«Отказ от наших долгосрочных целей в пользу немедленного вознаграждения — это и есть прокрастинация»

Отрывок из книги «Предсказуемая иррациональность» Дэна Ариели.

Издательство «Альпина Паблишер» выпустило книгу «Предсказуемая иррациональность». По словам автора, цель этой книги — пересмотреть стереотипы решений и поступков, которые определяют жизнь людей.

Редакция vc.ru публикует главу из книги, посвящённую прокрастинации.

В американской жизни, атрибутами которой являются большие дома, большие автомобили и большие телевизоры с плазменным экраном, возникает новый большой феномен: самое значительное сокращение накоплений со времен Великой депрессии.

Всего 25 лет назад нормой считались накопления, составлявшие несколько десятков процентов от дохода. В 1994 году доля сбережений составляла около 5%. А к 2006 году эта доля в бюджетах американцев упала ниже нуля — до -1%.

Американцы не только перестали делать накопления; они стали тратить больше, чем зарабатывать. У европейцев дела обстоят значительно лучше — в среднем они направляют на сбережения около 20% доходов. Для Японии этот показатель составляет 25%, для Китая — более 50%. Так что же происходит с Америкой?

Я полагаю, что один из ответов состоит в том, что американцы поддались безудержному потребительству. Давайте заглянем в дома, в которых мы жили до тех пор, пока у нас не возникло потребности иметь так много вещей. Обратим внимание на размер шкафов. К примеру, наш дом в Кембридже, Массачусетс, был построен примерно в 1890 году. В нем вообще не было шкафов.

Шкафы в домах, построенных в 1940-х годах, были настолько маленькими, что человек мог с трудом в них поместиться. Шкафы в домах 1970-х годов — чуть больше, в них можно было разместить кастрюлю для фондю, пару коробок и несколько коротких платьев. Однако нынешние шкафы совсем другие.

Появилось понятие «гардеробная», означающее, что вы можете войти в шкаф и ходить внутри него. Не важно, насколько глубокими становятся шкафы — американцы найдут способ заполнить их до упора.

Другой ответ, составляющий вторую половину проблемы, связан с недавно возникшим всплеском потребительского кредитования. У средней американской семьи в наши дни имеется шесть кредитных карт (в одном только 2005 году американцы получили по почте 6 млрд предложений об открытии кредитных карт).

Выглядит пугающе, но долг средней американской семьи по кредитам составляет около $9000; семь из 10 домохозяек занимают с помощью кредитных карт средства на покрытие основных расходов, таких как покупка продуктов питания и одежды, а также на коммунальные платежи.

Насколько было бы лучше, если бы американцы вновь стали, как в старые добрые дни, делать накопления, собирать немного наличных в банку из-под печенья и откладывать некоторые покупки до тех пор, пока не смогут их действительно себе позволить!

Почему же мы не можем сократить наши расходы, хотя знаем, что нам стоило бы это делать? Почему мы не можем отказать себе в новых покупках? Куда подевалось наше знаменитое в прошлом самообладание?

Как говорится, благими намерениями вымощена дорога в ад. И большинство из нас знает, о чем идет речь. Мы обещаем себе начать откладывать деньги на старость, а затем тратим накопления на очередной отпуск. Мы обещаем себе сесть на диету, но сдаемся перед натиском великолепного меню десертов в ресторане. Мы обещаем себе регулярно следить за уровнем холестерина, но раз за разом откладываем визит к врачу.

Сколько же мы теряем, поддаваясь мимолетным желаниям, отвлекающим нас от достижения долгосрочных целей? Сколько здоровья мы утрачиваем, отменяя визиты к врачу и не занимаясь спортом? Какого благосостояния мы лишаемся, забывая о своем стремлении к сбережениям и снижению текущих затрат? И почему мы так часто проигрываем в борьбе с прокрастинацией?

