспечении этой платформы, то со всех рынков, на которых эта платформа представлена, ты получаешь обратно ресурс, обратную связь от рынка и деньги, чтобы этот технологический пакет мог развиваться. Нам надо построить вот такую систему, вот этим мы и заняты.

— А вы в какие цели целитесь?

— Смотрите, у нас завод опытно-промышленный, то есть мы сами не пытаемся сделать из себя гигафабрику и все захватить. У нас стратегия другая. Главное — успевать менять поколения материалов и технологий лучше, чем конкурент. Поэтому наш объем — это субгигаваттный завод, то есть 750 МВт*ч-1 ГВт*ч. Вот это то, что мы делаем по «Металиону», и в России есть место под 4–5 гигаватных завода.

Росатом начал строить один такой завод в Калининграде, и есть еще у коллег Московский проект. Я уверен, что на следующем шаге наш технологический пакет им тоже пригодится. Это хороший пример сотрудничества — мы не конкурируем с коллегами, а работаем вместе. Например, одна из наших лабораторий разрабатывает для Росатома следующее поколение твердотельных электрохимических систем.

Я думаю, что возникнет еще несколько игроков в России. Уже сейчас мы ощущаем большой интерес из различных стран. В первую очередь нам интересны Индия и Африка. Потом такие страны, как Индонезия, — они тоже хотят свой технологический пакет и не хотят, чтобы им привозили готовые коробки с какими-то брендами из Китая или из США и там показывали. Сейчас такого будет все больше, особенно в условиях, когда рвутся технологические цепочки. Нам надо успеть в это окно возможностей, для этого мы напрягаем силы.

— А как вы донесли ценность создания отрасли до правительства?

Мы начали говорить про это давно, это у нас не вчера родилось. Правительство нас системно поддерживает. В январе 2023 года мы подписали с Правительством соглашение о развитии высокотехнологичного направления системы накопления энергии. Электрохимическая компания «ИнЭнерджи» (она координатор технологического консорциума, куда входят Физтех, МГУ, Сколтех и другие партнеры) собрала дорожную карту создания отрасли. В рамках этой дорожной карты выделено 25 миллиардов рублей на строительство опытно-промышленного завода «Металион». В конце прошлого года мы получили первую часть средств от фонда Национальной технологической инициативы в капитал нашего АО «Металион», в котором есть и доля Физтеха. Правительство подписало такое значимое соглашение с частной компанией, с нашим Физтех-консорциумом. Это вообще первый такой случай в современной действительности. Мы очень благодарны за такую поддержку.

Таких соглашений по накопителям два — одно у Росатома, второе у нас. В этом вопросе нас поддержал лично Президент. В апреле мы очень удачно поговорили с Владимиром Владимировичем на эту тему — у нас была встреча в Руднево под эгидой НТИ по техно-предпринимательству.

— У вас среди международных партнеров ни разу не прозвучал Китай. А ведь сегодня там основной рост производства литий-ионных аккумуляторов.

— Мы работаем с китайскими коллегами. Мы реалисты, поэтому я не буду говорить, что придем на рынок Китая и захватим его. Но мы в состоянии конкурировать с китайским технологическим пакетом.

Думаю, что мы нашли модель кооперации с китайскими коллегами. Например, в этом году планируются к открытию две лаборатории, где в составе Института Электродвижения будут китайские профессора. В первую очередь, это будет лаборатория современных производственных технологий, где будут профессора из Шанхайского и Пекинского университета.

Сейчас мы не торопимся глубоко кооперироваться с китайскими коллегами, потому что мы не хотим предлагать проекты и разработки на ранних стадиях, а спрос у них именно на это, так как они умеют масштабировать. Нам надо научиться масштабироваться и из сильной позиции в логике равноценного партнерства формировать долгосрочные устойчивые отношения с китайскими коллегами. Нам необходимо формировать у себя точку притяжения, куда будут приходить системные заказчики за реализацией эффекто: научно-исследовательского, конструкторского и особенно технологического.

С китайцами мы обязательно будем дружить и работать. Сейчас уже начинаем, но нам нужно поучиться у них и в горизонте планирования, и в реализации целеполагания, и в опоре на свой рынок. В этом плане нам нужен здоровый, протекционизм.

— Вы хотите отгрызть кусок этого рынка, правильно?

— Конечно-конечно. Думаю, что мы это обязательно сделаем.

— Но пока что они впереди планеты всей?

