IT-беженец в Германии. Часть 49. Был такой человек

2 ноября, среда, ночь.

Это настоящая история. Происходит со мной прямо сейчас. Пишу как есть. Все части на Медиум.

— Шииты, брат, они прикинь, они бьют себя во время молитвы. Прямо плётками, дуй, и цепями бьют. Всевышний нам не велит себя калечить. А они бьют себя. До мяса.

— А у нас Иван Грозный тоже, говорят, закрывался в монастыре и со своими опричниками они друг друга хлестали.

— А шииты еще себе гвоздь вбивают в голову, дуй. Прямо вот сюда. Ты представляешь?

Я задумался. Ну да, такому мне нечего противопоставить. Но:

— Я в книжках Акунина читал, что Петр I у нас кузнечными мехами надувал бояр. Ради веселья. Прям засовывали меха в гузку и давай качать, пока живот не лопнет.

— А у шиитов, брат, публичные дома есть. Представляешь, дуй? Там на входе мула сидит. Кто заходит к ним, он того женит на женщине, которую тот выберет. А когда выходит, мула брак аннулирует, дуй. Это ты что, дуй, ты Всевышнего обмануть хочешь что-ли?

— Во, раз про публичные дома начали, я тут вспомнил еще про Ивана Грозного …

Всю ночь мы проболтали. Я многое узнал про ислам. Когда религиозно-историческая тема иссякла, говорили про семью.

Я рассказал ему о папе. О своем папе. Что он инженером был в СССР, а когда союз развалился, потерял работу. Еле-еле нашел новую, но не по специальности. Вообще не по специальности. На зоне, охранником. Запил.

Когда он работал инженером, у нас дом был завален чертежами. Он постоянно что-то чертил. А еще иногда ставил две табуретки, на них клал стекло. Под стекло — лампу. А на стекло уже свои чертежи и что-то там рисовал.

Как я потом понял, он проектировал инженерные системы в зданиях. А тогда я не понимал. Я еще мог под этим стеклом в полный рост стоять.

Папа невероятно гордился своей работой. Когда мы гуляли по городу, всегда показывал мне дома, которые он помогал строить.

Однажды завел меня в городскую больницу. Мы туда не собирались и никто из нас не болел. Но он повел меня по коридорам и начал пальцем показывать на стены, потолки. Там, говорит, какие-то узлы у него. Он их туда положил. Я ничего не понимал. Но очень было интересно, что это за узлы.

А вот свою новую работу он ненавидел. Истово ненавидел. И пил. Рассказывал истории о том, как ему приходится с убийцами, маньяками, людоедами там общаться. И пил.

Из хорошего на его новой работе у меня уже мало воспоминаний. Но помню, как он меня драться учил. Их там учили, а он дома меня учил.

— Сначала, говорит, нужно нанести расслабляющий удар. В солнечное сплетение или по яйцам, например. Но по яйцам бить без повода не нужно. Только если у противника явный перевес. А если вообще всё очень плохо и угроза жизни есть, то можно бить в колено, в кадык

— Я не уверен, что человек после такого сможет расслабиться

— Еще как расслабится, не сомневайся. А потом уже, когда он расслабленный, можно забирать его руку и скручивать. Тут главное — работать методично

Я тогда вообще не воспринимал это как нечто, применимое к другому человеку. И уж тем более не собирался это использовать. Для меня это было просто приятное времяпрепровождение с папой. Игра.

Получается, что это именно папа научил меня драться. Но он просто не рассказал, что это нужно делать всерьез и с другими людьми.

Думаю, поэтому эти уроки и не вспомнились, когда меня в школе начали булить. Сама концепция насилия тогда была неизвестна. Меня ведь даже не пороли в детстве. Один раз только, и то, папа за это сильно извинялся.

И еще он научил меня стрелять. Не помню точно, сколько мне было лет тогда. Может лет 10, не больше. Папа водил меня к себе на стрельбище, давал боевое оружие с боевыми патронами и показывал как нужно целиться, рассказывал как пуля летит.

Уже через много лет после этого, в Ирландии, один из наших учителей английского при знакомстве попросил каждого ученика рассказать по-английски короткий факт о себе, который делает тебя особенным.

Ну я и рассказал, что уже в 10 лет стрелял из Калаша.

Так у меня прямо с первого дня появилось там много друзей. Друзей, у которых я заметно укрепил некоторые стереотипы о русских.

Но уроки рукопашного боя и стрельбы — это были только небольшие моменты просветления. Гораздо чаще я видел папу пьяным. Пьяным и жалующимся на работу.

Я тогда молодой еще был, глупый. Говорил ему, что если ты ее не любишь так, то чего работаешь ее? Увольняйся. Чего ты, дурак такой, на нее вообще пошел-то?

…

Не всего тогда смог рассказать Исхану.

Не смог рассказать, что когда я постарше стал, я нелюбил папу. За то, что он пьет. Пьет и жалуется на свою работу. Слабак. Да найди другую. Я так и называл его. Слабак.

П&здüк малолетний.

Я тогда молодой был еще, глупый. Я не понимал, что не было другой работы в те времена. Просто не было. У всех была задница. Во всей стране она была.

А у него семья была. И семью кормить нужно. А в нашем городе ничего нет. Только шахты и зоны. Да шахты и те уже иссякли. Только зоны. Градообразующее предприятие.

Я не понимал, что он туда ходит и каждый день видит этих маньяков, убийц, людоедов для того, чтобы я, мр@зь, вырос человеком. Чтобы я не жил в полной нищите. А я не понимал.

Ну не понимал я этого!

Я только потом понял. Когда поздно уже было.

Он ради меня свою жизнь положил. А я за это его презирал и называл слабаком. Вот такой вот я человек. С гнильцой.

Я не эмоциональный человек. Я не злюсь и не радуюсь так бурно, как это делают другие люди. Не переживаю и не боюсь. Когда нужно повысить голос, я повышаю его методично, потому что так нужно, а не потому что эмоции заставляют. Я даже в детстве почти не плакал. И не помню, когда вообще плакал.

Плачу всегда, когда вспоминаю о папе. И сейчас пишу и плачу. Поэтому и не стал этого Исхану рассказывать. А то не знаю, за кого бы он меня принял.

Долго думал, стоит ли тут вообще писать об этом. Дольше обычного не выкладывал этот текст и многое вычеркнул из него в итоге. То про колбасу напишу, то про чеснок, то про зверя.

Подумал, подумал и решил, что пусть и про это будет написано. Хотя-бы немного. Пусть все знают.

Я почти не помню своих дедов. Одного только помню. Он был шахтером. Мелкого меня учил кататься на велосипеде. А потом его зарезали по пьяни.

А второй дед умер, когда меня еще не было. Тоже по пьяни.

И многие мои друзья никогда в глаза не видели своих дедов. И мои дети со своим дедом не познакомятся уже. Может, текст этот почитают хотя-бы и помянут, что был такой человек.

И ничего от него не осталось. Только я от него остался. И этот текст.