«Прежде чем открыть клинику в Гватемале, нам пришлось получить разрешение у местного шамана»

История консультанта BCG Ларисы Мельниковой, которая участвует в благотворительном проекте Health&Help и соруководит строительством клиник в Центральной Америке.

За последние десять лет она успела основать ИТ-стартап в Вологде, стать руководителем проектов в «Студии Артемия Лебедева», построить клинику в Гватемале и согласовать постройку второй в Никарагуа.

В интервью vc.ru Лариса Мельникова рассказала, как оказалась в Гватемале и перевозила 20 килограммов лекарств через Колумбию, почему не строит клиники в России и как справляться с выгоранием, если на работе напряжённый график.

Я родилась в Вологде, но в отличие от матери, никогда не любила этот город и не была к нему привязана. Большая часть моей семьи жила в Петербурге, и как «домой» я летаю именно туда. Как и у многих подростков девяностых, у меня не самые позитивные воспоминания о тех временах: денег было мало, жилось довольно тяжело.

К тому же Вологда — это город простых решений. В детстве за тебя всё решают родители, затем ищешь стабильную работу, рожаешь детей, строишь дачу, жалуешься на детей, на больную спину и дороговизну лекарств, на переполненные автобусы и разбитые тротуары. Мечтаешь о бытовом — чтобы зарплату проиндексировали, банки с огурцами не повзрывались до весны, а соседи реже напивались и буянили.

Поначалу родители отправили меня к балетному станку — до сих пор помню адскую боль от растяжки и холодные залы с зеркальными стенами. Но спортсменки или танцовщицы из меня не вышло — после травмы я свободно вздохнула и пятнадцать лет избегала спорта всеми способами.

Затем начались родительские мантры про стабильность: нужно стать фармацевтом, для которого всегда найдётся работа, или инженером — так мать сможет устроить к себе на работу. Особенно хорошо это звучало, когда на фоне по телевизору шла какая-нибудь «Улица разбитых фонарей».

Право принимать решения появляется с деньгами — когда победами на олимпиадах и решением чужих домашек ты уже зарабатываешь не только на сладости. Бросить всё и уехать до 18 лет всё равно нельзя — не удастся ни подписать договор с вузом, ни устроиться на нормальную работу. Родители против, и помощи ждать неоткуда.

Я поступила в местный институт — изучала госуправление. Сменила вал подработок — работала администратором в интернет-кафе, диспетчером грузотакси и помогала писать дипломы.

Работая администратором, я столкнулась с беспощадным российским бизнесом: команду убеждают, что продажи упали, ты проверяешь их по кассовому журналу и видишь, что на самом деле вы делаете рекордные деньги за последние несколько лет. В компании пытаются провести инвентаризацию, как-то подставить сотрудников, чтобы не платить зарплату.

А в восемнадцать быстро собираешься и уезжаешь из родительского дома делать ИТ-стартап. В первой съёмной квартире голые стены — денег на водоэмульсионку накопили не сразу. Меню гордых основателей бизнеса состоит из вареников с картошкой (14 рублей), дачной картошки и рыбных консервов (от 16 рублей). На деньги с одного из первых заказов купленный за пиво холодильник «Юрюзань» забивается продуктами, ломается и нагревает содержимое — еда протухает, и весь гонорар в семь тысяч рублей уходит на новый.

Умения накрутить виртуальных денег в Sims и почистить %temp% на зависающем компьютере подруги для работы, само собой, не хватает — приходится администрировать и тянуть сети, лазая по чердакам и стройкам. Pascal сменяется на Delphi, HTML, CSS и Java. Сотрудники обслуживаемых компаний начинают нести на ремонт личные ноутбуки, телефоны и фотоаппараты — к направлениям ИТ-аутсорсинга и написания ПО добавляется сервисный центр.

Окружающие во главе с матерью негодуют — муж давно есть, где дети? Вот Вера с твоей параллели уже замуж вышла, поселилась через подъезд от родителей и двоих родила. И на дачу не ездите — поливать северные, не успевающие поспеть помидоры.

Кризисный 2008 и экономный 2009 год убивают здоровую часть бизнеса, связанную с разработкой. Но сервис-центры выживают, и через несколько лет за вознаграждение переходят к новому владельцу.