Обещая себе начать экономить деньги, мы находимся в холодном состоянии. Давая себе обязательство заняться спортом или следить за собственным весом, мы опять же делаем это в холодном состоянии. Однако затем нас накрывает поток лавы — наши горячие эмоции.

В тот момент, когда мы даем себе слово начать экономить, мы видим новую машину, горный велосипед или пару ботинок, которые нам прямо-таки необходимо иметь. А когда мы планируем регулярно заниматься спортом, то находим ту или иную причину остаться дома и просидеть весь день перед телевизором.

А как насчет диеты? Я, пожалуй, скушаю этот кусочек шоколадного торта, а на диету сяду буквально с завтрашнего дня. Так вот, друзья мои, отказ от наших долгосрочных целей в пользу немедленного вознаграждения и называется прокрастинацией.

Мне, как преподавателю университета, проблема прокрастинации слишком хорошо знакома. В начале каждого семестра мои студенты героически обещают себе вовремя выполнять все задания, сдавать все работы в срок и вообще активно заниматься. И в ходе каждого семестра я наблюдаю, как они уступают различным искушениям — встречаются с друзьями или уезжают в горы покататься на лыжах, забыв о своих благих намерениях и все больше забрасывая учебу.

В конце концов дело заканчивается тем, что они пытаются поразить меня — но не пунктуальностью, а изобретательностью. Они придумывают множество историй, оправданий и семейных трагедий, объясняющих их медлительность (почему, интересно, все трагические события в семьях происходят в течение двух последних недель семестра?).

После того как я проработал несколько лет в MIT, мы с моим коллегой Клаусом Вертенброхом (преподавателем Бизнес-школы INSEAD, имеющей подразделения во Франции и в Сингапуре) решили провести ряд исследований, которые могли бы выявить причины и, возможно, подсказать решения этой проблемы, столь свойственной человеческим существам.

На этот раз в роли подопытных кроликов должны были выступить великолепные студенты, которым я преподавал основы поведения потребителей.

В первый же учебный день, когда студенты расселись в аудитории, полные энтузиазма (и, само собой, исполненные желания как можно лучше выполнить все задания), я начал с рассказа о кратком содержании курса. Я проинформировал их о том, что в ходе 12-недельного семестра им придется сделать три письменные работы. От оценки за них будет во многом зависеть та оценка, которую они получат за весь курс.

«А когда нам нужно их написать?» — спросил один из студентов, сидевший в задних рядах аудитории. Я улыбнулся и ответил: «Вы можете сдать мне свои работы в любое время до конца семестра. Это решать вам самим». Студенты уставились на меня в недоумении.

«Предлагаю вам следующее, — объяснил я. — К концу этой недели вы должны сообщить мне, когда каждый из вас сдаст свои работы. Установив для себя крайние сроки, вы не можете их изменить». Я также сообщил им, что, если работы будут сданы позднее срока, итоговая оценка будет уменьшена на 1% за каждый день опоздания.

Студенты имели право сдать свои работы до оговоренного срока (это не наказывалось), однако я не собирался читать их раньше конца семестра, соответственно, это никак не влияло на итоговую оценку. Иными словами, мяч был на их стороне. Мне было крайне интересно: хватит ли моим студентам самоконтроля для того, чтобы сыграть в эту игру?

«Профессор Ариели, — произнес с милым индийским акцентом Гаурав, один из самых толковых студентов на курсе. — Не кажется ли вам, что с учётом данных вами инструкций для нас имело бы смысл выбрать для сдачи работ самую позднюю дату?»

«Вы можете это сделать, — ответил я. — Если считаете, что это имеет смысл, делайте так». Учитывая данные условия, что бы вы сделали?

Какие же сроки выбрали для себя студенты? Разумеется, на 100% рациональный студент последовал бы совету Гаурава и назначил бы крайний срок на последний день учебы — в конце концов, если работы будут готовы раньше, их можно сдать и до срока, но почему бы не создать себе дополнительный резерв времени?