Да. Смотрите, сейчас в Китае построено очень масштабное производство накопителей разного типа, преимущественно литиевых, совокупно более 350 ГВт*ч. Конечно, мы с вами говорим не только про накопители, у нас тематика существенно шире, то есть у нас есть и система управления в составе тех. пакета, и все, что связано с электроприводом, и специализированная электроника, и еще ряд моментов. Но в беседе мы в основном говорили про накопители.

Сейчас Китай, безусловно, мировой лидер в этой области. 15 лет назад многие над этим смеялись. Сначала Китай победил всех в фотовольтаике, в солнечных панелях. У меня как раз был период, когда я был на стажировке в Европе много лет назад, и тогда немцы не относились серьезно, что китайцы начали заниматься фотовольтаикой. А потом китайцы скупили всю сырьевую базу и многих немецких профессоров. Сейчас в Европе нет ни одного крупного производителя фотовольтаики, они все пользуются китайскими компаниями. Дальше то же самое мы наблюдали с большими ветряками, с электрохимическими источниками, с разными ДВС.

Последняя макротехнологическая операция китайских коллег — это накопители, это литий. Они безусловные мировые лидеры. Сейчас на очереди пост-литий — очень важные вещи. У нас есть прекрасные проекты по пост-литий-ионным технологиям, например, натрий-ион, который гораздо более распространенный элемент в земной коре.

— То есть вы пойдете отгрызать условно не рынок литий-ионных аккумуляторов, а рынок следующего поколения?

— У нас комбинированная стратегия, мы где-то догоняем, а где-то бежим поперек . Есть проекты, которые направлены на создание конкурентных технологий в текущих устоявшихся направлениях, потому что в ряде случаев это необходимо. Но основные усилия, конечно же, направлены на то, чтобы прийти в ту точку, к которой стремятся все. Здесь у нас есть очень значимое преимущество отстающего, то есть нет инвестиционной инерции.

Сейчас мы находимся в начале нового инвестиционного цикла. Мы очень подвижные. Если мы не ошибемся, у нас есть все шансы. Если мы правильно сосредоточим усилия, мы сможем асимметрично опередить многих, перейдя по другой траектории в следующую волну «технология-рынок» в группе лидеров. Для этого нам нужна фундаментальная школа, поскольку без нее серьезные вещи делать нельзя. Нельзя просто копировать, это подход в никуда, нам нужны свои разработки. Мы не можем просто заниматься реинжинирингом и делать так же, но подороже и похуже, это не про нас. Мы должны делать лучше, мы должны делать так, как никто не умеет делать.

Но здесь не так, что это прямо что-то другое вместо лития, здесь более сложная картинка. В литии много всего разного. Но помимо него есть целый пакет пост-литий-онных технологий. Вот заметьте, у нас завод называется «Металион». Мы не называем его литий-ионным, хотя много занимаемся литием. Это и натрий, и другие металлы, которые тоже интересны, это и тематика проточных накопителей, и ванадий, и твердотельные литиевые системы, которые на других принципах (там используется другая производственная компонента в части технологии формирования электродов и нанесения). Это отсутствие жидкого электролита или нахождение его в неких ограниченных формах. Здесь очень много видового разнообразия.

Сейчас этот рынок электрических накопителей и электротранспорта очень большой. Про Китай мы с вами говорили; оппоненты из США и Европы тоже активно развивают эти производства. Правда, надо сказать, что две третьих из работающих в мире заводов — это уже не самые современные производства — их с удовольствием продадут в страны третьего мира. Но мы здесь стоим на позиции альтернативной точки зрения, альтернативного поставщика.

Конечно, наши объемы на ближайшие годы и объемы Китая несопоставимы, но в аспектах, где вот эта компонента суверенитета очень важна, мы можем быть конкурентоспособны. Для нас это огромный рынок. Поэтому у нас с китайскими коллегами любовь и дружба. Мы с ними будем работать.

— А когда и если наши отношения с Европой потеплеют, рассчитываете ли вы на них как на рынок?

— Да, Европа с определенной вероятностью как минимум частично войдет в нашу зону технологической оккупации, у нее же нет самостоятельности, там элементы внешнего управления, а значит, нет технологического суверенитета. Там есть отдельные проекты, которые очень технологически продвинуты, но они все контролируются извне и сейчас многие из них релоцируются в США и Азию. Европа деиндустриализируется очень активно. Например, в Голландии есть интересные компании, которые занимаются микроэлектроникой, но они все на внешнем капитале и управлении.