Хаотичную жизнь в стартапе сложно менять на корпоративные стандарты — хотелось найти неформальную, привычно расслабленную среду. Ещё от будущего работодателя я ждала интересных задач, проектной работы и возможности не приходить в офис рано утром.

Почти все отобранные мной компании просили прислать CV. «Студия Лебедева» не принимала резюме и просила только абзац текста о себе. Письмо с абзацем текста — это быстро, поэтому его я написала и отправила в первую очередь. Через час — ещё до завершения работы над резюме — мне позвонили из «Студии» и назначили собеседование. А через неделю я уже вышла на работу.

Она отражала то, что я старалась делать годами — браться за какие-то новые вещи, за которые не вызываются взяться другие.

Благодаря этому подходу вскоре после окончания испытательного срока я уже отвечала за веб-аналитику в компании. Ещё через полгода мне предложили сменить ведение проектов веб-поддержки на управление отделом промдизайна. Ещё через год я сама решила взяться за отдел архитектуры.

«Студия» — это когда ты одновременно работаешь над дизайном вертолёта, сложного оптического оборудования, интерьера офиса, скамейки и кофейных чашек. И это не просто картинки — а в том числе инженерия и производство.

Одним из самых сложных проектов был вертолёт «Скаут». Серьёзная задача, бесконечные технические ограничения, заморочки с аэродинамикой. И даже политика — клиент базировался в Киеве, и во время проекта случился конфликт между Украиной и Россией — летать на производство стало невозможно. Помогал опыт Тёмы — он учился летать на вертолёте и знал много полезного. В итоге наш вертолёт летает — можно найти ролики на YouTube.

Были и лёгкие, сумасшедшие в хорошем смысле слова проекты. Например, выставочный стенд Cartoon Network — по мультсериалу Adventure Time. Я была единственной в команде, кто его не смотрел до проекта. Стартовая встреча казалась нереальной: все говорили о злых волшебниках, единорогах, «серии, в которой Финн и Джейк стали Фионой и Кейк», корейском языке и каучуковых лапах. В тот же вечер я села смотреть мультфильм — сначала шло тяжело, и без пары бокалов не обошлось, но к третьей серии я втянулась.

Для выставки мы сделали скамейку в виде Леди Ливнерог длиной в 4,5 метра. У подрядчика не получилось правильно наклеить гриву, и мы с архитектором Настей попросили привезти Леди к нам в офис — сделали это сами. Ещё там были здоровенные конфетные человечки — плюшевые, с носочками и прочими милыми деталями. Офис тогда был похож на гигантский кукольный дом.

Мы часто работали с городской средой, думали, как её можно улучшить. Например, участвовала в проектах городской навигации — это таблички с названиями улиц и номерами домов, указатели направлений. Классно, когда выходишь из дома и видишь результаты своей работы.

Работать с Тёмой было интересно. У него довольно специфическая логика, она есть, но часто ты её не понимаешь. Иногда ты можешь прийти с оптимальным бизнес-решением и уйти с обратным — перевесили нематериальные критерии вроде «так интереснее».

Иногда из этого получаются классные штуки. Например, однажды я ездила в Бразилию и на границе с фавелой увидела компактную спортивную площадку. Очень простую, площадью с автобусную остановку. Вокруг всё в руинах и мусоре, но люди занимаются — подтягиваются, общаются и шутят.

Спортивные площадки в наших дворах часто грустные и бессмысленные. Если перенести их ближе к потоку прохожих и сделать современными, то жертв сидячей работы и офисного печенья может стать меньше.

Здравого смысла в этой идее было больше, чем коммерческой ценности, но Тёма согласился — команда начала работать над компактной площадкой вместе с производителем «Хоббика». Но в итоге кроме малой площади у разработанной площадки нет ничего общего с бразильской — она модульная, передвижная и значительно более функциональная.

Тёма действительно не признавал корпоративные мессенджеры, называл Slack и Trello «злом», и с ним можно было связаться только по почте и телефону. Неофициально чаты в студии были — менеджеры предпочитали Skype. Система управления проектами, разумеется, тоже была — без неё вести столько проектов не выйдет.

В Конституции «Студии» написано, что работник может выбирать между двенадцати-, четырнадцати- и шестнадцатичасовым рабочим днём. На самом деле сотрудники работают столько, сколько им нужно для выполнения задач. Я жила рядом с офисом — в пятнадцати минутах пешком. Просыпалась в одиннадцать и, не выбираясь из одеяла, отвечала на срочные письма в почте. К часу дня добиралась до студии, а уходила в 10-11 вечера.

