«Словом» — Telegram-канал с редакторскими мини-расследованиями

Меня зовут Александр Григорьев. Я копирайтер, кандидат филологических наук и автор двух книг: «Слово на слайде» и «Пиши, переписывай». Для начала вкратце расскажу о каждой.

«Слово на слайде» посвящена текстам для презентаций. Не тех, которые сопровождают речь во время публичного выступления (и содержат лишь малую часть информации, которой спикер делится с аудиторией). А тех, которые отправляются потенциальным клиентам и партнёрам по электронной почте и должны быть понятными и убедительными без устного комментария. Я постарался описать этот формат письменного общения исчерпывающе — с вниманием к его особенностям и множеством примеров из жизни. Один из предложенных мной приёмов — объединение заголовков слайдов в целостную «историю» — потихоньку уходит в народ: я всё чаще встречаю его в презентациях, которые выкладываются в открытом доступе или случайно попадают мне в руки.

«Пиши, переписывай» — это критическое исследование информационного стиля («метода редактирования», изложенного в бестселлере «Пиши, сокращай»). На уровне теории я сравниваю высказанные в популярной книге идеи с базовыми положениями лингвистики и традиционной системы редактирования. Вывод неутешителен: суждения авторов о языке и работе с ним по большей части неверны, а понятийный аппарат (включая ставшие знаменитыми «стоп-слова») — бессмыслен. Кроме того, я переписываю множество фрагментов «Пиши, сокращай», объясняя логику правки: устраняю смысловые ошибки, проясняю непонятное, удаляю лишнее, заменяю неподходящие речевые средства уместными и так далее. В общем, наглядно показываю, как традиционный редактор анализирует и улучшает текст. В итоге моя критика перерастает в полноценный учебник: я не только опровергаю ложные идеи, но и напоминаю, в чём состоят верные, а также по мере сил «включаю» в читателе чувство языка и критическое мышление.

Тематические границы второй книги куда шире, чем первой. Но тексты мне интересны во всём их разнообразии — от стенда в районной поликлинике до усложнённой модернистской прозы. Многие из них — и сугубо функциональных, и подчёркнуто эстетских — вызывают во мне живой отклик: восхищают, возмущают, озадачивают. «Почему это так хорошо?» — спрашиваю я себя. Или: «Почему эта мысль или фраза меня царапает? Можно ли здесь что-то улучшить?» Привычка размышлять об окружающих текстах и переписывать их в уме подтолкнула меня к идее вести Telegram-канал с редакторскими заметками. Я создал его около 10 месяцев назад и назвал «Словом».

Решив публиковатьTelegram-заметки, я не знал, какими они получатся. Со временем оказалось, что мой любимый жанр — своего рода редакторское мини-расследование, в ходе которого я анализирую смутивший меня речевой оборот (языковое чутьё подсказывает: с ним что-то не то, но что именно — с ходу не объяснишь) и прихожу к выводу о том, где кроется ошибка и как её исправить. Но, разумеется, в моём канале есть и посты другого типа: забавные наблюдения, рассуждения о ремесле литературного работника, цитаты из незаурядных книг.

Я буду рад всем, кто присоединится к «Словом». Комментируйте, критикуйте, предлагайте фрагменты текста для разбора и темы для постов. А для того чтобы вы могли получить более полное представление о содержании канала, приведу ниже несколько особенно важных для меня публикаций.

Известный практик и теоретик редакторского мастерства на персональном сайте рассказывает о себе: «Обучаю тексту». Я вздрагиваю. Для меня очевидно, что так выразиться нельзя. Можно: «учу писать», «обучаю авторов и редакторов», «провожу мастер-классы по работе с текстами» или ещё как-нибудь. Но не так, как сформулировал владелец сайта.

Очевидно для меня и другое: грубая стилистическая ошибка, от которой должен был бы поморщиться любой компетентный носитель языка, для «сэнсэя редактирования» и его аудитории просто не существует. «Простите, здесь обучают тексту? Класс! Запишите меня и мою коллегу Машу».

Глухота к языку — отличительная черта нашего времени. Нечуткость к законам, по которым одни слова объединяются в ладные и осмысленные конструкции, а другие — нет, захватывает редакции, контент-отделы и курсы копирайтинга. «Правильный русский? — высказывает свою профессиональную позицию человек «из контента». — Это к филологам. Мы тут делом занимаемся».

В самом деле, к чему эта ваша «правильная» речь, если и так понятно? Тому, кто чувствует язык, аргументация не нужна: ясная, но неправильно построенная фраза вызывает непроизвольное отторжение. Исправишь её — избавишься от дискомфорта. Сейчас текст действует на нервы, а после редактирования начнёт радовать. Тому же, кто не воспринимает ошибочное как неприятное (а значит, и не распознаёт ошибку), важно рассказать о том, что это такое — чувство языка. Как оно работает и как помогает в жизни.

Прежде всего я сказал бы, что чувство языка — это не возвышенная выдумка поэтов, филологов и прочих непрактичных созданий, а всего лишь показатель владения языком. Русский (как и любой другой) язык — это сложная система, каждый элемент которой обладает объективными свойствами и чётко ограниченными способностями соединяться с другими элементами. Чем лучше носитель языка усвоил эти свойства и эти связи, чем полнее они запечатлелись в соответствующих областях головного мозга, тем развитее чувство языка. «Это режет слух», «это не по-русски» — так мозг сигнализирует о том, что в конкретном фрагменте текста нарушены те или иные законы языковой системы.