Понятно, что основным бенефициаром разрушения Европы в ее вчерашнем виде является США, потому что тенденция переезда высокотехнологичных компаний из Европы в США просто огромная. Например, есть известная история про Hidden Champions, это малые высокотехнологичные компании (в первую очередь немецкие, но и австрийские, и чешские). По сути, они все сейчас пересобираются в форматы спин-оффов или неких прилипал к большим американским корпорациям. Дополнительный фактор — энергетика, которая в Европе, очень выросла по стоимости. Те предпосылки, которые удерживали компании в старом свете, закончились. В технологическом плане Европа разрушена. То, что происходит сейчас, это уже следствие. Пока это не видно обывателю, но если посмотреть на публикационную активность и динамику венчурного капитала, то это очевидно.

Интересно заметить, что небольшая часть технологий перетекает в том числе в Китай. Это пока слабо выраженный процесс из-за культурного барьера. Я думаю, что если мы будем хорошо работать, то на следующей волне европейского кризиса, значимая часть попадет к нам. Мы с удовольствием переселим эти технологии, Россия будет островом стабильности, мы хорошо умеем ассимилировать европейцев. В этом плане я очень оптимистичен.

Сейчас в этом моменте, в этой точке бифуркации, в точке неопределенности надо очень активно двигаться в развитие собственных технологий. Для этого нам нужно кратно больше ресурсов, чем сейчас. Нужен избыток ресурсов, время золотое.

— Какие ресурсы вы имеете в виду?

— Финансовые, кадровые, управленческие. Если говорить про инструментарий формирования отрасли, то нужно сочетание.

Я упоминал про протекционизм. У нас до последнего времени была такая ситуация (и в ряде отраслей она таковой остается): ввозят материалы с высокой пошлиной, например, прекурсоры или малотоннажная химия, а конечные продукты для рынка — с низкой пошлиной. Мы ввозим готовую продукцию в нулевую пошлину, а компоненты или материалы ввозим в высокую пошлину. Яркий пример технологической оккупации.

В этих условиях развивать внутри собственный технологический пакет экономического смысла не было. Вот это все надо переворачивать с головы на ноги. И мы переворачиваем.

Надо смотреть на эти вещи и считать балансы. Нужно закрывать собственный рынок и не пускать сюда никакие иные технологические пакеты, кроме тех, где мы действуем в логике бартера, обмена. Нужно научиться опираться на собственный рынок. Нужно растить в потребителях технологический патриотизм — мы будем больше покупать российское, потому что знаем, к чему это ведет, и делаем это осознанно. Такие вот инструменты вместе с финансовым плечом нам позволят достаточно быстро перейти из текущей ситуации, когда у нас практически нет никаких технологий, в ситуацию, когда у нас ключевые технологии свои. Здесь очень важна еще отраслевая специфика.

Все, что я сейчас говорю, касается нашего технологического домена и некоторых соседних. Например, очень родственный соседний к нам домен — это электроника. Поскольку имея свою электронику, имея свои источники энергии, можно делать любые платформенные решения, о которых мы с вами говорили до этого.

— Но я так понимаю, у нас какие-то глобальные проблемы с чипами?

— Проблема с аккумуляторами, с топливными элементами и вообще с химическими источниками имеет такие же корни, там все то же самое. И эта проблема решаемая, ее тоже можно решать с участием Физтеха. Это наш дружественный домен, Институт квантовых технологий, это все, что мы с коллегами будем развивать сообща. По сути, в плане платформенных решений, это второй технологический домен, который необходим для этого подхода.

Объединив два этих домена, можно делать прорывные вещи. На самом деле, все, что их касается с точки зрения научной школы, можно воссоздать. Здесь нет никаких, скажем, критических разрывов, которые вообще нельзя преодолеть, нет непреодолимых барьеров. Просто нужна концентрация ресурсов с пониманием отраслевой специфики, нужна настоящая программа отраслевого развития.

Важна отраслевая специфика, надо возрождать институт настоящих главных конструкторов. У нас же, с точки зрения управления, тоже отрицательный отбор. У нас отраслевики выпали из отраслей. Это очевидно настолько, что у нас перестают потихоньку говорить так, а еще 3–4 года назад сплошь и рядом можно было слышать: «Да все равно же, чем управлять. Менеджмент — это универсальная наука. Сегодня носочно-чулочная фабрика, завтра — автомобильный завод, а послезавтра — теплица и огурцы выращивать».

— На самом деле, в междисциплинарном подходе есть свое рациональное зерно, потому что сейчас очень много изобретений как раз на стыке — биоинженерия, биоинформатика и так далее. Тут, возможно, нужна связка менеджмента и отраслевика?

