Рефрагментация

Январь 2016

Эссе Пола Грэма, перевод в моем исполнении

ссылка на оригинал

Одно из преимуществ старения - ты видишь изменения происходящие на протяжении твоей жизни. Большинство этих изменений относятся к фрагментации. Политики Соединенных штатов более полярно ориентированы, чем прежде. У нас все меньше точек соприкосновения в культурном отношении. Представители культуры и искусства стекаются в “счастливые” города, избегая остальные. Растущее экономическое неравенство означает, что растет и разрыв между богатыми и бедными. Я бы хотел высказать одну гипотезу: все эти тенденции - пример одного и того же явления. Более того, причина - не какая-то сила, которая отталкивает нас друг от друга, а искажение той силы, которая нас сближала.

Что еще хуже, для тех кто переживает об этих тенденциях, причины, которые нас объединяли, были аномалией, единожды произошедшей комбинацией обстоятельств, которая вряд ли повториться - в действительности - мы бы не хотели чтобы она повторилась.

Двумя причинами были - война (больше всего Вторая Мировая) и расцвет крупных корпораций.

Вторая мировая война воздействовала и на экономику и на общество. С экономической точки зрения она уменьшила разницу в доходах. Как и все современные вооруженные силы, американские были социалистами в экономическом плане. С каждого по возможности - каждому по потребности. Более или менее. Более высокопоставленные военные получали больше (как и все высокопоставленные члены социалистического общества), но то, что они получали было зафиксировано званием. Эффект выравнивания распространялся не только на военных, потому что экономика США была также мобилизована. Между 1942 и 1945 все зарплаты устанавливались Национальным Советом По Военному Труду. Так же как армия, они стремились к равномерности. И эти государственные стандарты были настолько повсеместны, что их эффект до сих пор заметен спустя годы после войны.

Не должны были зарабатывать больших денег и владельцы бизнеса. Рузвельт сказал: не допускать появления “ни единого военного миллионера”. Чтобы это гарантировать, любой доход компании выше довоенного уровня облагался 85% налогом. И когда то, что осталось после уплаты корпоративных налогов получали физические лица, их снова облагали налогом в размере 93%.

Война стремилась уменьшить разнообразие и в обществе. Более 16 миллионов мужчин и женщин были объединены абсолютно однотипным образом жизни. 80% мужчин родившихся в начале 1920-х прошли военную службу. А совместная работа на пути к общей цели, часто в состоянии стресса, объединяла их еще больше.

Вторая мировая война продолжалась менее четырех лет для США в отличии от ее влияния которое продолжалось намного дольше. Война делает правительство страны более влиятельным и Вторая мировая исключительный пример этого. В США как и в других союзных странах федеральное правительство неохотно отдавала полномочия которые приобрела во время войны. В действительности, в определенном смысле война не закончилась в 1945 году, враг просто сменился на Советский Союз. Налоговые ставки, полномочия федеральной власти, расходы на оборону, воинская повинность и уровень национализма в послевоенные десятилетия больше походили на военное время, чем мирное. Влияние на общество также продолжалось. Парень заброшенный в армию прямиком с пастбища в западной Вирджинии не мог просто вернуться на свою ферму после всего. Что-то другое ожидало его, что-то очень похожее на армию.

Если мировая война была большой политической историей 20 века, то большой экономической историей стал рост нового типа компаний, которые также привели и к социальной и к экономической сплоченности.

20-й век стал веком больших национальных корпораций. General Electric, General Foods, General Motors. Развитие финансов, сообщения, транспорта, производства создало новый вид компаний чьей первоочередной целью был масштаб. Первая версия этого мира была с низким разрешением: как мир построенный из лего где несколько гигантских компаний, доминируют на каждом из крупных рынков.

Конец 19-го века и начало 20-го было временем объединения возглавляемым в особенности J. P. Morgan. Тысячи компаний управляемые основателями были сплавлены в пару сотен гигантов которыми управляли профессиональные менеджеры. Экономика масштабирования задавала тон. “В то время людям казалось что это окончательное положение вещей.”, сказал Джон Рокфеллер в 1880.

Наступило время консолидации, время индивидуализма прошло и никогда не вернется.