Возьмём, к примеру, фразу «обучаю тексту». Какие связи между элементами системы нарушены в этом случае? Сравнив разные речевые конструкции, в которые входит глагол «обучать», вскоре найдём ответ. «Обучать» сочетается с названиями видов деятельности: искусств («обучаю музыке»), профессий («обучаю программированию»), видов спорта («обучаю фехтованию»), практик («обучаю медитации»). И не сочетается с названиями предметов («обучаю скрипке», «обучаю сабле») и других сущностей («обучаю программному коду», «обучаю позе лотоса»), обращение к которым соответствующий вид деятельности предполагает. Поэтому сказать или написать «обучаю редактированию», «обучаю журналистике» и «обучаю копирайтингу» можно, а «обучаю тексту», «обучаю рекламным материалам» и «обучаю авторским колонкам» — нельзя.

А теперь вернёмся к вопросу «Какой смысл писать «правильно», если «неправильное» тоже понятно?». Ответ очень прост. Обострённая или пониженная чувствительность к языку распространяется одновременно на все или большинство его аспектов. Автор, глухой к сочетаемости слов, столь же глух и к их значениям. «Неправильное, но ясное» однажды обязательно перейдёт в «неправильное и неясное». От «не по-русски» до «не пойми что» — рукой подать.

Равнодушие к «правильной» речи — это не особая доблесть практиков, а признак неразвитого чувства языка. А значит, и неумелости в обращении с ним.

– Обучить вас тексту?
– Нет, простите. Кажется, я ошибся дверью.

Возобновив подписку на нежно любимый «Арзамас», я почувствовал, что за какую-то неделю прибавил в эрудиции. Одно из открытий (разумеется, непростительно запоздалых и выдающих во мне невежду из невежд) — замечательный петербургский историк Лев Лурье. Лурье хорош всем, чем только бывает хорош человек на службе у культуры: знает много, осмысляет глубоко, рассказывает непринуждённо. Но и этого ему мало. Незаурядная чуткость к языку позволяет в жанре подкаста брать самую высокую литературную планку.

О восприятии Наполеона в России во время его «дружбы» с Александром I (то есть до Отечественной войны 1812 года) Лурье рассказывает так: русские дворяне считали французского императора «сыном революции», который в завоёванных странах первым делом отменяет крепостное право и забирает у помещиков земли. А значит, в случае чего и им тоже угрожает «просвещённая пугачёвщина». Последнее выражение изумительно по своей точности и выразительности. Франция — главная страна Просвещения. Восстание Пугачёва — главный жупел русского дворянства. Соединить эти два предельно далёких друг от друга понятия в одном словосочетании — ход непредсказуемый и фантастически удачный. Не тот ли это случай, когда уместно воскликнуть: «Гениально!»?

В интернет-рассуждениях о копирайтинге преобладает акцент на маркетинговой стороне дела: автор бизнес-текста должен изучить продукт клиента и его аудиторию. Часто и охотно пишут о взаимоотношениях с заказчиком, умении укладываться в дедлайны, гонорарах. Крайне популярна идея, что нельзя ограничиваться работой с текстом: нужно уметь находить изображения, анализировать метрики, едва ли не программировать.

Разумеется, без понимания бизнес-задачи ничего не получится. Конечно же, в общении с клиентом нужно уметь задавать верные вопросы, убеждать в своей правоте и, наоборот, соглашаться, если заказчик категорически требует сделать по-другому. Если копирайтер смыслит что-то в веб-дизайне и маркетинговых метриках, это может помочь ему в работе над текстом и анализе его эффективности/неэффективности.

Но в этих разговорах — важных самих по себе — чаще всего упускается из виду главное. Копирайтер работает с языком. Именно от его умения найти «те самые» — предельно точные и выразительные слова — зависит, будет ли текст «работать». Копирайтер — такой же литературный работник, как журналист бизнес-издания и редактор художественной прозы. И главная беда современного копирайтинга состоит в том, что представители нашего цеха чувствуют себя прежде всего менеджерами и маркетологами, а не литературными работниками.

Dixi.

Однажды я попал на показ короткометражек в московский Дом кино. Симпатичная работа «Эвтаназия» по одноимённому рассказу Александра Цыпкина описывала диалог мужчины-следователя и женщины-врача. Следователь знает, что его собеседница застрелила человека. Врач уверена, что у неё железное алиби. Следователь делится открытием: оказывается, убитая (хищница, которая три года назад увела у врача мужа) болела раком. У разлучницы была терминальная стадия, её ждала — если бы не выстрел — скорая и мучительная естественная смерть. По сути, убийца сделала хорошее дело. Провела эвтаназию, избавив от страданий.

Кульминационный обмен репликами звучит так:
– Скажите честно, а вы бы меня арестовали, если бы у меня алиби не было?
– Да какое алиби, Марина Сергеевна? Говно ваше алиби. Алиби у вас вот только сейчас появилось.

Допустимо ли использовать слово «алиби» в значении «оправдание», как это сделано в последнем предложении? Мне кажется, нет. Алиби — это доказанный факт пребывания подозреваемого во время совершения преступления в другом месте. «Грамота.ру» (точнее, размещённый на ней Большой толковый словарь русского языка под редакцией С. А. Кузнецова) даёт ещё одну — дополнительную — трактовку «алиби»: «О веской причине, позволяющей считать кого-л. невиновным, непричастным к чему-л.». Кажется, что это — лазейка, узаконивающая использование слова в короткометражке. Но моё чувство языка не смиряется. В любом аналогичном примере: «Он украл у матери 50 тыс. рублей. Но у него есть алиби: мать хотела потратить эти деньги на любовника», «Да, она пырнула его ножом. Но у неё есть алиби: он надел маску и притворился грабителем» — вместо «алиби» мне хочется использовать «оправдание».

Самое удивительное не то, что слово использовано в неверном (или по меньшей мере сомнительном) значении. А то, что на таком странном словоупотреблении основан весь эстетический эффект от фильма и лежащего в его основе рассказа.