Чухлинка побольше, чухлинка поменьше

Безусловно, столице есть, чем радовать глаз. На то она и столица. Сидя в провинции, трудно представить, как один город может впитывать столько бюджетных денег. Но послушайте! Я был на Останкинской телебашне и видел Москву. Столицу, которая распласталась во все стороны от одного края Земли до другого и скрывалась за горизонтом в серой дымке. И нигде она не кончалась.

Вы говорите, что воруют — и действительно, может быть, воруют. Я этого не знаю просто. Но если город отдраен, красив и аккуратно вымощен, если он растёт и развивается, я готов простить казнокрадам их маленькие шалости. Готов даже несчастную плитку простить.

«На розвальнях, уложенных соломой,

Едва прикрытые рогожей роковой,

От Воробьевых гор до церковки знакомой

Мы ехали огромною Москвой», — писал поэт Мандельштам.

Безо всяких прикрас, Москва — это огромный город. Непомерный, необъятный. По улицам её можно прогуливаться от самого рассвета, и до полуночи. Хвататься за одну, сворачивать на другую, а прежнюю — комкать и выбрасывать, как тетрадный лист. Каждый квартал не похож на другой: разные повороты, клумбы; за каждой аркой — открытие, за каждым углом — откровение. Улицу, на которой я жил, я не спутаю ни с одной другой: пики домов выстроились стройным чёрно-красным рядом. От опустевшего завода их отделяла лента сквера с саженцами и скейт-площадкой. Она выступала чем-то вроде барьера между двумя мирами: старым, покинутым и новым, сданным в аренду. По другую сторону улицы гастарбайтеры перекладывали асфальт. Целую неделю работа здесь кипела и не двигалась с места.

Каждое утро я наблюдал за нею, прогуливаясь до станции метро «Стахановская», откуда я неизменно уезжал в город и гулял, гулял, гулял…

Скоро я даже начал ориентироваться в нём.

Обособленно стоит поговорить о Москва-Сити. Некоторые москвичи утверждают (да и вообще, такое мнение плавает в современном дискурсе), что этот деловой центр никакого отношения к Москве, как городу с полуторатысячелетней историей, не имеет. Эти стеклянные высотки, дескать, — уродство на фоне сохранившейся архитектуры. Их даже возвели на отшибе, как будто постеснявшись.

Соглашаться или опровергать не буду: я права не имею. Я не москвич, а в единственной высотке бывал только раз по естественной нужде. Скажу только, что сегодня вся столица усеяна остеклёнными многоэтажками. Не такими высокими, правда, так что, консерваторам, я думаю, стоит начать борьбу с них. А ещё лучше — с ветряных мельниц. И я не иронизирую, а всего лишь здраво оцениваю наши силы в противостоянии с прогрессом. Я ведь тоже с вами!

Здесь же, в Москва-Сити, ярче всего мне явилась урбанистическая проблема города. Улицы и стены в Москве стягивают длинные гладкие магистрали и многополосные дороги, перейти которые — задача для старших классов школы, не меньше. Чтобы пересечь десять метров асфальта от вышеупомянутого делового центра до набережной (вот она, до неё рукой подать!), пришлось минут десять пилить в одну сторону только за тем, чтобы выяснить — переход в другой стороне. Дальнейшие события разворачивались монотонно и предсказуемо. Короче, пешеходных переходов критически не хватает.

Когда я отправился в супермаркет, и на пути мне встретилась дорожная развязка, я готов был сесть на пакет и заплакать.

Вероятно, поэтому больше всего среди достопримечательностей меня поразил Ботанический сад — своею трогательной тишиной и открытым простором. Ходить по нему можно в любом направлении, руководствуясь только своим желанием, и это никем не возбраняется. Ах, как славно было пробежать по газону, не выискивая верного пути!

Непрерывным потоком по дорогам плетутся машины. Хотя знаменитых московских пробок я так и не увидел — вероятно, упущение туристического маршрута. Так что, может показаться, что Москва — город шумный. Автомобили здесь ревут действительно душераздирающе, а вот люди… В какой-то момент я вдруг осознал, что совсем не слышу их. Даже на самых оживлённых улицах — на Никольской, там — нет. Они совсем не говорят, что ли? — подумал. Москвичи ведь должны постоянно вести деловые беседы, перекрикивать друг друга. Обращать на меня внимание, в конце концов. Они, в свою очередь, наотрез отказывались соответствовать ожиданиям.

Тогда я стал прислушиваться к прохожим и заметил, что они действительно говорят между собой. Но так тихо, что, даже проходя рядом, речи разобрать невозможно. Москвичи молчат в метро, шепчут признания, говорят вполголоса на улице и тихо восхищаются. Мне сказали, что это просто южные люди громкие. Для меня, якобы, такая спокойная обстановка непривычна. Мне вообще часто делают замечания за то, что я повышаю голос, так что, вполне возможно, проблема не в южном народе, а в северном. Они боятся простудиться и берегут голосовые связки.

Я говорю про час пик. Москва просыпается в десять часов утра — раньше в городе ловить вовсе нечего. Разве что, голубей — птички щебечут, листья шуршат. А в остальном предрассветная идиллия тянется здесь почти до полудня. Лавочники спят.

