Роман "Последнее наказание". Глава 7.
На следующий день, как и сказала мама, ровно в полдень мы вышли из дома. Все необходимые вещи уже были погружены в карету, и нам оставалось только сесть на не самое удобное сидение и насладиться не самой приятной дорогой, которая, как мне виделось, должна была оказаться долгой, мучительно скучной и повсюду абсолютно однообразной. Одна мысль о ней заставляла меня тревожно вздрагивать. Я совершенно не хотела покидать родной дом, но мое мнение по этому вопросу никого не интересовало. Отчего-то мама была абсолютно уверена в том, что эта поездка крайне необходима нам обеим. Она считала, что длительное пребывание в большом, шумном городе пойдет мне на пользу, а незнакомые прежде увеселения и новые впечатления, по ее мнению, должны были встряхнуть меня и заставить взглянуть на мир вокруг и на свое будущее другими глазами. Я, в общем-то, не исключала того, что она была права, и признавала, что те годы, которые я провела дома после смерти бабушки Марселлы, сделали из меня отчаянную затворницу. В последнее время я редко выбиралась куда-то дальше своего сада, перестала ходить в деревню, и даже в дни празднеств, когда деревенская молодежь с жаром уговаривала меня присоединиться к ним, я находила всевозможные поводы, чтобы отказаться и остаться дома. Все больше времени я проводила в саду, где собственноручно посадила некоторые виды цветов, что когда-то росли в маленьком садике за домом бабушки Марселлы. Мне нравилось за ними ухаживать и наслаждаться их ароматами, но мама считала, что такая жизнь не подходит молодой девушке моего положения, и именно поэтому решила отправиться вместе со мной в Амстердам.
Не могу сказать, что для мамы это решение было легким, так как серьезная болезнь не просто так удерживала ее дома все эти годы. Проявляясь в самые неподходящие моменты, приступы эпилепсии не давали ей выбираться куда-нибудь дальше нашего двора. И все же теперь, ради меня и моего будущего, она решилась пожертвовать своим покоем и впервые за долгие годы отправиться в путешествие.
Так уж считается в нашем мире, что женщины – сами себе не хозяйки и почему-то не могут иметь возможность путешествовать на большие расстояния в одиночку. Папа давно оставил наш мир, а других близких родственников мужского пола у нас не было, поэтому в поездку в качестве сопровождающего нам пришлось взять Петруса, который, впрочем, не имел ничего против этого, так как любил путешествовать, в то время как к работе по дому имел куда меньшую симпатию. Я же искренне радовалась тому, что он поедет с нами, ибо, если бы вдруг в дороге с мамой случился приступ эпилепсии, в одиночку я вряд ли смогла бы ей помочь.
Стоя с довольным видом возле кареты, Петрус с наигранным пафосом подал руку сначала маме, помогая ей подняться, потом мне, а затем сам залез внутрь и с наслаждением плюхнулся на жесткое сидение против нас. Хлыст кучера рассек воздух, но я почувствовала его словно удар на своей спине. Карета медленно тронулась, и мы отправились в путь.
Мы ехали, как мне казалось, бесконечно долго, но большую часть времени молчали. Лишь иногда, глядя в окно кареты и видя там узкие извилистые речушки, зеркальные озера или цветущие поляны, мама восклицала:
– Какая красота! Марьюшка, погляди же, как дивно!
Но отчего-то мне не хотелось смотреть на все эти бесконечно сменяющиеся, но все же совершенно однообразные озера, деревья и поля. Все они казались мне одинаково далекими от меня. Если быть откровенной, то в дни, что мы провели в путешествии, я и сама себя не узнавала. В обычное время такой жизнерадостный и восторженный человечек, я вдруг сделалась угрюмой и молчаливой. Возможно, это было связано с тем, что перед самым нашим отъездом мне вдруг вспомнились последние дни жизни бабушки Марселлы и страшное предсказание, что она сделала тогда. В своем гадании она видела далекое путешествие, и почему-то мне казалось, что это было именно оно, то самое дальнее, самое опасное и самое последнее путешествие в моей жизни.
И все же я пыталась отогнать от себя дурные мысли, понимая, что не всегда то, что нам кажется, бывает действительностью. Я беспрестанно уверяла себя в том, что это только мое разыгравшееся воображение рисует связь между этой недолгой поездкой к тете и той дальней дорогой, что предвещала старушка. Как ни хотелось мне, мысль о том предсказании не покидала мое сознание и не давала по достоинству оценить все красоты, что окружали меня на пути к судьбе.