— Отраслевик, эксперт, должен быть главным. Менеджмент — это обслуживающий персонал. Вообще, ценность управленческого труда очень сильно переоценена, особенно в материальных отраслях. Они просто долго находились сверху и привыкли непропорционально присваивать себе эти управленческие вещи. Это я про себя говорю в первую очередь.

— А вы кто? Отраслевик или менеджер?

— Не хотел бы называться менеджером, но у меня не везде хватает должной глубины. Например, в силу загруженности я затянул свою кандидатскую. У меня почти все готово, но там надо финальные усилия совершить, а я все время чем-то другим занят. Но в этом году я намерен-таки доделать ее. Тогда, наверное, я с большим основанием буду записывать себя в отраслевики.

А про междисциплинарный подход я с вами полностью согласен. Тут необходимо одно уточнение — для формирования междисциплинарных команд как раз вот эта отраслевая экспертиза очень важна, потому что сильные из одной дисциплины и сильные из другой всегда сформируют этот междисциплинарный продукт. А вот когда встречаются два бестолковых менеджера, которые не понимают в своей дисциплине (но думают, что понимают, — эффект Даннинга-Крюгера, когда люди некомпетентные не понимают, что они некомпетентные, и переоценивают свои усилия), там такие кросс-дисциплинарные вещи начинают расти, страшно смотреть.

К сожалению, у нас есть такие примеры. Иногда принимаю участие в совещаниях, после которых специалисты смеются над такими менеджерами с точки зрения их «глубоких идей», поскольку люди, порой не понимая базовых вещей, рассуждают о каких-то высоких кросс-дисциплинарных материях. Им сначала надо ликвидировать техническую безграмотность, а потом начинать сращиваться друг с другом.

— А может быть будет неожиданное решение и очень интересно.

— Вы знаете, на самом деле, так бывает, но, как правило, это коллеги, которые технически очень компетентны, но им, например, не хватает опыта. Ни разу не видел, чтобы люди без глубоких знаний раз — и что-то такое совершили.

Это говорится про молодежь, определенно здесь тоже есть такой нюанс. Например, говоришь, что нужно сделать, а физтехи верят, что вообще все можно сделать. И студент, который еще учится, на полном серьезе берет эту задачу и начинает думать, как он будет ее решать. Из этого происходит много пользы, студент рискует что-то сделать хорошее. Но это не история про директора овощебазы, которого назначили руководить научно-исследовательским институтом, а он пришел и совершил что-то такое. В это мало верится.

— Алексей Михайлович, давайте подведем итог следующим вопросом: если бы вам сейчас предстояло выступать перед школьниками 10–11 классов, которые очень ориентированы на искусственный интеллект и на IT как две самые трендовые вещи, как бы вы привлекли их к себе? Почему стоит войти в вашу отрасль, а не в ИИ или IT? Какие глобальные задачи предстоит решать? Почему за этим будущее? Есть ли за этим будущее для них?

— Вы знаете, я сам айтишник в прошлой жизни. У меня первая часть карьеры в IT. Более 10 лет назад я пришел в физхимию с позиции начальника департамента IT в крупной структуре. По первой специальности я инженер-программист и работал довольно успешно по этой специальности, руководил всякой разной разработкой программного обеспечения и сам писал. У меня еще в 1998 году была работа по нейрокомпьютерным интерфейсам и искусственному интеллекту, когда это все не было трендом.

В IT высокая конкуренция и быстрые изменения, приводящие к гиперспециализации. IT-специалисты рискуют стать винтиками системы или потерять компоненту творчества. В физике и химии можно использовать IT-навыки для решения реальных задач, сохраняя творческий подход. Здесь человек — центральная фигура, меняющая мир, в то время как в IT — система часто определяет все.

Такие люди находят отдушину в науке, в материальных областях. Большинство разработчиков в IT ограничены алгоритмами и технологиями, в то время как, например, физхимики активно взаимодействуют с материальным миром, решая его задачи. Это позволяет им сохранять человекоцентричность и избегать ограничений, которые могут быть присущи виртуальной среде. Наша отрасль каждый день приносит новые вызовы и возможности для креативного роста, обеспечивая профессиональное развитие. Поэтому те люди, которые понимают это и хотят получить за счет своих IT-навыков конкурентное преимущество, хотят менять мир и заниматься большими вещами, добро пожаловать в Институт Электродвижения. Таких люблю.

Узнать больше о мобильных накопителях, посмотреть программу и перспективы развития в данной области: https://courses.mipt.ru/course/view/42