Как оказалось он ошибался, но на протяжении нескольких сотен лет был прав.

Консолидация начавшаяся в 19 веке продолжалась почти до конца 20-го века. К концу Второй мировой войны, писал Майкл Линд: “главные отрасли экономики в организационном плане представляли собой либо поддерживаемые государством картели, либо олигополистические корпорации.”

Для потребителей это значило одинаковый выбор повсюду, но выбор очень скудный. Когда я повзрослел было всего 2 или 3 крупных корпорации, и так как все они целились на середину рынка, они ничем друг от друга не отличались.

Один из самых существенных примеров этого явления - телевидение. Было всего три варианта - NBC, CBS, и ABC. И государственный канал для яйцеголовых и коммунистов. Программы которые предлагали эти три канала абсолютно ничем не отличались. Более того на них оказывалось тройное давление из центра. Если одна из программ пробовала что-нибудь дерзкое, местные консерваторы вынуждали их остановиться. А так как телевизоры стоили дорого, и вся семья смотрела одно и тоже шоу вместе, они должны были быть приемлемы для всех.

Они не просто смотрели одно и тоже, но и делали это в одно и тоже время. Сейчас сложно представить, как каждый вечер десять миллионов семей сидели вместе перед телевизором и смотрели одно и то же шоу, в одно и тоже время, так же как и их соседи. То что сейчас происходит во время суперкубка - происходило каждый вечер. Мы были буквально синхронны.

В своем роде телевидение того времени не было плохим. Тот взгляд на мир, которое оно демонстрировало, был похож на, тот который вы найдете в детских книжках, и давал тот эффект который (как надеялись родители) заставлял людей быть лучше. Но телевидение, как и детские книжки было обманчивым. Угрожающе обманчивым, для взрослых. Роберт Макнил, в своей автобиографии, говорил о шокирующих картинах, которые приходили из Вьетнама и думал о том, что они не могли показывать это семьям за ужином.

Я знаю какой вездесущей была общественная культура, потому что когда я попытался отринуть ее, было практически невозможно найти альтернативу. Когда мне было тринадцать и я осознал, в основном из внутренних доказательств, чем внешних ресурсов, - то что скармливает нам телевидение это полная чушь, я перестал смотреть его. Но дело было не только в телевидении. Казалось, что все, что меня окружало было чушью. Политики говорили одно и тоже, потребительские бренды производили одинаковые товары с разной маркировкой, чтобы показать какими престижными они себя считают, каркасные дома в “колониальном” стиле, машины - по два фута бесполезного металла с обеих сторон, который начинал отваливаться через пару лет, яблоки "ред делишес” которые были красными, но только формально - яблоками. В ретроспективе все это было чушью.

Но когда я начал искать альтернативы чтобы заполнить образовавшуюся пустоту, я практически ничего не нашел. Тогда не было интернета. Единственным местом был книжный магазин в местном торговом центре. Там я нашел экземпляр The Atlantic. Мне бы хотелось сказать, что он стал моим путем в большой мир, но на самом деле я нашел его скучным и непонятным. Как ребенок, который попробовал виски и притворяется что ему понравилось, я хранил этот журнал так бережно, как если бы это была книга. Уверен он до сих пор где-то у меня. Но он был доказательством, что где-то существовал настоящий мир, я нашел его только в колледже.

Корпорации делали нас одинаковыми не только как потребителей. Но и как сотрудников тоже. Мощная сила внутри компаний принуждала всех выглядеть и действовать одинаково. IBM особенно известен этим, но они были лишь чуть более радикальны, чем другие крупные компании. Модель поведения и внешнего вида не сильно отличалась между компаниями. Что означало, все в рамках этого мира должны были выглядеть более менее одинаково. Это касалось не только корпораций, но и всех кто стремился к подобному - что в середине 20-го века означало большинство людей, которые еще не принадлежали этому миру. На протяжении почти всего 20-го века рабочий класс пытался выглядеть как средний. Вы можете это заметить на старых фото. Очень мало взрослых стремились выглядеть рискованно в 1950.

