Деньги на крови

Рассказ о рынке донорства плазмы в США — его устройстве, рисках распространения инфекционных заболеваний, грязных центрах и вынужденных пожертвованиях.

Мне нужны были деньги. Именно поэтому я сидел в комнате для доноров плазмы на одной из сорока кушеток, рядом с которыми стояли приборы для измерения давления и центрифуги. Одетый в белый халат помощник (работать здесь можно без медицинского образования и без сертификата медбрата) поднял мою руку. В большой бутылке он отделил мою плазму от крови, а затем вернул кровь обратно в сосуды, чтобы не нарушить поток питательных веществ в организме.

«Мои четверо детей вечно шумят, вот я и прихожу сюда отдохнуть», — произнесла худая женщина средних лет с соседней кушетки и чуть повысила голос, чтобы перекрыть звук работающей машины для плазмафереза. Сотрудник клиники попросил нас сжать и разжать кулаки, словно мы коровы, которые доят сами себя.

Перед уходом мне дали календарь с отметками об оплате. Деньги я могу получить, если буду приходить два раза в неделю. Мне даже обещали бонус в $10 за следующий визит.

Как я там оказался? Нужно было чем-то платить за квартиру. Денег на банковском счёте не было. Мне было 48 лет, а журналистских гонораров от случайных статей и заработков на жизнь не хватало. Тогда я увидел объявление: «$50 за донорство плазмы». «Кровавые деньги», а если точнее, то плата за моё время и небольшое неудобство при экстракции богатой протеинами плазмы из моей крови. Завсегдатаи клиники называют это «плазингом».

В объявлении были изображены улыбающиеся сотрудники, так что посещение донорского центра казалось мне чем-то вроде спокойного похода в больницу. Когда я вошёл в клинику, то услышал громкий шум, словно находился в школьной столовой. Новички ждали завершения первичного медицинского осмотра, а постоянные доноры записывались через автоматизированные компьютерные терминалы.

Со мной поговорил врач. Пришлось многое рассказать о моей сексуальной жизни — впрочем, к этому я был готов. А вот повторяющиеся вопросы о наличии татуировок меня смутили. Врач трижды спросил, не лгу ли я, что их у меня нет.

После того, как сотрудники клиники взяли у меня пробу крови, чтобы проверить уровень протеина, я прошёл простейший медицинский осмотр. Эффективность его была сомнительной, поскольку сотрудник так быстро задавал мне вопросы, что приходилось его переспрашивать. На стене я заметил надпись: «Незавершенный сеанс — никаких денег».

«Плазерам» платят через специальную дебетовую карту — каждый раз, когда они ей пользуются, у них вычитают комиссию. Во время осмотра сотрудник клиники замедлился, только когда рассказывал мне о схеме платежей. Знал ли он, насколько отчаянно моё положение? Его отношение в духе «Да не волнуйся, ты пройдёшь» могло быть знаком снисхождения, благожелательности или непрофессионализма.

Процедура прошла гладко. Я ушёл с надеждой, что в следующем месяце смогу заплатить за квартиру деньгами от «плазинга». В американских донорских центрах всем посетителям выдают брошюры с информацией о том, что «донорство плазмы безопасно», а все побочные эффекты — это лишь «усталость и синяки».

В моей, помимо этого, говорилось: «О других возможных побочных эффектах вам расскажут наши сотрудники», хотя я не помню, чтобы мне что-то такое говорили. Однако на следующий день я ощутил куда более существенные последствия своего решения.

Я словно стал лизуном, этой склизкой бесформенной игрушкой. Куда ощутимее, чем простая «усталость», и намного опаснее — всё случилось неожиданно.

Вдруг я ощутил себя настолько выдохшимся, что не мог стоять на ногах. Едва добравшись до дивана, я отключился и проспал пять часов беспробудным сном. К счастью, это случилось дома. Я совмещаю работу учителем и фриланс. Проснувшись, я задумался: что, если бы это случилось во время основной работы?