В том случае, если студенты полностью рациональны, отодвигание срока на последние дни семестра, безусловно, выглядит самым лучшим решением. Но что, если студенты не столь рациональны? Если они поддаются искушению и склонны к промедлению? А если к тому же осознают свою слабость?

Если студенты не являются рациональными и знают об этом, то они могли бы установить те сроки сдачи работ, которые подтолкнули бы их к более ответственному поведению. Они могли бы выбрать более ранние сроки, вынудив себя таким образом начать работу над проектами с самого начала семестра.

Что же сделали мои студенты? Они использовали инструмент планирования, который я им предложил, и распределили работу над заданиями по всему семестру.

Это было прекрасным решением, и оно позволило предположить, что студенты осознают свою склонность к прокрастинации и по возможности пытаются повысить самоконтроль, — однако основной вопрос для нас заключался в том, способен ли инструмент, предложенный студентам, улучшить их результаты по итогам семестра.

Чтобы это выяснить, нам пришлось провести этот эксперимент с различными вариациями в нескольких группах, а затем сопоставить между собой качество работ, cделанных студентами из каждой группы.

Оставив Гаурава и его соучеников размышлять над крайними сроками, я направился в два других моих класса — для них были припасены другие условия. Студентам второй группы я вообще не задал никаких ограничений по срокам сдачи работ в ходе семестра. Все, что им нужно было сделать, — сдать мне работы не позднее последнего дня учебы.

Разумеется, они могли сдать их и раньше, но это не давало им никаких преимуществ. Мне казалось, что студенты этой группы должны быть счастливы: я дал им полную свободу действий. Кроме того, у них не было шансов пострадать из-за несоблюдения промежуточного срока.

Третья группа услышала от меня почти диктаторский приказ: они обязаны были сдать свои работы строго по окончании четвертой, восьмой и двенадцатой недели. Директива не подлежала обсуждению, и у студентов не было возможности сделать шаг влево или вправо.

Какая из трёх групп достигла самых высоких результатов? Гаурав со своими товарищами, обладавшими относительной гибкостью? Вторая группа, имевшая единый срок сдачи работ в конце семестра и, следовательно, обладавшая наивысшем уровнем гибкости? Или третья группа, сроки для которой были продиктованы мной, что полностью лишало их какой-либо гибкости? Какая из групп показала худшие результаты?

Когда семестр завершился, Хосе Сильва, ассистент по работе со студентами (сам являющийся экспертом по прокрастинации и преподающий в Калифорнийском университете в Беркли), раздал студентам проверенные нами работы. Наконец-то мы могли сравнить результаты и сопоставить их с тремя различными условиями по срокам.

О чем свидетельствуют эти результаты? Во-первых, о том, что студентам действительно свойственна прокрастинация (вот это новость!); а во-вторых, что жёсткие ограничения свободы (равномерно распределённые задания с установленными извне сроками) являются лучшим средством против неё.

Однако самым значимым открытием для нас стало то, что такой простой инструмент, как возможность самостоятельно определять сроки исполнения работ и брать на себя обязательства, позволил студентам получить более высокие оценки.

Наше исследование показало, что студенты в целом осознают наличие проблемы, связанной с прокрастинацией. Если они начинают предпринимать действия, направленные на борьбу с ним, то могут достичь определенного успеха в улучшении своих оценок.

Но почему же оценки у группы, самостоятельно определявшей сроки сдачи работ, оказались ниже, чем у группы, для которой сроки сдачи работ были спущены сверху в диктаторской манере? Я думаю, что объяснить это можно так: люди осознают свою склонность к прокрастинации в разной степени. Даже те, кто понимает эту тенденцию, могут не видеть всю глубину проблемы.

Да, люди вполне могут устанавливать для себя сроки, однако эти сроки не всегда будут оптимальными с точки зрения достижения наилучших результатов. Когда я внимательно изучил сроки сдачи работ, установленные студентами из группы Гаурава, это стало очевидным.