Даже сама природа, казалось, поддерживала мое пасмурное настроение. Небо было хмурое и тяжелое, постоянно шел мелкий неприятный дождь, который временами усиливался, постепенно переходя в противный ливень. Солнце выглядывало крайне редко и очень быстро вновь скрывалось за тучами, а после таких кратких мгновений тепла обычно начиналась гроза. Мама списывала мою тоскливость и неразговорчивость на погоду, не раз восклицая о том, что, как только мы прибудем в Амстердам, и погода немного наладится, я смогу по достоинству оценить все прелести предпринятого нами путешествия.
Ночевать мы останавливались на постоялых дворах, где было так грязно и неуютно, что я, ворочаясь всю ночь напролет на жесткой, пахнущей потом и клопами постели, никак не могла ни отдохнуть, ни тем более выспаться. Я совершенно не имела возможности привыкнуть к шумной, но отнюдь не веселой атмосфере этих мест. Особенно не нравился мне запах, так как в постоялых дворах всегда пахло дешевой выпивкой, немытыми телами, напряженным ожиданием и скрытыми, сдавленными недобрыми мыслями.
Перед входом на очередной постоялый двор Петрус всегда придавал себе вид отчаянного знатока сих мест и с немалой важностью напоминал нам с мамой о том, что здесь нужно быть начеку, что тут много воров и прочих плохих личностей, которые могут возжелать доставить нам какие-либо неприятности. Не могу сказать, что мы с мамой как-то нуждались в этих напоминаниях, но самодовольный вид Петруса, произносящего подобные речи, нас весьма забавлял, и поэтому мы не воспрещали ему обращаться к нам в эдакой наставительной манере. Конечно, временами Петруса отправляли из дома в ближайший город за продуктами или с какими-либо посланиями, и ему приходилось останавливаться переночевать на том или ином постоялом дворе. К тому же в былые дни своей молодости он и просто так ездил на ближайший постоялый двор, дабы предаться шумной нетрезвой атмосфере сих злачных мест. Тем не менее так далеко от дома он выезжал впервые, и я думаю, что не ошибусь, если скажу, что ему было страшно не меньше нашего. К тому же я уверена, что больше всего ему было страшно за нас с мамой, так как впервые на постоялых дворах ему приходилось думать и заботиться не только о себе самом. Иногда, правда, мне казалось, что он ощутимо перегибает палку своей опеки. Например, он никогда не разрешал мне или маме разговаривать с кем-нибудь на постоялом дворе, а все вопросы, касающиеся лошадей, кареты и нашего размещения, он решал сам. Мы ужинали и завтракали только в своей комнате и держались как можно более отчужденно от всех, кто находился на постоялом дворе. И, скорее всего, это было правильно, так как пару раз, проходя от входной двери до предназначенной мне комнаты, я ловила на себе развязные взгляды полупьяных мужчин, а иногда даже слышала за спиной их грязные перешептывания и улюлюканье. В такие моменты мне становилось не по себе, и я сильнее сжимала мамину руку.
Обычно мы просыпались рано утром, когда все постояльцы еще крепко спали после разгульной ночи. Мы, не торопясь, завтракали в своей комнате и садились в карету, в которую уже были впряжены отдохнувшие лошади. Так было всегда, но однажды, когда мы уже были почти у самой цели нашей поездки, произошло нечто неожиданное. В городе, что находился в дне пути от Амстердама, на постоялый двор, в котором мы остановились, ночью приехал какой-то государственный посланник. Он не остановился переночевать, а потребовал свежих лошадей и тут же уехал. Так случилось, что на этом постоялом дворе не оказалось отдохнувших лошадей, кроме тех, что предназначались нам, и, конечно, они без лишних разговоров были отданы государственному посланнику, что, собственно, нам и сообщил хозяин постоялого двора, когда принес утром завтрак. Петрус, конечно же, сильно всполошился, но делу это ничем не могло помочь. Лошади были уставшими, но хозяин постоялого двора попросил нас немного подождать и обещал в скором времени найти достойную замену. Мы ждали, но решения нашей проблемы не приходило. Уже около полудня, не выдержав более, Петрус отправился искать хозяина. Мы с мамой подождали еще с полчаса, но тоже, не вытерпев ожидания, отправились на поиски только теперь уже Петруса. Мама решила попытать счастья и поговорить с прислугой, а я, не желая долго находиться в затхлом воздухе трактирной части постоялого дома, вышла на улицу. В это время здесь было немного народа, но все же сама атмосфера этого места внушала мне неприятные чувства.