Вместе с крупными государственными компаниями мы получили крупные государственные профсоюзы. В середине 20-го века корпорации заключили сделку с профсоюзами и платили им сверх рыночной стоимости. Отчасти, потому что, профсоюзы были монополиями. Отчасти, потому что, корпорации будучи частью олигополии понимали, что спокойно могут переложить часть своих расходов на покупателей так как их конкуренты делают то же самое. И потому что в середине века большинство крупных компаний продолжали искать способы получить выгоду от своего масштаба. Как стартапы сейчас доплачивают AWS сверх стоимости за запуск своих сервисов, чтобы они могли сосредоточится на росте, множество больших госкомпаний с радостью платили сверх стоимости за труд.

Корпорации не только увеличивали свои доходы снизу переплачивая профсоюзам но и занижали свои доходы сверху недоплачивая своим топ менеджерам. Экономист Д.К. Гелбрейт писал в 1967-м: ”Очень немногие корпорации, могут себе позволить, более высокие зарплаты для руководителей."

Это было иллюзией, в некоторой степени. Большая часть доходов руководителей никогда не отображалась в их налоговых декларациях, потому что это приводило к надбавкам. Чем выше ставка подоходного налога, тем больше требований о повышении оплаты труда работникам. (В Великобритании, где налоги были даже выше, чем в США, компании оплачивали обучение своих детей в частных школах.)Одной из самых ценных вещей, которую крупные компании середины 20-го века давали своим сотрудникам, была гарантия занятости, что тоже не отражалось в налоговых декларациях или статистике доходов. Таким образом, характер занятости в этих организациях имел тенденцию давать ложно низкие цифры об экономическом неравенстве. Но даже с учетом этого корпорации платили своим лучшим сотрудникам ниже рыночной цены. Не было никакого рынка, предполагалось что вы будете работать в одной и той же компании десятилетиями, если не всю жизнь.

Ваша работа была настолько неликвидна, что у вас не было шанса достигнуть рыночной цены. Но та же самая неликвидность побуждала не искать ее. Если компания гарантировала вам трудоустройство и пенсию, вы бы не стремились получить от нее столько сколько возможно. Вы должны были позаботиться о компании, чтобы она могла позаботиться о вас. Особенно когда вы десятилетиями работаете с одними и теми же людьми. Если вы попытаетесь выжать из компании побольше денег, вы выжимаете из нее ту структуру, которая будет заботиться о вас. И если вы не поставите компанию на первое место, вас не повысят, и если вы не смените работу, повышение - это единственный способ подняться.

Для тех кто провел несколько лет в вооруженных силах эта ситуация не казалась настолько странной как кажется нам. С их точки зрения (руководителей крупных компаний), они были высокопоставленными офицерами. Они получали больше чем гражданские. Они обедали в лучших ресторанах и летали на самолетах компании "Гольфстрим". Большинству из них не приходило в голову узнать платят ли им по рыночной цене.

Основной способ получить рыночную стоимость это работать на себя, начать свою компанию. Это кажется очевидным любому амбициозному человеку сейчас. Но в середине 20-го века это была чужеродная концепция. Не потому, что начать свою компанию казалось не амбициозным, но потому что это казалось не достаточно амбициозным. Даже в 1970-х когда я взрослел, амбициозным планом было - получить образование в престижном университете и потом присоединиться к какому-нибудь другому престижному университету и продолжить свой путь вверх по иерархии. Твоим престижем был престиж университета который ты закончил. Люди начинали свой бизнес конечно, но образованные люди - редко, потому что, в те дни не было концепции того, что мы сейчас называем стартап: маленький бизнес который станет большим. Сделать такое было намного сложнее в середине 20-го века. Начать свой бизнес означало начать маленький бизнес который таким и останется. Что в те дни крупных корпораций означало - сновать туда сюда чтобы тебя не растоптали слоны. Было намного престижнее быть тем, кто сидит верхом на слоне.