В первые годы я, конечно, работала больше: но с переходом на управленческую работу нагрузка выравнивается, можно регулировать уровень вовлеченности в проекты и реализовывать идеи чужими руками. Хотя есть и свои трудности — по три-пять встреч за день, переговоры с крупными клиентами, множество подчинённых и информации в целом.

Однажды мне скинули ссылку на блог врача-инфекциониста Вики Валиковой. Она жила и работала в Уфе, а потом бросила всё и уехала волонтёром в Центральную Америку. Вместе с Кариной Башаровой они решили построить благотворительную клинику там, где других больниц не было, — в сельской Гватемале. Оторваться от блога получилось к утру, когда глаза начали слипаться. В тот же день я написала команде проекта с незамысловатым названием Health&Help и ужасным дизайном логотипа о том, что готова помочь.

Опыт работы с некоммерческими проектами у меня уже был: благотворительность собирает прекрасных людей, у которых часто не хватает управленческого опыта — я была рада им поделиться. С Викой и Кариной мы тоже поначалу обсуждали общие вещи: как нанимать волонтёров, как доносить до людей историю и цели клиники.

Мы с ребятами часто созванивались: когда я выходила из студии, в Гватемале была середина дня — очень удобно. Основной работе это не мешало, а участие было полностью волонтёрским — я не получала на это какого-то разрешения. Позднее об этом узнали все, и никаких возражений не было. Более того, выяснилось, что Тёма дважды писал о Health&Help в ЖЖ — каким-то образом я пропустила эти публикации.

В 2016 году мы собрали 1,3 млн рублей на клинику в Гватемале, и началось долгое и сложное строительство — в деревне Чуинахтахуюп в центральной части страны. Увы, в Латинской Америке нет таких понятий, как дедлайн, стабильность и график.

До этого мы пытались построить клинику в других районах Гватемалы. Сперва — в Похоме, это на севере, возле границы с Мексикой. Туда довольно просто добраться — вроде бы всё зашибись. Но тогда неподалёку решили строить ГЭС, и местные жители взбунтовались, потому что переживали за свои участки. В итоге они устроили резню, и погибло много людей. А потом пришли ребята из Мексики и забрали земли под плантации — думаю, понятно, для чего. После этого нас оттуда как ветром унесло.

После мы решили отправиться в центральную часть страны, там спокойнее. Сперва планировали осесть в деревне Хутаках. Там все были очень дружелюбные, местные мэры показали нам место для строительства с подведённым водопроводом. Но когда мы вернулись туда во второй раз, местные жители приветствовали нас уже с мачете.

Оказалось, что власти втайне решили собрать со всех средства «на строительство клиники». Денег собирали не очень много, но, учитывая доходы местных, строительство могло влететь им в копеечку. Само собой, люди встали на дыбы.

В итоге мы уехали в горы, в деревню под названием Чуинахтахуюп. Это в том же регионе — Тотоникапане. На третий раз всё было хорошо — нам сразу дали площадку, рядом были водопровод с ледяной водой, местная школа и церковь. Для Гватемалы это уже цивилизация.

Ещё нам пришлось получать у местного шамана разрешение на открытие клиники. Гватемальцы — очень религиозные люди. Это индейцы Майя, они верят в духов и сглаз шесть дней в неделю, а по воскресениям ходят в католическую церковь. Местному шаману пришлось объяснять им: боги посылают не только болезни, но и медиков — поэтому всё хорошо, пользуйтесь на здоровье.

Нашему шаману было около 40 лет. Он оказался очень продвинутым по местным меркам и сразу поддержал проект. Несмотря на это, перед постройкой всё равно пришлось проводить ритуалы: день заложения клиники выбирали по звёздному календарю, все жители деревни выстраивались в фигуры, молились и сжигали засушенный изюм, листья и перья. Потом стало менее весело — в течение недели после каждого ритуала запрещали ругаться, сквернословить, думать о плохом и заниматься сексом.

Жители Чуинахтахуюпа и окрестностей не имеют доступа к нормальному образованию, даже среднему. Они часто не умеют читать и писать, не знают о бактериях и вирусах, о том, как работают медикаменты. Как индейцы Майя, они верят в сверхъестественное, в добрых и злых духов — и этим объясняют любые проблемы со здоровьем.

