7 стартапов дореволюционной России

Текстильная фабрика по английским стандартам, любимый коньяк Черчилля и первый голландский сыр — подборка «Мегаплана».

В успех этих людей не верили даже родители, им часто не хватало знаний, их не понимали друзья и подчиненные, а банки не хотели давать им кредиты. Это похоже на то, как рождаются современные стартапы. Но на самом деле речь идет о России 19 века.

В это время появлялись купцы, которые по своей энергии и оригинальности не уступали сегодняшним предпринимателям мирового уровня. А некоторых могли и переплюнуть.

В 1908 году четыре мануфактуры семьи Морозовых производили примерно 10% всего российского текстиля.

А за сто лет до этого основатель будущего бизнеса крепостной крестьянин Савва Морозов надевал на рассвете лапти, брал мешок с шелковыми лентами и шел пешком в Москву из деревни Зуево. За день старший Морозов преодолевал 80 километров.

Савва научился плести ленты для украшения дамских шляпок и платьев в 10 лет, в 27 лет женился на дочке красильщика. 5 рублей приданого стали их начальным капиталом.

Молодая семья пришла к выводу, что изготавливать продукцию и ждать по полгода, пока в деревню придут оптовые скупщики, крайне невыгодно. И супруги стали выезжать в столицу. Сначала продавали только свой товар, а потом и соседский.

В 51 год Морозов выкупил себя и четверых сыновей из крепостной зависимости (жену по тем правилам отпустили бесплатно). Приобрел участок земли у своего бывшего помещика и начал строительство фабрики. Но его дело, пожалуй, не стало бы настолько успешным, если бы не одна рискованная сделка.

В 1841 году Морозов заключил договор с молодым оборотистым немцем Людвигом Кнопом. Тот в обмен на паи (акции) будущей компании пообещал привезти на морозовскую фабрику английских специалистов и оборудование, которого ещё не было в России. Уже через пять лет иностранцы учили подмосковных крестьян обращаться с техникой, а бизнес Саввы получил стремительное развитие.

Любопытно, что на момент заключения этого договора Морозову был 71 год, и расписывался он, по легенде, крестиком — управлять делами он умел прекрасно, но грамоте так и не научился.

Если бы в 1866 году 15-летнему сыну писаря Ивану Сытину сказали, что он станет самым богатым и влиятельным издателем книг в России, он бы назвал это чепухой. Потому что, с трудом отсидев три года за школьной партой, Иван считал, что нет ничего скучнее чтения.

Однако так сложилось, что его будущий работодатель купец Шарапов имел всего два бизнеса — меховой и книжный. В первом рабочие не требовались. И молодому человеку пришлось учиться продавать книги.

Через десять лет он женился, получил в приданое 4 тысячи рублей, занял у Шарапова ещё 3 тысячи и купил литографическую машину. Что умел, на том и стал зарабатывать.

В то время для избранных городских жителей маленькими тиражами печатали дорогие издания классиков. А вся страна тем временем читала сонники, лубки (комиксы), рассказы про чертей, смешные анекдоты или неприличные истории.

В 1884 году к Сытину в магазин зашел общественный деятель Владимир Чертков и предложил издать серию книг, которые сегодня мы бы назвали покетбуками (карманными книгами): произведения классиков по низким ценам. Проект решили назвать «Посредник». Расходы на издание ста брошюр с хорошими иллюстрациями составляли 65 копеек, а продавали их за 80. Раньше цена на такие же книги составляла 7 копеек за штуку.

И хоть первую пару лет Сытину приходилось издавать серию почти в убыток, люди постепенно начали интересоваться его продукцией. А он открывал все новые ниши для дешевых книг.

За первые четыре года издатель выпустил произведения 64 классиков тиражом свыше 12 миллионов экземпляров. Никто прежде не замахивался на такие масштабы.

Принцип «Посредника» стал главной бизнес-моделью Сытина. Издателю часто предлагали выпустить, например, собрание сочинений Гоголя тиражом в 5 тысяч экземпляров и продавать по 2 рубля за книгу, но он отказывался и печатал 200 тысяч экземпляров по 50 копеек за штуку.

К 1914 году бывший ненавистник литературы выпускал 40% всех изданий в России, а свои мемуары назвал «Жизнь для книги».

В 32 года Николай Верещагин, бывший морской офицер, вышел в отставку, приехал в имение к родителям и, осмотревшись, предложил отцу запустить «стартап».

Верещагин открыл артели по всей России. Причем, в отличие от всех, кто учился у него и открывал своё дело, не заработал на собственном стартапе больших денег. Потому что каждый раз, когда придумывал ноу-хау, не шел получать патент или прятать секрет фирмы, а тут же публиковал информацию о нём в прессе.

Главным для него было развитие дела в масштабах страны. Учитывая, что к 1913 году сливочное масло стало вторым по экспорту продуктом (раньше мы продавали за рубеж только топленое) — одна только Сибирь продавала его на ту же сумму, что и золото со своих приисков, — дело удалось.

В 1860-е годы в Москве можно было наблюдать, как в какой-нибудь кабак заходил студент, спрашивал «Шустовскую водку» и, когда узнавал, что её нет, устраивал скандал или драку. Такой партизанский маркетинг семья купцов Шустовых использовала, чтобы пробиться на рынок алкоголя.