И хотя подавляющее большинство студентов из этой группы распределило сроки по времени (и получило оценки ничуть не ниже, чем студенты из группы, в которой сроки были навязаны мной), некоторые студенты распределили время работы неравномерно, а некоторые не сделали этого вообще.

Именно те студенты, которые не распределили свое время, получили самые низкие оценки, что и привело к снижению средней оценки по группе. Отсутствие заранее распределенного времени — то есть установленных сроков, которые заставили бы студентов раньше приняться за работу, — привело к тому, что сданные работы были недостаточно продуманы и плохо написаны (не говоря о том, что часть студентов сдала работы не вовремя, из-за чего их балл снизился).

Эти результаты позволяют понять следующее. Несмотря на то, что проблема, связанная с прокрастинацией, существует практически у всех студентов, те из них, кто способен осознать и признать эту слабость, находятся в лучшем положении. Они имеют все шансы эффективно воспользоваться имеющимся у них инструментом для самостоятельного установления сроков окончания работы. А устанавливая сроки, они помогают себе преодолеть проблему.

Вот к каким результатам привел наш эксперимент со студентами. Каким же образом этот эксперимент связан с нашей повседневной жизнью? Думаю, что связь здесь прямая.

Научиться противостоять искушению и выработать у себя самоконтроль — это цели, к которым стремится каждый человек. Многие наши неудачи происходят как раз из-за характерной для нас неспособности достичь этих целей.

Вокруг себя я вижу множество людей, которые изо всех сил стараются делать правильные вещи. Люди с лишним весом клянутся себе, что никогда и близко не подойдут к соблазнительным десертам, семьи обещают тратить меньше денег и так далее. Борьба за контроль идет повсюду. Мы замечаем её следы в книгах и журналах. Телевизионные шоу и радиопередачи наполнены идеями о самосовершенствовании и помощи в нём.

И все равно, несмотря на всю эту массу печатной и электронной информации, мы снова сталкиваемся с той же проблемой, что и наши студенты, — раз за разом мы не можем достичь своих долгосрочных целей. Почему? Потому что, не имея заранее сформулированных обязательств, мы поддаемся искушению.

Так что же делать? Наиболее очевидный вывод из описанных мной выше экспериментов состоит в том, что большинство из нас способно к концентрации, когда некий авторитарный «голос сверху» начинает отдавать нам приказы. Не стоит забывать, что студенты, которым я сам назначил сроки исполнения работы, — то есть к которым я обратился с «родительской» позиции — показали наилучшие результаты.

Но также очевидно, что, несмотря на высокую эффективность, приказы не всегда нравятся людям или являются уместными. В чем же может заключаться компромисс? Мне представляется, что лучше всего давать людям возможность самостоятельного определения своих действий и обязательств до начала работы.

Подобный подход может оказаться не столь результативным, как диктаторский, однако он может подтолкнуть нас в правильном направлении (возможно, этот подход окажется еще более эффективным, когда мы научим людей действовать в таких обстоятельствах и дадим им возможность набраться собственного опыта в планировании сроков).

Каков же итог? У нас есть проблемы с самоконтролем, связанные с немедленным и отложенным вознаграждением. Вряд ли с этим кто-то будет спорить.

Но для каждой проблемы, с которой мы сталкиваемся, существует и потенциальное решение, связанное с механизмом самоконтроля. Если мы не можем самостоятельно откладывать деньги на депозит, мы можем попросить работодателя переводить часть нашей зарплаты на другой счет; если же нам не хватает воли для того, чтобы начать заниматься спортом, мы можем делать это в компании друзей. Этим инструментам стоит довериться, ведь именно они помогают нам стать теми, кем мы хотим быть.

Какие еще проблемы, связанные с прокрастинацией, могут быть решены с помощью подобных механизмов? Давайте поговорим о здравоохранении и задолженности по потребительским кредитам.