Начались обмороки? Значит, твой дух испугался и вышел из тела. Если припадок, то тебя одолели демоны. Но люди всё равно ходят в клинику, потому что это помогает.

У нас часто возникают проблемы такого уровня: выдаёшь человеку антибиотики, он говорит, что принимает препарат, но таблетки не работают. И ты не понимаешь, почему у всех лекарства работают, а у него — нет.

Ещё нельзя сказать пациенту: «Принимай таблетки три раза в день пять дней, а потом два раза в день ещё пять дней». У местных жителей нет часов. Приходится объяснять, что нужно выпить лекарство перед тем, как выходить в поле, в поле и по приходу домой.

В нашу клинику часто ходит житель, которого мы прозвали Сеньор Помидор. Когда у него болит голова, он привязывает к ней томат и ходит так несколько дней.

Но это не мешает ему приходить к нам за таблетками. Сеньор Помидор убеждён, что эффективнее совмещать традиционные методы и передовую медицину.

А однажды дружественная клиника из Гондураса подарила нам ящик презервативов — чтобы дать людям возможность планировать семью. Местные не хотели их брать — им это кажется противоестественным. Всё же нашлась одна женщина, которая их взяла и отказалась от рассказа о способе использования. Мол, сама знаю, за кого вы меня принимаете.

Потом она вернулась с претензией — «снадобье» не работает. Оказалось, что она пыталась заваривать презервативы кипятком и пить отвар.

Наш отдельный кейс — это диабет: у многих гватемальцев есть генетическая предрасположенность к болезни. Соответственно, людям нужно правильно питаться, но денег на здоровую пищу у них зачастую нет.

В худшем случае людям приходится колоть себе инсулин, измерять сахар и в случае чего бежать в клинику. Это очень сложно отслеживать, потому что как только людям становится лучше — они забивают на лечение.

Другая проблема — случаи, требующего хирургического вмешательства. В нашей клинике пока нет хирургического отделения. Однажды к нам пришла двенадцатилетняя девочка с огромным животом — Гватемала мировой лидер по числу подростковых беременностей. Аборты можно делать, только если пациентке меньше десяти лет и с согласия родителей, а иначе врача посадят в тюрьму на семь лет.

Мы осмотрели девочку: нужно было делать кесарево сечение. Для этого требовалось отправить её в городскую больницу. Мы оплатили бензин и отправили её туда, а через два дня увидели, что она вернулась и гуляет по деревне.

Оказалось, что в больнице у неё потребовали купить всё необходимое для операции — шовный материал, антибиотики и так далее. Денег на это у семьи не нашлось. Пришлось срочно ей всё собирать и отправлять обратно в город.

Уровень медицины в Гватемале, конечно, даже не российский: даже в крупных больницах могут оперировать без аппарата искусственной вентиляции лёгких — с помощью мешка Амбу, качая вручную.

В нашем регионе мы единственная клиника на 20 тысяч человек — к нам уже начинают ездить издалека, так как про нас много писали и говорили гватемальские СМИ и рассказывали сами люди.

Ещё в Чуинахтахуюпе есть школа — все дети в возрасте до десяти лет учатся в одном классе, а предметы ведёт единственный учитель. В десять лет мальчиков забирают работать в поле, а девочек — помогать с детьми и домашним хозяйством.

В 14-15 лет девушек уже выдают замуж — дальше они рожают по ребёнку в год. Девятнадцатилетние девушки успевают родить четыре раза. А в среднем каждый четвёртый ребёнок не выживает.

Наши волонтёры какое-то время преподавали английский в местной школе, но мы поняли, что это не имеет особого смысла — дети молниеносно забывают язык. Теперь по субботам мы крутим им мультики на испанском, чтобы они знали больше о мире, расширяли словарный запас и просто отвлекались от нелёгкой жизни. Детей приходится учить элементарным вещам: собирать мусор, чистить зубы, надевать нижнее бельё и мыть руки.

В этом году мы решили, что нужно строить ещё одну клинику — в Никарагуа. С нами связался служащий министерства здравоохранения и социального развития страны и предложил сотрудничество. В бюджете не было денег на строительство, а больница была нужна.

На небольшом куске земли между давно потухшим вулканом и океаном живёт около 5000 человек. Прямо в джунглях, под навесами из похожей на мешки для мусора плёнки: там это считается домом. Пресной воды совсем мало, и её добывают из скважины. Интернета и телефонной связи просто нет.