Что это было? Первая ласточка незаметных физиологических изменений, причиной которых стал плазинг (возможно, их усугубила тяжёлая работа и бедность). Тогда я начал своё расследование.

Biotest, CSL Plasma, Yale Plasma. Так называются некоторые из этих компаний в штате Нью-Мексико, где я живу. Может, и в других штатах так же. Или OctaPharma, или Biolife. В США собирают около 70% от общемирового объёма плазмы. Соединённые Штаты известны в индустрии как «ОПЕК собирателей плазмы». Но почему именно плазма?

Протеины, выделяемые из плазмы в учреждениях вроде Biotest, нужны для изготовления множества лекарств, которые производят коммерческие корпорации. Индустрия возникла в 1950-х годах из-за появления множества новых препаратов для больных гемофилией. Центры сбора плазмы в мире донорства всегда носили алую букву А.

Больницы, ячейки Красного креста и некоммерческие агентства, которые полагаются на добровольные пожертвования, отвергают модель работы центров сбора плазмы, поскольку из-за денег доноры могут врать о своём состоянии и сдавать неподходящую кровь. А при сдаче крови риск увеличивается.

До кризиса со СПИДом практики сбора плазмы были почти никому не известны, но медицинское сообщество всё равно предполагало, что стандарты достаточно высоки и все им следуют. Это была большая ошибка. В итоге от рук недобросовестных сборщиков плазмы пострадали больные гемофилией.

В 1960-х и 1970-х годах компании, занимающиеся сбором плазмы, решили снизить затраты и обратились к тюрьмам: заключённые получали от $5 до $10 за сеанс «плазинга». Из-за этого около половины больных гемофилией людей в США заразились СПИДом через основанные на плазме лекарства. Процент заболевших был выше, чем среди мужчин-гомосексуалистов в то время. Из-за вспышек СПИДа по всему миру это стало одним из самых известных скандалов в фармацевтической индустрии.

Больные гемофилией подали на компании в суд. В ходе разбирательства выяснилось, что крупный распространитель препаратов продолжал продавать «старый товар» уже после того, как стало известно, что он инфицирован. Выяснилось, что всё это соответствовало как федеральному, так и местному законодательству, и компанию практически не наказали.

К девяностым годам репутация индустрии окончательно испортилась, американцы перестали сдавать плазму, а федеральное законодательство ужесточилось. Чем больше информации распространялось о «плазинге», тем меньше люди доверяли сборщикам.

Ещё до того, как кризис со СПИДом прошёлся по американским центрам донорства плазмы, случались другие скандалы вроде заражения гепатитом С лекарств на основе плазмы. Чтобы выжить, корпорации перенесли бизнес в бедные страны, где люди с радостью сдавали кровь за деньги.

Тогда же Китай попытался создать собственный рынок плазмы, чтобы конкурировать с западными компаниями: деньги за плазмаферез предлагали жителям Хэнаня — самой бедной провинции страны.

В пунктах сбора были плохие иглы, мешки для крови и проблемы со стерилизацией. К 1995 году провинция Хэнань стала фермой крови на основе криминализированной экономики. Тысячи китайцев заразились СПИДом и гепатитом С.

Сейчас многие лекарства из плазмы для больных гемофилией устарели, но индустрия процветает из-за продажи альбумина — средства от ожогов — и иммуноглобулина для приёма внутривенно. С его помощью лечат расстройства иммунитета и неврологические заболевания.

В США индустрия вернулась — причём по-крупному: с помощью дружелюбной рекламы с акцентом на помощь обществу и экономических проблем страны. Во время Великой рецессии в Америке возросло количество донорских центров — открылось не менее сотни новых учреждений — и сеансов донорства: с 12,5 млн в 2006 году до 23 млн в 2011 году.

После монополизации индустрия изменилась. Сейчас она состоит из пяти транснациональных корпораций, которые работают в США под надзором Управления по контролю за продуктами и лекарствами: Baxter International из Дирфилда, штат Иллинойс, австралийская CSL, Talecris of Research Triangle Park из Северной Каролины, Grifols из Испании и Octapharma из Швейцарии.