К 1970-м годам никто уже не задавался вопросом, откуда вообще взялись крупные престижные компании. Казалось они просто были всегда, как химические элементы. И действительно в 20-м веке, между амбициозными детьми и истоками больших компаний была двойная стена. Многие корпорации пережили слияние и казалось не имели явных основателей. А когда они были, выглядели они совсем не так как мы. Почти все они не имели образования, в том смысле, что не заканчивали колледж. Они были теми кого Шекспир назвал “квалифицированными рабочими”. Колледж учил человека быть членом профессионального класса. Его выпускники не ожидали, что будут выполнять какую-либо грязную работу, как Эндрю Карнеги или Генри Форд.

В двадцатом веке все больше людей заканчивали колледж. Показатель вырос с 2% в 1900 году до 25% в 2000-м. В середине века наши две главные силы пересекаются - выходит законопроект согласно которому 2.2 миллиона ветеранов отправляют в колледж. Очень немногие думали о том, что если сделать колледж проторенной дорогой для амбициозных людей, это приведет нас к миру в котором вполне приемлемо работать на Генри Форда, но не быть Генри Фордом.

Я хорошо помню этот мир. Мне исполнилось 18 как раз в тот момент, когда он начал распадаться. В моем детстве он все еще доминировал. Не так сильно как раньше. Мы видели в старых шоу, ежегодниках и в поведении людей, что в 1950-х и 60-х люди были большими конформистами, чем мы. Модель середины века уже начала устаревать, но в тот момент мы этого не видели. В лучшем случае мы бы сказали, что в 1975 люди были чуть более смелыми, чем в 1965.

Но в скором времени изменения пришли. И когда экономика корпораций начала дезинтеграцию, это произошло в нескольких направлениях. Вертикально интегрированные компании буквально дезинтегрировались, так как это было более эффективно. Текущие игроки встретились с новыми трудностями а) рынок стал глобальным и б) технические инновации превзошли экономику масштаба, сделав размер из актива - пассивом. Маленьким компаниям было все проще и проще выживать, так как ранее узкие каналы потребителей стали расширяться. Рынок сам по себе менялся быстрее с появлением новых товаров. И последнее, но самое важное - федеральное правительство которое воспринимало мир J. P. Morgan как естественный порядок вещей, стало понимать что это не последнее слово.

Если Джон П. Морган быль горизонтальной осью, то Генри Форд - вертикальной. Он хотел все производить сам. Огромный завод который он строил в Ривер-Руж с 1917 по 1928 буквально поглощал руду с одной стороны и выпускал машины с другой. 100 000 человек работали там. В то время это казалось будущим. Сегодня автомобильные компании действуют иначе. Теперь большая часть проектирования и производства состоит из длинной цепочки поставщиков, чьи изделия автомобильные компании в конечном итоге собирают и продают. Каждая компания в цепочке поставок фокусируется на том, что они знают лучше всего. И они должны делать это хорошо иначе их заменят другими.

Почему Форд не понимал что сеть сотрудничающих компаний работает лучше, чем одна крупная компания? Первая причина - сеть поставщиков требует время для формирования. В 1917 производить все самостоятельно виделось Форду единственной возможностью достигнуть нужного масштаба. Следующая причина - если ты хочешь решить проблему используя сеть сотрудничающих компаний ты должен быть способен координировать их усилия и ты можешь сделать это намного эффективнее с помощью компьютеров. Компьютеры снижают трансакционные издержки, которые, по мнению Коуза, являются смыслом существования корпораций. Это фундаментальное изменение.

В начале XX века крупные компании были синонимом эффективности. В конце 20-го века они стали синонимом неэффективности. В какой-то степени это было связано с тем, что сами компании были закостенелыми. Но еще и потому, что наши стандарты были выше.

Изменения произошли не только внутри существующих отраслей. Изменились сами отрасли. Стало возможным создавать множество новых вещей, и иногда уже существующие компании не были теми, кто делал это лучше всех.