Выйдя на улицу, я остановилась и, подставив лицо теплым лучам солнца, почувствовала, как свежий ветерок, нежно коснувшись шеи, растрепал немного мои собранные на затылке волосы. Я подумала о том, что такое приятное прикосновение ветра я обычно ощущала, гуляя по саду возле дома. От этого воспоминания какое-то родное, теплое чувство проникло в мою душу. Мне было невыразимо радостно ощутить его здесь, так далеко от дома. День этот выдался на редкость солнечным и теплым, и мне захотелось подольше задержаться на улице и прогуляться где-нибудь, вместо того чтобы снова забираться в надоевшую неудобную карету и отправляться в путь.
За спиной послышался тихий шорох шагов, и я обернулась, ожидая увидеть маму или, может быть, Петруса, который с победным видом возвестил бы мне о том, что он разрешил все свалившиеся на нас неурядицы. Но вместо этого передо мной оказался незнакомец. Это был молодой человек лет двадцати семи, одетый по-дорожному просто, но опрятно и чисто, отчего я сделала вывод о том, что он, скорее всего, принадлежит к среде знатных проезжающих. Его внешность, несмотря на статность фигуры, не показалась мне сначала привлекательной. Он обладал густой копной курчавых ярко-рыжих волос, то ли от действия дорожного ветра, то ли от природы своей торчавших в совершенно невообразимые стороны. Его кожа была очень бледна, а лицо, как часто бывает у людей с рыжими волосами, покрывало бесчисленное множество мелких и крупных веснушек. Единственным, что привлекло мой взгляд, были глаза незнакомца. Карие и непривычно темные, они придавали его взгляду особенную глубину и необычную притягательность.
Молодой человек широко, но отнюдь не развязно улыбнулся, заметив, как долго и внимательно я изучаю его внешность.
– Я лишь хотел сказать, что вы кое-что обронили, – сказал он, протягивая мне голубой шелковый платок, который, видимо, ветер снял у меня с шеи, когда я вышла.
Я приняла платок, но он оказался испачкан, и пятно красовалось на том месте, где были вышиты мои инициалы. Возможно, это могло бы быть каким-нибудь дурным знаком, но за последние дни я так много тревожилась попусту, что теперь с трудом могла соображать. И поэтому, получив назад свой платок, я только тупо уставилась на пятно, даже не пытаясь думать о чем-либо конкретно.
– Вы чем-то расстроены? – заговорил снова молодой человек, который теперь, в свою очередь, внимательно изучал меня.
– Нет, – торопливо ответила я, смущаясь под его изучающим взглядом.
Незнакомец ничего не сказал, но и не ушел. Все так же стоя рядом со мной, он отвернулся и несколько минут смотрел на конюшню, дверцы которой то и дело открывались и закрывались, впуская и выпуская суетившихся там служащих. Пару раз среди них я видела Петруса, но отчего-то не торопилась идти к нему.
– Вы ведь приехали вчера с тем мужчиной, что сегодня все утро требует лошадей, не так ли? – вдруг спросил незнакомец.
– Да, – очень настороженно ответила я, внезапно вспомнив о том, что клятвенно обещала Петрусу ни при каких обстоятельствах ни с кем здесь не разговаривать.
От этой мысли я сильно смутилась, и сия эмоция, очевидно, ясно отразилась на моем лице, так как молодой человек тут же постарался меня успокоить.
– Вы только не беспокойтесь, – сказал он, слегка прикоснувшись к моей руке.
Это едва ощутимое касание показалось мне очень приятным, и я, сама не зная почему, не отдернула руку. Тем временем незнакомец продолжал:
– Я знаю, что много чего рассказывают про постоялые дворы, но не стоит же верить всему, что говорят. Много людей живет на земле, и все они разные. Но не все же плохие! Вот вы считаете себя плохой?
– Нет, – смущенно ответила я и опустила взгляд на землю, ощущая, как предательски покраснели щеки. Отчего-то мне совсем не хотелось казаться глупой и пугливой перед этим, пусть даже и совершенно незнакомым мне, человеком.
– Вот видите, – ласково улыбнулся он. – И я нет. Значит, нас уже двое. Значит, точно плохие не все. А у вас, я видел, еще мама есть. Она ведь тоже не плохая, по крайней мере, мне так показалось. Значит, она тоже хорошая. И у меня тоже были мама и папа, и у них были мама и папа, и они все были хорошие. И тогда сколько же нас таких хороших получается?