Шестым крупным игроком может стать Biotest AG, коммерческое ответвление нидерландской НКО Sanquin. С 2008 года ежегодная выручка всего рынка фармацевтических препаратов на основе плазмы выросла с примерно $4 млрд до $11 млрд.

В Санта-Фе, штат Нью-Мексико, где я живу, расположен всегда заполненный посетителями, но чистый центр сбора Biotech Plasma. Альбукерке с населением в 552 804 человек, самому крупному городу штата, повезло меньше — там работают три центра, и ни в один я не пошёл бы вне зависимости от того, насколько нужны были деньги.

Yale Plasma, расположенный на бульваре, где собираются попрошайки, напоминает ломбард. На окне фасада вывешены объявления об играх в лото. Внутри мало места. Другой центр, CSL Plasma, побольше, но в нём нет стульев. Доноры сидят на полу или стоят в огромных очередях на плазинг. Когда я спросил молодого сотрудника, можно ли присесть на корточки, он сообщил мне, что CSL отказались от сидячих мест, чтобы «не собирались бездомные».

Плазму собирают в контейнеры (это называется «пул плазмы»), чтобы подготовить к процессу фракционирования, после чего её можно будет использовать. Чем больше пул плазмы, тем дешевле будет её обрабатывать — это лишь один пример того, как индустрия «срезает углы», рассказала доктор Люси Рейнольдс, исследователь в Лондонской школе гигиены и тропической медицины.

Чем больше пул, тем выше прибыль. Хотя крупные пулы плазмы проверяют тщательнее (благодаря современным тестам случаи заражения гепатитом С и СПИДом крайне редки), экспертов из сферы здравоохранения в последнее время беспокоит глобальное распространение донорской плазмы. Если в систему попадёт подобный СПИД-патоген, ущерб здоровью людей будет куда сильнее, чем раньше.

«Некоторые правительства во главу угла ставят защиту прав своих граждан. В таких странах корпорации, занимающиеся сбором плазмы, вынуждены играть по правилам. А иногда они предпочитают и вовсе там не появляться. Но Соединённые Штаты ориентируются на корпорации, а не на людей», — объясняет Рейнольдс, которая недавно опубликовала работу с подробным разбором торговли плазмой. Именно поэтому в США самое мягкое законодательство по контролю за оборотом плазмы.

Также в американских центрах действует политика выплат с ориентацией на людей, которым прямо сейчас необходимы небольшие суммы: $50 за первые пять посещений, затем $60 в неделю, если сдавать плазму два раза за указанный период.

Я поговорил с плазерами из Альбукерке, почти все из них просили меня не называть их фамилии в материале.

«Во время походов в центр я чувствую себя лабораторной крысой», — рассказывает Рон, 33-летний отец-одиночка и безработный школьный учитель. Он стал плазером шесть лет назад, чтобы обеспечивать новорожденного сына. В ближайшем к его дому центре у него отказались брать плазму из-за множества заметных татуировок, но в «менее чистеньком месте» его всё-таки приняли.

У Рона не было каких-либо заметных побочных эффектов, но он всё равно боится, что они появятся: «Они говорят, что долгосрочных последствий нет, но сотрудники выглядят как корпоративные роботы, я им не очень-то верю».

Бедняк с налитыми кровью глазами, стоящий у центра CSL, назвался Буббой и сказал, что он бездомный и алкоголик. В юношестве Бубба перенёс серьёзную травму головы и уже 15 лет сдаёт плазму. Побочных эффектов у него нет, но иногда у него очень сильно болит рука. Также он постоянно засыпает на диванах, которые стоят в центрах. Бубба однажды упал в обморок, когда стоял в очереди в CSL, но деньги ему всё так же нужны, поэтому от заработка он не отказался.