В посёлке есть школа — старые стулья и парты под ещё одним навесом, хотя бы покрытым шифером. Там детей разных возрастов учит всего одна учительница, которая приезжает на лошади несколько раз в неделю. Возможно, после строительства клиники мы сможем помочь и с этим.

В Никарагуа сейчас неспокойно, но мы надеемся, что наш отдалённый район народные волнения не захватят. С другой стороны, совсем рядом Гондурас и Сальвадор — одни из самых криминальных стран в мире. Ещё беспокоят крокодилы — они стали часто заглядывать на огонёк.

Нас часто критикуют за то, что мы снова строим клинику не в России. Мало кто понимает, что в России на это нужны суммы с другим количеством нулей, и наших бюджетов хватит разве что на оформление документов. На клинику в Гватемале — стройку, создание инфраструктуры, оборудование и инструменты — у нас ушло всего 2,5 млн рублей.

Собрать деньги на строительство и поддержание клиники в России при помощи только краудфандинга невозможно. И даже при небольших нарушениях человека могут лишить лицензии, а то и посадить. Почитайте любое сообщество докторов в соцсетях: «Запятая не сошлась, и пациенты куда-то пожаловались. А врача за это затаскали по судам». Маленькой благотворительной организации такое не по силам.

В Центральной Америке всё по-другому. Они понимают, что некоммерческим организациям нужен более простой режим работы, лицензирования, отчётности — нет жёсткого контроля и бюрократии.

Как-то нам пришлось уговаривать чиновника в Гватемале на поездку в клинику перед выдачей лицензии. Сначала он отказывался и предлагал нам работать просто так. Наконец, мы убедили его и привезли в нашу далёкую горную деревеньку. Он полчаса ходил по клинике и говорил: «Ребят, по нашим критериям в клинике должен быть бетонный или покрытый ветками пол, а у вас тут кафель, тёплая вода и отдельные палаты. Не надо ко мне приезжать и возить меня сюда, я вам лицензию буду и без этого продлевать».

Ещё более сложная ситуация с волонтёрами: уехать в латиноамериканские джунгли звучит привлекательнее, чем переехать в российскую деревню и делать свою же работу бесплатно.

В России тяжело. Но даже если ты поедешь в самую тьму тараканью — там не каждый день умирают от излечимых заболеваний и не рожают на земляном полу, как это происходит в Гватемале или Никарагуа.

Мы привлекаем большую часть средств с помощью краудфандинговых площадок в России и за рубежом — на крупные проекты вроде строительства клиники, покупки оборудования или медикаментов.

Но за рубежом немного другая история. Там крупные фонды, которые распределяют деньги между не менее крупными организациями по типу «Красного Креста» или «Врачей без границ», и мы, крохотный Health&Help, теряемся среди этих гигантов.

К счастью, у нас есть постоянные жертвователи, которых мы очень любим. Это люди, благодаря которым мы можем продолжать свою работу, спасать больше жизней. Даже если они настраивают ежемесячный платёж всего в 200 рублей — эти деньги помогут нам двигаться дальше к поставленной цели: сделать этот мир лучше.

Мы возим лекарства из России, потому что так выходит значительно дешевле. Я столкнулась с этим, когда мне нужно было купить парацетамол в аэропорту — упаковка обошлась в десять долларов. В обычной аптеке будет в полтора раза дешевле, но всё равно в 50 раз дороже, чем в России, где парацетамол можно купить за 5-8 рублей.

Таблетки возим чемоданами, с серьёзными проблемами пока не сталкивались. Во-первых, у нас достаточно небольшие объёмы — до 20 кг на человека за раз. Во-вторых, мы НКО, и нас стараются особенно не трогать. Конечно, у нас могут конфисковать все лекарства, посадить в камеру и несколько дней выяснять, что происходит. Но посадить в тюрьму или выписать большой штраф таможенники не могут — это не уголовное преступление.

Чтобы на проект было интереснее жертвовать, мы привязали к каждому объёму пожертвования вознаграждение — за 500 рублей человек получает национальную фенечку, а за 4-5 тысяч рублей мы записываем для него на видео церемонию с шаманом или называем ребёнка, родившегося в клинике, его именем.