– Много, – ответила я, слегка улыбнувшись и смущенно взглянув на незнакомца.
– А знаете, что? – внезапно спросил он, лукаво посмотрев в мои глаза.
– Что? – спросила я, вдруг на секунду испугавшись, правда, сама не зная чего.
– У вас чудесная улыбка, – сказал он, широко улыбнувшись, а я опустила глаза, окончательно смутившись и с ужасом понимая, что сейчас мое лицо должно вновь предательски покраснеть.
Несмотря на все мое смущение, этот солнечный молодой человек не спешил уходить, а продолжал разговаривать со мной, не затрагивая никаких сколько-нибудь значащих для нас обоих тем. Он показался мне очень естественным и свободным, и рядом с ним я на время забыла, где и зачем нахожусь. С ним было легко и просто разговаривать, и, несмотря на то, что встретились мы всего несколько минут назад, он казался мне давним знакомым, которого я не видела долгие годы и наконец повстречала сейчас. Вскоре мы уже мирно прогуливались по двору, обсуждая погоду, пение птиц и прочие ничего не значащие вещи. Он рассказал мне многое об этом и некоторых других постоялых дворах. Его рассказы были смешны до невозможности, и я смеялась. Вернее, не так. Я не смеялась, я хохотала. Я хохотала так, как не хохотала уже несколько лет. Именно здесь, рядом с ним, я почувствовала себя снова на свободе. Снова дома. Глядя на то, как на его ярко-рыжих волосах сияют отблески солнца, я вновь вспомнила ту кипучую радость, что переполняла меня несколько лет назад, когда я, будучи еще совсем юной, спешила навстречу бабушке Марселле, ожидавшей меня на низеньком крылечке деревянной избушки. Молодой незнакомец провел рядом со мной меньше получаса, но за это время в душе моей снова воцарился мир и покой. Благодаря ему тонкий стебелек моей души снова окреп, и я готова была сразиться со всем, что готовил мне Амстердам.
– Кажется, там опять что-то творится, – сказал он, обращая мое внимание на шум, доносящийся из открытых дверей постоялого двора.
Я тоже прислушалась, но ничего не смогла разобрать. Впрочем, этого и не требовалось, так как уже через секунду из здания вывалился взъерошенный и раскрасневшийся Петрус, за ним вспотевший и вымокший хозяин постоялого двора, а вслед за ними неторопливо и с достоинством вышла мама. Петрус беспрестанно кричал и ругался, но все же выглядел победителем. Он подошел ко мне и, с гордым негодованием взглянув на моего собеседника, объявил:
– Наши лошади готовы. Пора в путь!
Сказав это, Петрус схватил меня под руку и потащил прочь, даже не дав попрощаться с новым знакомым. Уходя, я слышала, как молодой человек крикнул мне вслед: «Счастливого пути!»
Мы торопливо сели в карету и сразу же отправились в путь, так как задержка и так отобрала у нас слишком много времени. Следующей нашей остановкой должен был стать Амстердам. Долгожданный Амстердам! Мы планировали прибыть туда днем, но из-за непредвиденной заминки, могли теперь оказаться в городе не ранее ночи. Впрочем, это меня ни капли не расстраивало. Странно, но благодаря заурядной встрече на постоялом дворе мое настроение значительно улучшилось, и теперь я жалела только лишь о том, что так и не спросила имени того приятного молодого человека.
Ко времени нашего отъезда небо снова затянули тучи, но дождь не шел, что тоже очень меня радовало. Когда же мы отъехали на достаточно большое расстояние от постоялого двора, я заметила картину, поразившую меня в самое сердце. Я ехала, глядя в окно, и, подняв глаза на небо, вдруг увидела, как в одном месте тяжелая корка туч треснула и в образовавшуюся небольшую щель с неимоверной силой стали вливаться лучи солнца. Они были так хорошо и так четко видны, что, казалось, к ним можно было прикоснуться рукой. Как мне тогда захотелось дотронуться до этих, словно сотканных из тончайшего шелка, полос! Лучи так уверенно проникали сквозь тучи, освещая землю под собой, что моя душа возликовала. Не было больше того тяжелого, давящего ощущения томления, которое часто бывает в дождливую погоду. Было лишь легкое, вдохновенное чувство надежды. Теперь я хотела в Амстердам!
Отрывок романа Арабель Моро "Последнее наказание". Прочитать книгу целиком можно на сайте: https://www.litres.ru/author/arabel-moro/