Классический пример-микрокомпьютеры. Первопроходцами на рынке были такие стартапы, как Apple. Когда он стал достаточно большим, IBM решила, что на него стоит обратить внимание. В то время IBM полностью доминировала в компьютерной индустрии. Они полагали, что теперь, когда рынок созрел, все, что от них требуется, - это протянуть руку и сорвать. Большинство людей в то время согласились бы с ними. Но то, что произошло дальше, показало, насколько сложнее стал мир. IBM действительно запустила микрокомпьютер. Хоть и довольно успешно, но они не раздавили Apple. Но что еще важнее, сама IBM оказалась вытеснена поставщиком, пришедшим со стороны-из программного обеспечения, которое казалось другой сферой бизнеса. Большой ошибкой IBM было принять неэксклюзивную лицензию на DOS. Это должно быть казалось лучшим вариантом в то время. Ни один другой производитель компьютеров никогда не мог превзойти их по продажам. Какая разница, если другие производители могут предложить то же самое? Результатом этого просчета стал взрыв более дешевых аналогов ПК. Теперь Microsoft владел стандартом ПК и потребителями. А бизнес микрокомпьютеров в итоге превратился в противостояние Apple и Microsoft.

По сути, Apple толкнула IBM, а Microsoft украл его бумажник. В середине века с крупными компаниями такого не случалось. Но в будущем это будет происходить все чаще и чаще.

В компьютерной индустрии изменения по большей части произошли сами по себе. В других отраслях сначала нужно было устранить юридические препятствия. Многие олигополии середины века благословляла политика федерального правительства (а в военное время-крупные заказы), которая не допускала конкурентов. В то время это не казалось таким сомнительным для правительственных чиновников, как кажется нам сейчас. Они считали, раз двухпартийная система обеспечивала достаточную конкуренцию в политике. Это должно сработать и для бизнеса.

Постепенно правительство осознало, что антиконкурентная политика приносит больше вреда, чем пользы, и с приходом Картера начало ее отменять. Слово, используемое для этого процесса, было обманчиво узким: отмена госконтроля. Что происходит в действительности было отменой олигополий. Это происходило в одной отрасли за другой. Двумя наиболее заметными для потребителей были авиаперелеты и междугородняя телефонная связь, которые после отмены регулирования стали значительно дешевле.

Отмена регулирования также способствовала волне враждебных поглощений в 1980-х гг. В прежние времена единственным пределом неэффективности компаний, если не считать фактического банкротства, была неэффективность их конкурентов. Теперь компаниям приходилось сталкиваться с абсолютными, а не относительными стандартами. Любая публичная компания, которая не приносила достаточную прибыль на свои активы, рисковала тем, что ее менеджмент будет заменен на тот, который будет. Часто новые менеджеры, разбивали компании на более мелкие, которые были более ценными по отдельности.

Первая версия национальной экономики состояла из нескольких больших блоков, отношения между которыми обсуждались в закулисьях горсткой руководителей, политиков, чиновников и лидеров лейбористов. Вторая версия имела более высокое разрешение: больше компаний, разных размеров, производящих больше разных продуктов, и их отношения менялись быстрее. В этом мире все еще было много закулисных переговоров, но и больше было предоставлено рыночным силам. Что еще сильнее ускорило процесс фрагментации.

Это немного вводит в заблуждение говорить о постепенном процессе в категориях версий, но не так сильно как может показаться. За несколько десятилетий произошло много изменений, и то, что мы получили, было качественно иным. Компании, входящие в S&P 500 в 1958 году, находились там в среднем на протяжении 61-го года. К 2012 году это число достигло 18 лет.

Развал лего-экономики наступил мгновенно с распространением компьютерных мощностей. Насколько большой предпосылкой были компьютеры? И книги не хватит чтобы ответить на этот вопрос. Естественно рост компьютерных мощностей был предпосылкой для роста стартапов. Я полагаю по большей части тоже произошло и в финансах. Но были ли компьютеры предпосылкой для глобализации или рынка долгового финансирования? Не уверен, но я бы не стал отрицать такой возможности. Возможно компьютеры запустили процесс рефрагментации так же как паровые двигатели запустили индустриальную революцию. Были компьютеры предпосылкой или нет, но они уж точно ускорили этот процесс.

Гибкость новых компаний изменила отношение людей с их работодателями. Зачем карабкаться по корпоративной лестнице которую могут из под тебя выдернуть? Амбициозные люди начали думать о карьере как о серии профессий, возможно в разных компаниях, нежели как о вскарабкивании по одной карьерной лестнице. Больше передвижений (или даже потенциальных передвижений) между компаниями означает более конкурентные зарплаты. Вдобавок, когда компания меньше - проще посчитать сколько прибыли для компании приносит сотрудник. Оба изменения привели к тому, что заработная плата приблизилась к рыночной цене. А поскольку производительность труда людей резко отличается, то рыночная цена означала, что заработная плата начала различаться.

