Парадокс знания, кто ты и чего хочешь: Кристина Кампо о сказках, времени и смысле зрелости
«Хотите, чтобы ваши дети были умны — читайте им сказки. Хотите, чтобы они были еще умнее — читайте им еще больше сказок».
Они больше, чем фантазия, больше, чем вымысел; они сияют такой подлинной нереальностью, что обращаются в зеркало, где отражается все самое настоящее в нас — то, что нам еще только предстоит в себе разглядеть. Их странность завораживает нас, потому что мы и сами себе во многом чужие, мы и жаждем, и боимся преображения, искупления, возвращения домой; мы мечемся в своей тоске, желая сорвать маску с лица любви и снять перчатку с руки милосердия. Они просят нас поверить в чудо — и за веру вознаграждают истиной.
Сказки служат самой трудной, самой неокончательной задаче в жизни — познанию себя и своих желаний. И самая поразительная их способность — напоминать нам: поскольку мы знаем себя лишь отчасти, мы не всегда ведаем, что ищем, пока не найдем, — часто сбившись с пути, — или пока искомое не найдет нас само, зачастую в обличье, в котором мы не сразу узнаем предмет наших мечтаний.
Об этом и пишет итальянская писательница Кристина Кампо (29 апреля 1923 – 10 января 1977) в своем чудесном, посмертно изданном сборнике эссе «Непростительное и другие сочинения».
Заметив, что многие сказки «закольцованы, как перстень, и кончаются там же, где начались», она пишет:
В сказке нет дорог. Ты просто идешь, будто бы по прямой, и вдруг эта прямая оказывается лабиринтом, или идеальным кругом, или спиралью, а то и звездой — или вовсе неподвижной точкой, которую душа и не покидала, покуда тело и разум совершали то, что казалось им долгим и трудным странствием. Редко знаешь, куда идешь, и даже — к чему, ибо как узнать заранее, что такое водяная балерина, или поющее яблоко, или вещая птица? Или заветное слово: отвлеченное, решающее слово, что сильнее любой уверенности.
И если высшая мера ума — это та податливость натуры, что помогает нам жить в вечной неизвестности, если сама наша жизнь бьется в ритме этой неизвестности, тогда сказки — вовсе не только для детей
Блуждая этими бездорожными путями, мы наносим на карту неведомые земли нашего внутреннего мира. В отрывке, напоминающем о китайской мудрости у-вэй — «старании не стараться», — Кампо размышляет о парадоксе самопознания:
Раз у того, что ты ищешь, не может и не должно быть лица, как распознать средства к его достижению, пока не достиг? И разве может цель быть чем-то иным, кроме как видимой целью?
Никто не приходит к тому просветлению, к которому стремился. Оно само настигнет его в свой час. Так цель идет бок о бок с путником… Или реет позади… По правде, путник всегда носил ее в себе и лишь движется к недвижному средоточию своей жизни: к гроту у родника, к пещере — где детство и смерть, обнявшись, поверяют друг другу общую тайну. Мысль о странствии, усилии и терпении парадоксальна, да, но вместе с тем и точна. Ибо в этом парадоксе мы наталкиваемся на пересечение вечности и времени.
Стоит ли удивляться, что сказки, чья главная задача — ослабить тиски уверенности, которые мы зовем своим «я», размывают привычное нам ощущение времени, — ведь время, в конце концов, и есть вещество, из которого мы сотканы.
В отрывке, полном той музыкальности, которую Морис Сендак считал ключом к дару рассказчика, Кампо — дочь музыканта и композитора — пишет:
Геометрия времени и пространства отменяется, словно по волшебству. Ты часами ходишь по кругу или, наоборот, достигаешь края бесконечности за несколько быстрых шагов. И не наша обостренная зоркость околдовывает мир вокруг; нет, это куда более сокровенная перекличка между нашим поиском и готовностью быть найденным — между приданием формы и обретением ее. Все уже было, но сегодня оно поистине есть. Сегодня любой крестьянин, указывая в любую сторону, будет говорить, как гном или фея, укажет на тропу, мимо которой ты проходил тысячу раз, ни о чем не подозревая. Тропу, что ведет к четырем несказанно белым родникам, приютившимся на склоне холма, что на сто шагов или на тысячу миль вокруг укрыты полями высоких душистых трав; или к царской гробнице, спрятанной этрусками в пещере, заросшей теперь ежевикой, откуда выходят белые псы и человек ростом с ифрита, с ружьем в руках; или вниз, под гребень, тайно освещенный солнцем, к излучине реки, такой глубокой, что она бросает тень на все нависшее над ней сплетение розовых корней. Бархатная вода, что кажется недвижной, но все же течет. Вода, что утекает в запредельное, не струясь, и довольно было бы пойти за ней, ведь то запредельное, что вечно под запретом, вечно мерещится нам во снах, свершается здесь и сейчас.
Я думаю сейчас о великолепном размышлении Ханны Арендт о любви: «Бесстрашие — вот чего ищет любовь, — писала она. — Такое бесстрашие существует лишь в полном покое, который уже не могут поколебать грядущие события… Посему единственно верное время — настоящее, Сейчас». Быть может, поэтому любовь — центральная ось большинства сказок, поэтому у любви в реальной жизни есть нечто от сновидения, поэтому и любовь, и сны — это способы познать незнакомца внутри нас. «В каждом из нас есть другой, которого мы не знаем, — писал Карл Юнг, — [который] говорит с нами во снах».
Та же сновидческая природа и та же способность к откровению — в том состоянии, в которое мы входим, когда сказка вырывает нас из времени и бросает в настоящесть. Кампо рисует этот сновиденный пейзаж:
Беглые взгляды направляют наши шаги, руки указывают за пороги. За оконными стеклами, такими прозрачными, что они слепят, движутся фигуры тех, кого мы любили, кого потеряли, и вот, они встают из-за фортепиано или раскладывают фрукты на столе. Все это разворачивается, как свиток, из уст знакомых и незнакомых, темная и светлая фраза, неопровержимый сказ, начертанный между прошлым и будущим.
Будучи и вратами между известным и неизвестным, и точкой покоя между прошлым и будущим, сказки помогают нам разглядеть собственную природу, ведя нас к глубочайшим истинам о том, кто мы есть, и помогая приложить их к тайне бытия — нелинейному процессу, плоды которого мы называем зрелостью. Кампо пишет:
Зрелость — не результат убеждения, и уж тем более не интеллектуальное прозрение. Это внезапный, я бы сказала — почти биологический, — слом. Это точка, которой нужно достичь всеми чувствами сразу, если истина должна стать природой.
Оригинал тут.