Сейчас мы пытаемся отойти от материальных вознаграждений — с доставкой они могут обойтись во всю сумму пожертвования. И к тому времени, когда мы заканчиваем сбор средств, многие люди уже меняют номер или переезжают в другой город. Это отнимает время у волонтёров — ходить на «Почту России», упаковывать и подписывать посылки, забирать вернувшиеся — как раз те, за которыми не пришли.

В Латинскую Америку я езжу раз в год — на новогодние каникулы. Там есть хорошие отели, классные пляжи и инфраструктура, но с ними мне обычно не по пути. Отчасти поэтому туда сложно заманить компанию друзей: «Нет, извини, но мы на Бали».

До Health&Help в Латинской Америке я была дважды — в Бразилии и Доминикане. В Бразилии было не слишком приятно. Настолько, что первой испанской фразой, которую мы с уже бывшим мужем выучили, была: «Мы русские студенты, бедные, как церковные крысы». В Доминикане было скучно — не выношу пляжный отдых дольше нескольких дней.

Впервые я полетела в Гватемалу в 2016 году одна, причём умудрилась простыть перед поездкой и приехала туда совершенно больной. В поездку взяла с собой 16-килограммовый электрокардиограф, а оставшееся место в багаже заполнила несколькими килограммами таблеток. А на выходе из аэропорта меня остановили таможенники.

Тогда мой испанский был почти на нулевом уровне: “amigo” , “dottore”, “emergencia”. В моём словарном запасе было несколько десятков слов, и я не умела составлять из них предложения.

C этим багажом знаний я целый час пыталась объяснить таможенникам, что электрокардиограф не для продажи, а для некоммерческой клиники. Повезло, что у меня с собой был на всякий случай заготовленный и распечатанный текст «Я еду к друзьям в благотворительную клинику. Меня не просили, я сама решила это привезти. Это старое оборудование, оно было списано в московской клинике — стоимости я не знаю».

Я стояла и раз за разом читала текст с бумажки — мне отвечали на испанском, но я ничего не понимала. В результате мне пришлось подписать какую-то бумагу, но меня всё же пропустили. Думаю, они хотели выбить из меня взятку — но не смогли мне этого объяснить.

Отметив Новый год и побыв в Гватемале, я поехала в Коста-Рику и Панаму, чтобы посмотреть на Центральную Америку — ради удовольствия, в одиночку. Что меня удивило в Коста-Рике — за первый день меня пытались ограбить два раза.

В Сан-Хосе и Панаме я ходила и в трущобы. Ездила в национальный парк, и в джунглях ко мне пришёл тукан. Погладила его, а потом выяснила, что эта птица питается мясом, и её трогать не стоит. Змей не попадалось, водопады были красивые даже под дождём — сапоги были постоянно наполнены водой почти наполовину.

В декабре 2017 года я снова полетела туда — на этот раз через Перу, с очередным чемоданом медикаментов. Ещё в Бразилии я хотела съездить на Амазонку, но не вышло — перелёт по стране стоил дороже, чем билеты до России. В целом в джунглях Бразилии довольно криминально и нервно — там в огромных масштабах производят кокаин. В Перу с этим было проще.

Из Лимы до Амазонки полтора часа полёта на кукурузнике. Лунный свет заливает горы совсем рядом с тобой — красиво и страшновато. В джунгли ходили даже ночью, намазавшись репеллентов и в высоких сапогах — много ядовитых змей и пауков, малярийных комаров, гнуса.

Однажды поймали молодого неядовитого тарантула, погладили и сфотографировались. Ещё нашли известную зелёную лягушку с красными глазами — её тоже можно погладить, но потом важно вымыть руки, чтобы смыть ядовитую слизь. В Амазонке плавали двухметровые розовые дельфины, которые прыгали вокруг нашей лодки.

Из Перу я должна была лететь в Гватемала-Сити, но мне написали Вика и Карина — не смогли взять дешёвые рейсы в Гватемалу, только в Канкун, откуда можно было доехать за пару дней на автобусе. Поменяла возвратные билеты и полетела туда же.

Так я попала на предновогодний день в Колумбию — пересадка длилась сутки. Думаю, я привлекала внимание — одинокие молодые девушки с по-московски бледной кожей и огромными чемоданами, заполненными таблетками, туда не каждый день прилетают. Вечером в криминальной Боготе неспокойно, а роуминг почему-то не работал — чтобы не попасть в беду, пришлось найти студентов, которые вызвали мне такси и охраняли до его прибытия, — за год подучила испанский и смогла договориться.