Каждый знает, что профилактика является более эффективной и выгодной — как для людей, так и для общества в целом, — чем лечение уже имеющейся болезни. Предотвращение заболевания предполагает проведение регулярных обследований, позволяющих выявить симптомы возможной болезни на ранних этапах.

Однако проведение колоноскопии или маммографии является по-настоящему суровым испытанием. Даже проверка уровня холестерина, предполагающая взятие крови для анализа, является достаточно неприятной процедурой. Таким образом, несмотря на то, что наше долголетие и здоровье зависят от проведения медицинских исследований, в краткосрочной перспективе мы склонны откладывать, откладывать и откладывать свое участие в них.

Но можете ли вы представить, что произошло бы, если бы мы начали проходить медицинские обследования вовремя? Подумайте о том, сколько серьезных проблем со здоровьем мы могли бы решить в случае своевременного диагностирования.

Подумайте, какую экономию можно было бы получить на расходах, связанных со здравоохранением, и сколько несчастных людей можно было бы спасти. Так как же нам решить проблему?

Мы могли бы использовать диктаторский подход, при котором государство (в отчасти оруэлловском стиле) приказывало бы нам, когда нужно пройти очередное медицинское обследование. Этот подход отлично сработал с моими студентами, которым были спущены сверху сроки окончания работы, вследствие чего они показали хорошие результаты.

Общество в целом, вне всякого сомнения, стало бы более здоровым, если бы полиция по делам здравоохранения хватала людей, склонных к промедлению, и тащила в ведомство по контролю уровня холестерина для проведения анализов крови.

Это кажется чрезмерным, однако вспомните о множестве других случаев, в которых государство навязывает свою волю для нашего же собственного блага. Нам могут выписать штраф за переход проезжей части в неположенном месте или за непристегнутый ремень безопасности в автомобиле.

Лет 20 назад никто не мог и подумать о том, что в общественных зданиях, барах и ресторанах по всей Америке будет запрещено курение, но сегодня это стало реальностью, причем за нарушение этого правила вам грозит немалый штраф.

В наши дни силу набирает движение против трансжиров. Стоит ли запрещать людям жадно поглощать картофель фри, потребление которого может привести к закупорке сосудов?

Иногда мы поддерживаем законопроекты, ограничивающие наше саморазрушительное поведение, но в других случаях мы столь же рьяно начинаем защищать собственную личную свободу. Так или иначе, каждый раз дело заканчивается компромиссом.

Однако, если общественность не примет предложения об обязательных медицинских осмотрах, существует ли какой-то промежуточный вариант? Вспомните группу, в которой учились Гаурав и его товарищи. Я позволил участникам группы самим установить себе сроки окончания работы, однако за нарушение этих сроков полагалось наказание.

Возможно, этот вариант мог бы быть идеальным компромиссом между авторитаризмом и тем, что мы так часто наблюдаем в профилактической медицине сегодняшних дней, — полной свободой потерпеть поражение.

Предположим, что ваш доктор рекомендует вам проверить уровень холестерина. Это означает, что вы должны отказаться от ужина накануне анализа крови, на следующее утро поехать в больницу без завтрака, затем просидеть достаточно длительное время в переполненном коридоре перед лабораторией, после чего отдать себя в руки медицинской сестры, готовой воткнуть иглу вам в вену.

Помня о такой перспективе, вы подсознательно начинаете откладывать свой визит. Теперь представьте себе, что вы уже заплатили доктору депозит в размере $100, который вернется к вам лишь в случае, если вы вовремя придете на анализ. Насколько увеличатся шансы на то, что вы появитесь на обследовании?

А если доктор спросит вас о том, готовы ли вы заплатить подобный депозит в размере $100 перед тестом? Готовы ли вы будете наложить на себя такое ограничение? А если вы это сделаете, насколько повысится вероятность вашего прихода в больницу вовремя?