Сначала Буббу беспокоило то, что из-за чрезмерного употребления алкоголя он не мог пройти тест на содержание протеина в крови, но затем обнаружил, что если перед походом в центр выпьет немного кетчупа, то проходит все тесты.

Бубба знает, что теоретически доноров вроде него — бездомных, алкоголиков или людей, которые перенесли тяжёлые травмы — должны отправлять в тюрьму за предоставление ложных сведений. «Все лгут. Никто не отвечает на их вопросы честно», — признаётся он.

После разговора с Буббой я подумал, что другие страны не хотят разрешать торговлю плазмой на своей территории и всё более успешно ограничивают ввоз собранной за деньги плазмы из Соединённых Штатов именно по этой причине. Стоит ли запретить бездомному алкоголику сдавать плазму — для его безопасности и нашей?

Габриэла, 51-летняя мать троих детей, занялась плазингом восемь лет назад, когда её уволили с госслужбы из-за сокращения. Она признаёт, что начала лгать на медосмотрах, когда поняла, что стала слишком худой, чтобы пройти взвешивание. Габриэла, по её словам, «надевала лишнюю одежду, чтобы соответствовать минимуму в 49 килограмм». Она знает, что другие плазеры, зачастую бездомные, используют с этой целью утяжелители для ног.

Кевин Тейлор, 27-летний студент из Университета Нью-Мексико, сдавал плазму, чтобы свести концы с концами, но через два года выяснил, что похудел почти на семь килограмм.

48-летний Кевин Кросби стал плазером десять лет назад, чтобы обеспечивать шестилетнюю дочь. «Каждый раз я почему-то чувствовал себя опустошённым. А на следующий день зачастую был усталым. Затем, примерно пять лет назад, когда я работал охранником и вышел в ночную смену, на меня снова навалилась эта странная усталость. Не знаю, что произошло, но я очнулся на полу. Начальство обвинило меня в том, что я заснул, но я-то знаю, что это был обморок», — вспоминает он.

Кросби падал в обморок несколько раз — однажды это случилось даже за рулём: ​«Мне пришлось свернуть на обочину. Сидел там несколько минут и не мог прийти в себя. Ужасно испугался».

Другие западные страны относятся к делу с большой осторожностью, если вообще разрешают коммерческий сбор плазмы на своей территории. Их власти устанавливают обязательные двухнедельные интервалы между посещениями центров. Должно быть, они очень удивляются, когда узнают, как обстоят дела в США.

После всех разговоров мне казалось, что два сеанса в неделю — это просто неразумно. Норму нужно пересмотреть. Не стоит забывать о возможных проблемах со здоровьем, которым подвержены доноры: стресс, плохое питание и плохие условия в центрах донорства.

Я поговорил с тридцатью постоянными донорами CSL и Yale Plasma. Более половины из них сообщили о постоянном покалывании в конечностях, болях, слабости в ногах и сильном обезвоживании. Они признавались, что на самом деле живут на улицах, врут на медосмотрах и пользуются разными «приёмчиками», чтобы обойти тесты на уровень протеина в крови. В таких условиях плазинг стал для них тяжёлой работой, но, как говорили многие, «без плазинга нечего будет есть».

Обо всём этом я рассказал историку медицины Хэрриет Вашингтон, автору книг Deadly Monopolies («Смертельные монополии») и Medical Apartheid: The Dark History of Medical Experimentation on Black Americans («Медицинский апартеид: тёмная история медицинских экспериментов на чернокожих американцах»). Она рассказала мне, что сейчас наши запасы крови в безопасности, хотя и не полностью. Гепатитом С и ВИЧ заражается один из миллиона реципиентов крови.

Вашингтон ничего не имеет против коммерческих центров, которые соответствуют стандартам безопасности и подчиняются закону. Нужда и экономические проблемы не обязательно делают донора небезопасным — это предрассудки. Проблема, по словам Вашингтон, в том, как доноров проверяют.