Неслучайно в начале 1980-х в обращение был введен термин “яппи”. Сейчас это слово почти не употребляется, потому тот феномен который оно описывает, воспринимается как нечто само собой разумеющееся, но в то время это был знак для чего-то нового. Яппи были молодыми профессионалами которые зарабатывали много денег. Для кого-то, кому сегодня за двадцать, это не кажется достойным упоминания. Почему молодой профессионал не может зарабатывать много денег? Но до 1980-х получать низкую зарплату в начале карьеры означало - быть профессионалом. Молодые специалисты “платили взнос”, прокладывая путь вверх по служебной лестнице. Вознаграждение приходило позже. Яппи же хотели рыночную оплату труда за работу которую они делали сейчас.

Первые яппи не работали в стартапах. Это все еще было в будущем. Они не работали и в больших компаниях тоже. Они были специалистами в таких областях как закон, финансы и консалтинг. Но их пример быстро вдохновил других. Как только они видели новенький BMW 325i, они хотели себе такой же.

Недоплачивать людям в начале их карьеры можно только в том случае, если это делают все. Как только какой-то работодатель нарушает строй, все остальные должны сделать тоже, иначе они не наймут хороших специалистов. И раз начавшись, этот процесс распространялся по всей экономике, потому что в начале карьеры люди могли легко сменить не только работодателей, но и отрасль.

Не все молодые специалисты были в выигрыше. Чтобы много зарабатывать ты должен много производить. Неслучайно первые яппи работали в сферах где это легко измерить

В общем, возвращалась идея, название которой звучит старомодно именно потому, что она давно была забыта: ты сам можешь сколотить состояние. В прошлом было множество способов сделать это. Кто-то заработал состояние создавая материальные ценности, другие играя в игру с нулевой суммой. Но как только стало возможным заработать состояние, амбициозные люди должны были решить делать это или нет. Физик, который в 1990 году предпочел физику Уолл-Стрит, пошел на такую жертву, о которой физику 1960 года и думать не приходилось.

Эта идея вернулась даже в большие компании. Генеральные директора крупных компаний зарабатывают сейчас больше, чем раньше, и я думаю, что во многом это связано с престижем. В 1960-х генеральный директор имел огромный авторитет. Они были победителями единственной экономической игры в городе. Но если бы они зарабатывали сейчас так же мало, как и тогда, в реальном долларовом выражении, они казались бы мелкой сошкой по сравнению с профессиональными спортсменами и вундеркиндами, зарабатывающими миллионы на стартапах и хедж-фондах. Им не нравится эта идея, поэтому теперь они пытаются получить как можно больше.

Между тем аналогичная фрагментация происходила и на другом конце экономической шкалы. По мере того как олигополии становились все менее надежными, им было все сложнее перекладывать издержки на клиентов и, следовательно, сложнее переплачивать за рабочую силу. И по мере того как мир лего из нескольких больших блоков дробился на множество компаний разного размера — некоторые из них были заграничными — профсоюзам становилось все труднее навязывать свои монополии. В результате заработная плата рабочих также стремилась к рыночной цене. Которая (если профсоюзы выполняли свою работу) неизбежно снижалась. Возможно, так бы все и продолжалось, если бы автоматизация не уменьшила потребность в такой работе.

И точно так же, как модель середины века вызвала социальную и экономическую сплоченность, ее распад привел к социальной и экономической фрагментации. Люди начали одеваться и вести себя по-разному. Те кого впоследствии назовут “творческой интеллигенцией” станут более мобильными. Люди которых не особо интересует религия перестанут чувствовать давление и ходить в церковь “для вида”, а кому она нравиться выбирали более красочные формы. Кто-то перешел с мяса на тофу, а другие на Хот Покетс. Кто-то перешел с седанов форда на маленькие импортные машины, другие на внедорожники. Дети которые ходили в частные школы или хотели ходить в них начали одеваться более консервативно. Дети которые хотели казаться бунтарями прикладывали сознательное усилие чтобы выглядеть неприлично. Люди разделились сотнями способов.