Давайте предположим, что речь идет о более сложной процедуре, например, о колоноскопии. Хотели бы вы внести депозит в размере $200, который вернётся к вам только в случае своевременного появления на процедуре? Если да, то вы, по сути, повторяете то же условие, что я предложил Гаураву и его товарищам. Это условие однозначно мотивировало студентов к тому, чтобы нести ответственность за свои собственные решения.

Каким еще образом мы могли бы победить склонность к прокрастинации в области здравоохранения? А что, если попытаться скомпоновать медицинские и стоматологические процедуры таким образом, чтобы их стало легко планировать заранее и выполнять?

Позвольте мне рассказать вам историю, иллюстрирующую этот тезис. Несколько лет назад Ford Motor Company пыталась найти наилучший способ заставить владельцев машин приезжать в сервисные центры для проведения регулярного технического обслуживания.

Проблема заключалась в том, что автомобили Ford состоят примерно из 18 тысяч деталей, и, к сожалению, не все они нуждаются в осмотре в одно и то же время (один из инженеров компании рассчитал, что определенные болты в составе оси должны подвергаться осмотру после каждых 5800 км пробега).

Это была лишь часть проблемы: так как у Ford было выпущено около 20 моделей автомобилей, которые к тому же модернизировались каждые несколько лет, задача казалась почти неразрешимой. Все, что могли делать потребители, а также сотрудники автоцентров, — это пролистывать толстые тома инструкций, чтобы выяснить, какие детали нужно осматривать в каждый момент времени.

Однако сотрудники Ford заметили, что дилеры компании Honda подходят к решению этой задачи иным, довольно необычным образом. Несмотря на то что автомобили Honda состояли примерно из тех же 18 000 запчастей и график их осмотра был примерно таким же, Honda решила разбить эти графики на три так называемых «инженерных интервала» (например, каждые шесть месяцев или 8000 км; каждый год или 16 000 км; каждые два года или 40 000 км).

Этот список был вывешен на стене комнаты техцентра, в которой оформлялись заказы. Сотни действий по обслуживанию автомобилей были сведены к простым, привязанным к пробегу событиям, единым для всех типов автомобилей. Каждое сервисное действие было четко связано с другими, имело ясную последовательность и цену. Каждый посетитель мог в любой момент выяснить, какие работы необходимо провести в автомобиле и в какую сумму эти работы обойдутся.

Однако дело не ограничивалось лишь информированием: принятый в Honda метод позволял бороться с прокрастинацией, так как давал потребителям четкие инструкции, что нужно делать при достижении определенного пробега. Инструкция руководила их действиями. И она была настолько простой, что понять её мог любой. Потребители больше не находились в замешательстве, они перестали откладывать визиты в техцентр.

Своевременное обслуживание автомобилей Honda оказалось вполне простым действием. Некоторые сотрудники Ford посчитали эту идею прекрасной, но поначалу она встретила жесткое сопротивление инженеров компании.

Их пришлось убеждать в том, что хотя машина и может пройти 14,5 тысяч км без замены масла, его замена после 8тысяч км пробега позволит совместить эти работы с другими работами, требующимися в это время.

Им понадобилось объяснять, что для легкового Mustang и грузовика F-250 Super Duty, несмотря на технологические различия, могут быть созданы одинаковые графики обслуживания.

Их пришлось уговаривать, что объединение 18 тысяч сервисных операций в три группы, которыми гораздо легче управлять (что делало сервисное обслуживание автомобиля таким же простым делом, как изготовление сэндвича в McDonald’s), связано не с плохой работой инженеров, а с необходимостью улучшения качества обслуживания потребителей (не говоря о повышении репутации компании).

Основной аргумент в пользу новой системы заключался в следующем: пусть лучше потребители привозят свои автомобили на техобслуживание в согласованные промежутки времени, чем не привозят их вообще. В конце концов новая система заработала: Ford смог последовать примеру Honda и перестроить механизм оказания сервисных услуг.