Так почему доноры — я в том числе — чувствуют усталость, граничащую с обмороком? Как объясняет Вашингтон, дело в цитрате натрия, веществе, которое часто используется во время плазмафереза, чтобы кровь не сворачивалась.

«Цитрат натрия и другие производные лимонной кислоты связываются с кальцием в вашей крови, из-за чего он не доходит до органов. Известно, что некоторые реагируют на цитрат натрия очень плохо. В особенно редких случаях происходит сильная гипокальциемия, которая может привести к смерти. Но чаще люди падают в обмороки, чувствуют покалывание и немоту в конечностях, судороги или даже припадки. Недостаток кальция в организме может привести к серьёзным проблемам со здоровьем».

Среди этих проблем: сердечная аритмия, припадки, остеопороз, зрительное утомление, сложности с дыханием, остеопсатироз («ломкие кости») и хронические заболевания почек.

В заключении отчёта Джеффри Уинтерса за 2005 год, который был опубликован в «Журнале клинического афереза» (Journal of Clinical Apheresis), сказано: «Наиболее распространённая реакция на аферез (переливание собственной крови после удаления из неё каких-либо составляющих — vc.ru) — гипокальциемия, связанная с использованием цитратов в качестве антикоагулянтов. Обычно она проявляется слабо, но потенциально может сильно навредить донору».

Как пишет Уинтерс, риск реакций на переливание, после которых может потребоваться госпитализация, гораздо выше, чем при сборе всей крови, а не только плазмы. В центрах донорам об этих рисках должны сообщать, иначе это можно расценивать как нарушение их прав, однако никто из тех, кто испытал последствия сдачи плазмы, не знал о возможной гипокальциемии.

Некоторые говорили, что спрашивали о симптомах, но в центрах их убедили в полной безопасности процедуры. Наивно было бы предполагать, что плазеры могли бы самостоятельно диагностировать у себя гипокальциемию, когда центры постоянно выпускают заявления вроде того, что я обнаружил в документах для прессы у Baxter: «Сдача плазмы — процедура почти без риска, с минимальными побочными эффектами или вовсе их отсутствием».

Вместе с Кевином Кросби я зашёл в небольшую пиццерию рядом с Yale Plasma. Он закатал рукава и показал мне огромные нарывы там, куда на протяжении десяти лет вонзались иглы.

Кросби тоже сомневался: почему у него случаются обмороки и насколько безопасна его плазма. Он часто подозревал «коллег»: «Сразу видно, что с ними что-то не так».

Я рассказываю ему о скандалах в индустрии. О трагедиях в Южной Америке, сборе плазмы в тюрьмах США и о том, как больные гемофилией заражались СПИДом из-за того, что центры заботились о прибыли больше, чем о безопасности. Я объясняю, что сейчас монополизированная индустрия работает в США только потому, что правительство позволяет ей собирать достаточно плазмы, чтобы обеспечивать международный рынок.

Нигде на Западе не разрешена сдача плазмы два раза в неделю, а международное сообщество относится к потенциальному вреду для здоровья куда менее оптимистично. Обмороки Кевина — это, скорее всего, реакция на антикоагулянт, цитрат натрия.

Эксперты ещё сомневаются в безопасности экономии с помощью сбора больших пулов плазмы. Есть и более безопасные организации: они не зарабатывают деньги и собирают столько плазмы, сколько нужно для обеспечения местного спроса.

В отчёте от 2005 года, опубликованном исследователями из Гентского университета, говорится: «В Бельгии в один пул собирается кровь от пяти тысяч доноров. В Германии рассматривают возможность разрешения пулов из крови от 60 тысяч доноров». В Соединённых Штатах, пишут авторы, «некоторые пулы состоят из крови от нескольких сотен тысяч доноров».

Авторы рекомендуют иначе подходить к организации пулов, поскольку «риск заражения увеличивается вместе с увеличением объёма пулов». Чем больше мер предосторожности будет принято сегодня, тем меньше вероятность того, что завтра случится новая вспышка заражения.

#Будущее