Лжеубийство вышло из-под контроля: «Ярость» Алекса Михаэлидеса

Лана Фаррар — экс-кинозвезда Голливуда, которая оставила сцену после кончины первого мужа, чтобы целиком посвятить себя воспитанию их сына. Однако несмотря на колоссальное наследство, Лана не может сполна наслаждаться жизнью: ее новый супруг — альфонс-мошенник, ее лучшая подруга — завистница, слетающая из-за этого с катушек, а с тем самым обожаемым сыном произошла серьезная размолвка. Вдобавок, она не может смириться с ранним завершением карьеры и все еще грезит о сцене, но при этом останавливает себя, понимая что годы берут свое, и одна неудачная роль после возвращения может уничтожить всю ее прежнюю славу…

Эллиот Чейз — драматург и один из ближайших друзей Ланы. Видя многочисленные несчастья ее личной жизни, Эллиот предлагает решение: всем вместе отправиться на ее собственный закрытый частный остров, где совершить игру, пьесу, инсценировку, которая поможет расставить героев и антигероев по своим местам и выведет лжецов на чистую воду.

В результате семь человек оказываются запертыми на острове, прием нетрудно догадаться, что с таким количеством участников разделение на главных и второстепенных весьма формально; здесь каждый сыграет свою важную роль. Однако в кульминационный момент все вдруг пошло наперекосяк. Оказывается, кое-кто имеет на эту постановку свои планы…

Конечно, ролевая модель «собрать всех в одном месте, чтобы там все и разрешилось» и близко не может претендовать на оригинальность. Но к счастью, Михаэлидес не «тычет» этим в читателя, и не пытается одушевить место действия; а «Ярость» — хоть и перевод названия ветра, который бушует в тамошнем архипелаге Киклады, на него не натягивается набившие оскомину зловещие предзнаменования. Ключевая составляющая «Ярости» — в интеллектуальных приемах, которые автор вкладывает в характеры своих героев; место действия же лишь используется не более чем фон, холст или антураж.

Устами Чейза, своего рассказчика, Михаэлидес обещает драму, непохожую ни на одну из ранее виденных — и не обманывает. На обложке в качестве референсов упоминаются «Безмолвный пациент» и «Десять негритят», однако в «Ярости» все настолько многогранно, что я бы вдобавок вспомнил и «Коллекционера» Джона Фаулза, и «Весь мир — театр» ныне признанного иноагентом Бориса Акунина, и даже присовокупил бы учебники драматургии вкупе с высказываниями философов, писателей и литературных критиков, цитируемых Чейзом/Михаэлидесом, поскольку те не просто дополняют палитру книги, а оказывают определенное влияние на траектории ее сюжета.

По ходу книги абсолютно все несколько раз переворачивается с ног на голову, а каждый герой все глубже и глубже раскрывается с исподней стороны, включая и Лану, и Эллиота, и их семьи, оказавшие на них ключевое влияние. И чтобы понять мотивы каждого, читателю придётся спуститься в самые темные уголки души ключевых героев, где живут их внутренние дети…

Чем более изощренным к творчеству становится наш мир, тем чаще встречается такой грех, когда автор словно бы внезапно решает, что в его продукте недостаточно заумствований, и решает вкинуть в повествование философские смыслы. В результате чем дальше читаешь, тем глубже ощущаешь расслоение между сюжетом и его интеллектуальными шаблонами, и тем более недоумеваешь. Лексика Чейза/Михаэлидеса не только уместна, но и глубока, красива и насыщенна — как и положено повествователю-драматургу — , и при этом не заставляет чувствовать себя интеллектуально неполноценным от того, что ты не знаешь какого-либо термина или отсылки.

Сюжет обогащает читателя целым рядом театрально-сценарных приемов для повседневной жизни, а вместе с этим — и дополнительных нейронных связей (которые, как известно, возникают, когда хозяин мозга узнает что-то принципиально новое).

Крепкий pageturner на выходные или праздники, чтобы вернуться в привычный мир более искушенным и насмотренным.