Когда я прилетела из Колумбии в Мексику, на таможне очень обрадовались. Пришлось доказывать, что я везу не наркотики: глазные капли из чемоданов закапала в глаза, указанные таблетки выпила, ещё часть они проверили на анализаторе. Пришёл офицер с хорошим английским, мы беседовали час, и он меня пропустил — но посоветовал так больше не делать.

Мы встретились с Викой и Кариной, отпраздновали Новый Год на пляже с внезапно оказавшимися там друзьями из Москвы, и утром выяснили, что автобусов в связи с праздниками не будет. Нам пришлось ехать автостопом через всю Мексику — трём девушкам с 70 килограммами таблеток и 20 килограммами вещей.

Идеальный вариант — когда ты едешь в сетчатой повозке для свиней, которая крепится к пикапу как прицеп. В неё легко закидывать чемоданы, удобно ехать, и тебя там никто не трогает.

Менее хороший вариант — в кузове пикапа, который завален всяким барахлом. Приходится как-то держаться и на всём этом ехать. При этом водители сильно гонят даже по горному серпантину, а по бокам от дороги — пропасть.

Так мы доехали до Гватемалы, случайно прошли мимо пограничного поста, спохватились и вернулись — поставили штамп и уже законно пересекли границу.

Сперва мы поехали в нашу клинику, разложили привезённые лекарства в аптеке, пересадили клубнику и базилик, поучаствовали в приёме пациентов и через несколько дней вместе с фотографом поехали смотреть место для второй клиники — в Никарагуа. Прямых автобусов не было — они ездят только до Гондураса с пересадкой в Сальвадоре.

В Сальвадоре на пересадке ты выходишь в город без паспорта — он остаётся на автобусной станции. Это логично, потому что так в случае убийства никто не будет переживать. А если ограбят и украдут паспорт, с тобой придётся возиться.

Мы приехали в Гондурас и заселились в приличный бордель — первое подобие отеля на нашем пути. На нём висели таблички «Не вносить оружие, алкоголь, наркотики и детей». На лестницах стояли женщины и торговцы наркотиками. Зато чисто, спокойно, и даже был горячий душ.

Дальше нас задержали на границе с Никарагуа — четверо светлокожих девушек выделялись из толпы. Паспорта забрали, закрыли нас в пустом кабинете без каких-то комментариев. У фотографа с собой был коврик для йоги, поэтому сидеть на голом полу не пришлось. Через несколько часов сказали, что пробили по базе наше НКО, мы молодцы и можем въехать в Никарагуа по рабочей визе. Визу, разумеется, пришлось оплатить.

Через городок Чинандега, где помимо борделей уже были и нормальные отели, доехали до форпоста цивилизации: дальше к нашему посёлку нужно было идти пешком по тропе. Обратно я выбиралась на лошади — ночью, через джунгли, с одним только стременем, до которого едва доставала. Было очень темно, по шуму волн можно было понять, в какой стороне океан. Из-под копыт кто-то убегал, в лицо летели ветки, и на дорогу выходили буйволы. Повезло, что я упала с лошади только один раз — на песок.

Из «Студии Лебедева» я ушла в стратегический консалтинг. Многим такой переход кажется нелогичным, а дизайн — нерелевантным опытом.

Но дизайн — это не только красивые картинки. Дизайнеры выявляют проблему заказчика, разрабатывают и оценивают варианты решений и обеспечивают их внедрение — очень похоже на консалтинг в микромасштабе.

К примеру, поводом для заказа дизайна могут быть низкие продажи текущей линейки электрочайников. В рамках проектирования придётся изучить рынок, тренды, предпочтения и отзывы покупателей, технологические возможности и ограничения, построить дерево решений и в итоге предложить клиенту оптимальную функциональность, стиль и материалы исполнения. И после непродолжительной разработки набросков перейти к технической проработке решения и его подготовке к производству.

В классическом консалтинге проекты гораздо масштабнее и разнообразнее. Здесь есть возможности для развития, которых мне перестало хватать в дизайне — эта индустрия в России невелика.

Что касается НКО — пока благотворительность не мешает основной работе, всё в порядке. Коллеги помогают, чем могут: делают пожертвования, приносят медикаменты, дают полезные советы. О проекте и моём участии в нём писали в корпоративных соцсетях.