Почти четыре десятилетия спустя фрагментация все еще усиливается. Принесла ли она хорошее или плохое? Я не знаю, может быть, на этот вопрос нет ответа. Во всяком случае не только плохое. Мы принимаем как должное те формы фрагментации, которые нам нравятся, и беспокоимся только о тех, которые нам не нравятся, но как человек, заставший конец конформизма середины века, я могу сказать вам, что это не было утопией.

Моя цель не говорить о том были ли фрагментация злом или добром, а просто рассказать почему она произошла. Когда объединяющая сила мировой войны и олигополии 20-го века в прошлом, что случиться дальше? И более конкретно, возможно ли восстановить какие-либо аспекты фрагментации которые мы видели?

Если это так, то все должно происходить постепенно. Вы не сможете воспроизвести сплоченность середины века такой какой она была первоначально. Было бы безумием начинать войну только для того, чтобы добиться большего национального единства. И как только вы поймете, в какой степени экономическая история 20-го века была низкопробной первой версией, становится ясно, что вы не сможете воспроизвести и ее.

Сплоченность 20-го века была чем-то, что происходило, в некотором смысле естественно. Война была вызвана главным образом внешними силами, и лего-экономика была эволюционной фазой. Если вы хотите сплоченности сейчас, вам придется вызвать ее сознательно. И не совсем очевидно как. Я подозреваю, что лучшее, что мы сможем сделать, это воссоздать некоторые признаки фрагментации. Но этого может быть достаточно.

В последнее время люди больше всего беспокоятся об экономическом неравенстве, и если вы хотите устранить его, вы столкнетесь с действительно грозным встречным ветром — тем, который действует со времен каменного века: технология.

Технология-это рычаг. Он увеличивает производительность. И рычаг не только становится все длиннее, но увеличивается и сама скорость, с которой он растет.

Что означает - разница в количестве богатства которое люди могут создать не только увеличивается но и ускоряется. Необычные условия, которые преобладали в середине 20-го века, маскировали эту основную тенденцию. У честолюбцев не было иного выбора, кроме как присоединиться к крупным организациям, которые заставляли их идти в ногу с другими людьми — буквально в случае с армией, фигурально в случае с крупными корпорациями. Даже если бы крупные корпорации захотели платить людям пропорционально их стоимости, они не смогли бы понять, как это сделать. Но теперь это ограничение исчезло. С тех пор как оно начало разрушаться в 1970-х годах, мы снова видим, как действуют основные силы.

Конечно, не каждый, кто становится богатым сейчас, делает это, создавая материальные ценности. Но большинство из них - да, и эффект Баумоля означает, что все подобные им - тоже. И до тех пор, пока можно разбогатеть, создавая материальные ценности, тенденция по умолчанию будет заключаться в росте экономического неравенства. Даже если вы исключите все другие способы разбогатеть. Вы можете смягчить это с помощью субсидий снизу и налогов сверху, но если налоги не будут достаточно высоки, чтобы отбить у людей охоту создавать богатство, вы всегда будете вести проигрышную битву против увеличения производительности.

Эта форма фрагментации, как и другие, осталась. Точнее вернулась чтобы остаться. Ничто не вечно, но тенденция к фрагментации должна оставаться дольше, чем большинство вещей, именно потому, что она не обусловлена какой-либо конкретной причиной. Это просто возврат к основам. Когда Рокфеллер сказал, что индивидуализм исчез, он был прав в течение ста лет. Теперь он вернулся, и это, вероятно, будет правдой еще долго.

Я боюсь, что если мы не признаем этого, то нас ждут неприятности. Если мы думаем, что сплоченность 20-го века исчезла из-за нескольких политических хитростей, мы будем обмануты, думая, что можем вернуть ее (за вычетом плохих ее аспектов) с помощью нескольких мер. И тогда мы потеряем время, пытаясь устранить фрагментацию, когда было бы лучше подумать о том, как смягчить ее последствия.