Прокрастинация прекратилась. Прежде работавшие лишь на половину своей мощности технические центры заполнились машинами. Дилеры смогли заработать денег, и всего через три года компания Ford догнала Honda в этом направлении.

Так нельзя ли и нам упростить подход к комплексным обследованиям и тестам, а затем с помощью добровольно наложенных на себя финансовых санкций (а еще лучше — с помощью какого-нибудь «родительского гласа») повысить общее качество здоровья, снизив при этом затраты на здравоохранение?

Из истории с Ford можно извлечь следующий урок. Объединение нескольких медицинских тестов и процедур в рамках одного визита позволит людям помнить о них — и это будет гораздо более толковым решением, чем постоянные и не связанные друг с другом напоминания о различных процедурах, которые все, как правило, игнорируют.

И вот тут возникает вопрос: возможно ли вытащить наше здравоохранение из трясины привычных подходов и представлений и сделать медицинское обслуживание таким же простым, как изготовление гамбургера? Генри Торо в своих книгах призывал: «Упрощайте! Упрощайте!» И действительно, умение упрощать является признаком истинного гения.

Мы могли бы приказать людям прекратить тратить деньги (помните оруэлловский указ?). Именно этот путь мы использовали при общении с третьей группой студентов, которым пришлось смириться с назначенным мной сроком завершения работы. Но существуют ли более разумные способы заставить людей следить за собственными расходами?

Например, несколько лет назад я услышал о методе «ледяного стакана», предназначенном для снижения расходов по кредитным картам. Это своего рода домашнее средство от импульсивных трат. Вы кладете кредитную карту в стакан с водой, а затем ставите стакан в морозилку.

Когда вы в следующий раз окажетесь под воздействием импульсивного желания что-то купить, вам придётся подождать, пока лёд растает и вы сможете извлечь карту. К этому времени ваше непреодолимое желание немного поутихнет (разумеется, вы не можете поставить стакан со льдом в микроволновую печь, потому что в этом случае вы уничтожите её магнитную полосу).

Но для решения этой задачи есть и другой способ — возможно, не самый лучший, но гораздо более современный. Джон Лиланд опубликовал в газете The New York Times очень интересную статью, в которой описал одну историю:

Очевидно, что блог Триши представляет собой часть более широкой тенденции. В интернете можно найти десятки (а может быть, уже и тысячи) сайтов, посвященных борьбе с долгами, — например, Poorer Than You, We’re in Debt, Make Love Not Debt.

Сайт самой Триши находится по адресу bloggingawaydebt.com. Лиланд заметил, что «потребители просят друг друга помочь в развитии самоконтроля из-за того, что многие компании не устанавливают каких-либо ограничений».

Ведение блогов по вопросам чрезмерных трат является важным и полезным делом, однако на самом деле мы нуждаемся не в способе пожаловаться на свершившийся факт, а в методе, позволяющем нам обсуждать наши потребительские импульсы в конкретный момент времени.

Что можно было бы сделать в этом случае? Возможно ли создать нечто, имитирующее условия, в которых работал класс Гаурава, — при которых вы имеете определенную свободу, однако действуете в пределах границ?

Я начал представлять себе кредитную карту нового вида — обладающую встроенным механизмом самоконтроля, который позволяет людям ограничивать свои потребительские импульсы. Пользователи карт могли бы заранее решить, сколько денег они хотят потратить в каждой товарной категории, в каждом магазине и в каждый отрезок времени.

К примеру, пользователи могли бы ограничить свои расходы на кофе $20 в неделю, а на одежду — $600 за каждые полгода. Владельцы карт могли бы покупать овощи на $200 в неделю, на развлечения тратить не больше $60 в месяц и запретить себе приобретать сладости между 14:00 и 17:00.