Но настоящую славу им принес коньячный проект. В конце 19 века по-настоящему ценился лишь французский коньяк, остальные производители должны были называть свой товар «бренди».

В 1899 году Шустовы решают изменить ситуацию. Покупают обанкротившийся завод в Армении, а младшего из братьев, Василия, отправляют работать на французские алкогольные заводы. И не возвращаться, пока не узнает рецептуру местного напитка.

Шпионаж проходит успешно. Шустовы дорабатывают рецепт и через год после начала своей авантюры выигрывают гран-при на выставке в Париже. Когда выяснилось, что напиток сделал не француз, а иностранец, для Шустовых сделали исключение и разрешили писать на бутылках «cognac».

В начале 20 века семья предпринимателей занимала четвертое место в мире по объему производимого коньяка. После революции 1917 года заводы Шустовых национализировали, но напиток продолжали производить по той же технологии.

Его, кстати, очень любил Черчилль, и, заказывая себе по 400 бутылок в год, всегда называл на дореволюционный манер «Шустовским коньяком».

«Если Сытин научил страну читать Гоголя, то француз Генрих Брокар, приехавший в Россию в 1860-х годах, её умыл, — говорит Елена Калмыкова. — Свои капиталы он заработал на мыле, которое стоило одну копейку и было доступно всем».

Первые полтора года Генрих Брокар проработал по найму во французской парфюмерной фирме, потом решил начать свое дело. Поставил в бывших конюшнях три котла, нанял двух рабочих и вместе с ними стал варить мыло.

Но он никак не мог полноценно выйти на рынок, пока жена Шарлотта Реве не дала совет, обогативший Брокара. Она обратила его внимание, что аристократы выбирают только иностранное мыло, а остальным оно не по карману.

Парфюмер решил занять эту нишу и стал выпускать недорогое мыло в форме огурцов, лимонов, зайчиков и букв алфавита.

Но всё-таки амбициозному французу хотелось большей славы. Сохранив мыльное производство, он начал выпускать одеколон и провёл шикарную рекламную кампанию. В 1882 году на первой Всероссийской выставке он устроил фонтан из своего нового цветочного одеколона. Посетители приносили из дома банки и сосуды, а те, кто не запасся, просто окунали туда платочки и даже пиджаки.

Яков Щукин родился в крестьянской семье, служил военным фельдшером, а потом записался в купечество и занялся предпринимательством. Он открывал или арендовал рестораны в московских парках и продюсировал театральные мероприятия.

В 1890-х годах он решил, что хочет создать в городе свою собственную культурную площадку, и поставил на карту всё — вплоть до фрака, который заложил, чтобы напечатать афишу.

Щукин арендовал заброшенный пустырь на Каретном ряду и вывез оттуда 50 тысяч повозок старого грунта. Купил чернозем и собственными руками высаживал экзотические цветы.

Заказал в Европе специальную систему орошения и автономную дизельную электростанцию, чтобы сделать иллюминацию. Такой техники Москва тогда ещё не знала. Также ему пришлось купить название «Эрмитаж» — один сад с таким именем в городе уже был.

В 1895 году площадка с театром, буфетом и прекрасным садом официально открылась. За летний сезон туда пришло более 70 тысяч посетителей. А через год, 26 мая 1896 года, Щукин организовал у себя первый в Москве общедоступный показ кинематографа.

Он был прекрасным продюсером, но если видел невежество или беспорядок, выходил из себя. Как-то раз он сделал замечание женщине, которая рисовала что-то зонтиком на одной из дорожек его сада. В ответ она демонстративно сорвала цветок. Хозяин побледнел и указал ей на выход.

Когда подбежал помощник Щукина и объяснил, что тот выгоняет балерину, с которой у театра заключен контракт, владелец велел заплатить ей деньги, но концерты отменить и в «Эрмитаж» больше не пускать.

Купец Василий Прохоров неплохо зарабатывал на производстве пива, но ему не нравилось это занятие, а набожная жена постоянно жаловалась, что не может молиться за его успех.

Случай свёл его с мастером красильного дела Федором Резановым в 1799 году. Вдвоем они решают открыть свое дело. Прохоров вкладывал деньги, Резанов — знания, а прибыль они договорились делить 45% на 55% соответственно.

Дело шло неплохо, пока не наступил 1812 год. Резанов в это время только открыл собственную мануфактуру, а Москву захватил Наполеон. Фабрика Прохоровых не пострадала в огне, но почти разорилась, а кредитовать их никто не соглашался.

На тот момент главе фирмы было около 60 лет, а его сыну Тимофею — всего 15 лет. Тот факт, что он уже год управлял своим небольшим делом всё равно никого не вдохновлял.

Один из детей Тимофея Прохорова немного старомодно, но очень точно описал свой секрет счастья:

И в этом предприниматели 19 века, пожалуй, близки друг другу и современным предпринимателям.

Кстати, некоторые из дореволюционных стартапов существуют до сих пор. Например, фабрика Брокара превратилась в бренд «Новая Заря», Прохоровская мануфактура работает до сих пор под вторым своим названием — «Трехгорная», хотя и сменила местоположение. Коньяк со знаменитым шустовским колокольчиком можно найти в магазинах. А сад «Эрмитаж» открыт для гостей ежедневно до позднего вечера.