Мы благодарны за помощь и стараемся сделать что-то в ответ. Например, Вика, наш врач-инфекционист, прочитала коллегам лекцию о том, как уберечь здоровье в путешествиях.

Не стоит недооценивать важность малых дел: лучше прийти в НКО на год и работать один вечер в неделю, чем перегореть за месяц или не прийти вовсе. Например, у нас сейчас есть задача по подготовке шаблонов писем потенциальным партнёрам из числа аптек — с этим за пару часов справится любой, кто сталкивался с корпоративной перепиской.

Я против ситуаций, когда люди приходят в НКО и снимают с себя последнюю рубашку, не спят ночами и не переключаются. Если на всё подписываться и не уметь сказать «нет», то ничего хорошего не выйдет.

Иногда я могу уделять проекту время по вечерам в будни, в какие-то недели — только в выходные. Некоторые задачи — например, рассказ о проекте на мероприятии — перенести нельзя. Все это понимают, и проблем не возникает.

Бывают периоды, когда задач на основной работе очень много, и я честно говорю Вике и Карине: «Простите, завалило — кто-то может подхватить задачи или сроки подвинем?». В некоммерческих проектах вас за такое никто не съест. Решите свои проблемы и вернётесь.

Выгорание я стараюсь предотвращать, и для этого один день в неделю — субботу или воскресение — не занимаюсь ни делами Health&Help, ни задачами по основной работе. Это отличное время для прогулок и встреч с друзьями.

Отпуск дроблю на несколько частей и использую для смены обстановки. Например, в августе мы с ребятами прошли пешком 60 км за три дня по берегу Байкала, а потом провели пять дней в Северной Корее. В выходные регулярно летаем по России или в Европу. Год назад открыли для себя Кавказ, и теперь это одно из основных направлений.

Годы работы с большой нагрузкой помогли найти собственные лайфхаки, чтобы восстанавливать силы и сохранять продуктивность. Например, я стараюсь перемещаться по офису и его окрестностям — сидеть то за столом, то на балконе, то на пуфиках, то в близлежащих кафе. Перемена мест заставляет пройтись, встряхнуться и переключиться.

Есть очевидные вещи, о которых не пишет только ленивый, — важно подготовить шаблоны типовых писем, связать между собой почтовые ящики и ограничить количество мессенджеров. За год на таких мелочах можно сэкономить несколько дней.

Домашнее хозяйство — это потеря сил для тех, кто не получает удовольствия от его ведения. Я стараюсь делегировать такие задачи — тем более вызов клинингового сервиса стоит как маникюр. Не люблю ходить по магазинам — закупаю какие-то бытовые вещи на несколько месяцев вперёд.

Если бытовых задач много, то можно установить приложение-консьержа. За умеренные деньги эти ребята снимают с вас большинство задач — от закупок до планирования отпуска.

Какие-то активности можно совмещать. Я стараюсь проходить по 10 тысяч шагов в каждый тёплый выходной и устроила прогулочный клуб — чтобы заодно встречаться с друзьями.

Самое важное — следить за своим здоровьем, регулярно ходить на медицинские чекапы. Плохое самочувствие часто «лечится» здоровым сном. С ним помогут плотные шторы или маска для сна и ещё включение ночного режима на телефоне и ноутбуке за несколько часов до сна — так проще заснуть. Закупаться комплексными витаминами не стоит — сдайте кровь и посмотрите, чего именно не хватает вашему организму.

Но лучше всего встряхнуться и переключиться помогает контраст. В течение года у меня интересная работа в классном офисе: проекты, клиенты, важные задачи, дедлайны, сотня писем в почте каждый день.

Сутки полёта, и ты в Гватемале: шаман проводит какие-то ритуалы, а у дверей клиники помимо «обычных» пятидесяти пациентов ещё тридцать — приехали из соседней деревни на одном пикапе. Инсулин опять заканчивается, свет мигает, и ещё надо пересадить клубнику во внутреннем дворике.

Или в Никарагуа: проточной воды нет, вымыть голову можно только в океане, спать придётся в гамаке под навесом, и заодно в стране назревает революция. А потом я возвращаюсь в Москву в состоянии лёгкого шока: вчера я ночевала в курятнике, а сегодня еду по Садовому кольцу.