А вот городских сумасшедших мы почти не встречали, и это даже расстроило. Один только мужчина нараспев читал стихи, обращаясь к Красной площади. Задумчиво его слушали двое «космонавтов», нёсших службу рядом. Другой, по виду приезжий, изо дня в день пританцовывал возле уличных музыкантов на Арбате. Вот и всё. Совсем всё. Даже обманутым себя чувствую.

А теперь я предлагаю вам условиться в том, что есть Москва туристическая и Москва настоящая. В сущности, обе они настоящие: разница только в уровне фешенебельности и презентабельности. По-русски говоря, в понтах.

Москва туристическая — это Арбат, Красная площадь, Лубянка, ВДНХ. Это Москва-река и пара-тройка переброшенных через неё мостов, Третьяковская галерея, обе они. Это эскимо в шоколадной глазури за триста рублей, позволить себе которое — значит признаться в собственной расточительности. Старушка сперва окунает пломбир на палочке в чан с шоколадом, а затем вынимает так, что сладость стекает назад, как в рекламе батончика «Сникерс». Я не решился попробовать «тот самый вкус» чужого детства. Это неприлично, пошло и дорого.

Вместо этого мы с товарищем однажды перепутали пути и сели не в ту электричку. Должны были приехать на станцию «Серп и Молот». Вагон был старый, расписной — в смысле, расписанный из баллончика неизвестными хулиганами. Потёртый. На поворотах его потряхивало, а в мутных стёклах вечернее солнце гладило крыши каких-то промышленных складов. Раздавшееся из динамиков слово «Чухлинка» привело нас в чувство, и мы выскочили.

Железнодорожные пути поросли бурьяном, тисками их сжали бетонные стены, а выглядывающие из-за них дома казались заброшенными. Поотдаль грелась куча строительного мусора, и я почувствовал себя на самой окраине цивилизации. Я ведь не шучу! Остановочный пункт на пути пригородного поезда Ростов-на-Дону — Таганрог выглядит оживлённее Чухлинки в том виде, в котором она предо мной тогда предстала.

Мы разгладили рубашки и брюки, готовились покорять Москву, а оказались в Чухлинке.

Конечно, я ужасно преувеличу, если скажу, что вся столица нашей Родины такая целиком. Нужно только понимать, что это не райский остров, не мегаполис будущего и не центр Вселенной. Местами, может быть. Пятнами. В первую очередь Москва — это город, в котором живут люди. Им нужны жилые кварталы со школами и круглосуточными магазинчиками. Так что, если не спускаться в метро и не выбираться в центр, любой уроженец более или менее крупного российского города почувствует себя в столице, как дома. Здесь можно жить, не меняя привычек. Здесь можно найти разрисованный поржавевший гараж, заросший травой дворик с поломанными лавочками, полузаброшенное депо. Даже искать особенно не придётся.

Стоя у кассы в магазине ночью, я поймал себя на мысли, что потерял ориентацию в пространстве. Это мог быть какой угодно город, но оказалась Москва.

В каждом городе есть своя чухлинка: побольше или поменьше. Я сам родом из чухлинки, если хотите — рос в девятиэтажном кирпичном доме XX века постройки. Просроченном. И когда я увидел московскую чухлинку, испытал к ней тёплое чувство детской любви. Чистой, неподкупной.

Это всё равно, что увидеть девушку без макияжа и понять внезапно, что она не ангел, ниспосланный к тебе с небес, а такой же человек, как ты, только красивее. Что-то щёлкает.

А всё-таки, когда она наведёт марафет и выйдет с тобой на вечернюю прогулку…

Вы встанете на берегу чёрной, словно залитой нефтью, Москвы-реки, посмотрите на поднятую ветром рябь. Ах! Тысячей ламп засияет жёлтый силуэт сталинской высотки — отеля, увенчанного звездой. По воде проскользит речной трамвай. Позади запетляют в безвылазных узлах развязок премиальные автомобили, ни один из которых ты себе позволить не сможешь.

Следом ты поведёшь её на Арбат — она станет слушать музыкантов, попросит купить это или то. Или и это, и то. Сфотографировать её у стены Цоя. Вы вдохнёте свежий ночной воздух у ленинской библиотеки, и под строгим взглядом Фёдора Михайловича Достоевского ты забудешь о том, что видел её без макияжа. Она снова покажется тебе небесным созданием. Бог с ним, что у неё чухлинка — можно и простить. У кого её нет — пускай первым кинет в меня камень.

И я простил Москву. Простил за высокие цены и непроходимые магистрали. Простил ей неприветливость. Простил дождь, который пролился в последний день нашего пребывания в столице. Мы бежали под ним сквозь узкие улочки к метро и смеялись, как дети. А потом поспешили на Павелецкий вокзал.

Я вообще думаю, что любовь рождается тогда, когда мы учимся прощать.

Так я простил и полюбил Москву.

Telegram: https://t.me/d_kovalevskiy

ВК: https://vk.com/club226902319

VC: https://vc.ru/u/3764075-dmitrii-kovalevskii