Что происходит в случаях превышения лимита? Владельцы карт могли бы сами выбирать для себя штрафные санкции. К примеру, они могли бы заблокировать использование кредитных карт либо установить для себя некий внутренний налог и переводить его сумму в Habitat for Humanity, на счёт своего друга или на собственный долгосрочный депозит.

Эта система могла бы также включать «стакан со льдом» в качестве метода охлаждения при желании осуществить крупные покупки; более того, она могла бы инициировать отправку электронного сообщения вашей супруге, матери или другу:

Это может звучать как фантазия, но на самом деле это не так. Подумайте о потенциале смарт-карт (тонких карт размером с визитку и неограниченными возможностями для программирования), которые понемногу начали наполнять рынок.

Эти карты имеют возможность подстраиваться под нужды каждого конкретного владельца и помогают людям мудро управлять имеющимися у них возможностями кредитования. Почему бы не придумать для таких карт некий ограничитель по расходам, задающий лимиты для финансовых операций в определенных условиях (по аналогии с устройствами, устанавливающими ограничения по максимальной скорости движения на дорогах)?

Почему бы не создать своего рода финансовый эквивалент реле времени, позволяющий потребителям самим программировать карты так, чтобы кредитный лимит помогал каждому из них вести себя наиболее оптимальным образом?

Несколько лет назад я был настолько убежден в том, что идея самоконтролируемой кредитной карты действительно хороша, что попросил о встрече представителей одного крупного банка. К моему восторгу, мне оттуда ответили и предложили приехать в штаб-квартиру в Нью-Йорке.

Я прибыл в Нью-Йорк через несколько недель и после небольшой задержки у стойки регистрации на входе попал в современный конференц-зал. Глядя в окно, я мог видеть весь финансовый район Манхэттена и поток желтых такси, пробирающихся сквозь дождь. Через несколько минут в комнату зашли шестеро руководителей банка, в том числе глава подразделения, отвечавшего за операции с кредитными картами.

Я начал свой рассказ с описания того, каким образом прокрастинация приводит к проблемам в жизни практически каждого человека.

С точки зрения финансовой реальности, сказал я, такое положение вещей заставляет нас пренебрегать сбережениями и поддаваться искушению легкого кредита и вследствие этого наполнять наши шкафы вещами, которые на самом деле нам не нужны. Достаточно быстро я понял, что затронул чувствительную струнку в душе каждого из них.

Затем я начал описывать, в какую глубокую зависимость от кредитных карт попали американцы, как долги съедают их заживо, как они борются за то, чтобы вырваться из этого порочного круга. Сильнее всего эта ситуация ударяет по американским пенсионерам.

За период с 1992 по 2004 год рост задолженности среди американцев в возрасте старше 55 лет происходил быстрее, чем у любой другой возрастной группы. Некоторые из них даже доходили до того, что закрывали с помощью кредитных карт нехватку средств по программе Medicare. Другие же сталкивались с риском потери жилья за долги.

Я чувствовал себя примерно так же, как Джордж Бейли, умоляющий о прощении долга в фильме «Эта замечательная жизнь». Затем слово взяли банкиры. У большинства из них были свои истории, связанные с долгами по кредитной карте, из-за которых у их супругов, родственников или друзей (но, разумеется, не у них самих) случались проблемы. Мы обсудили все эти истории.

Когда же почва показалась мне подготовленной, я начал описывать идею кредитной карты со встроенной контрольной системой, позволяющей потребителям меньше тратить и больше сберегать. Я думаю, что поначалу банкиры были несколько ошеломлены.

Я предлагал им собственными руками ограничить величину расходов их клиентов. Понимал ли я, что банки и компании — эмитенты кредитных карт ежегодно зарабатывают 17 млрд долларов на одних только процентах за кредит, предоставляемый по этим картам? И что? Они должны будут теперь от этого отказаться?

Разумеется, я не был таким наивным. Я объяснил банкирам, что у идеи карты с системой внутреннего контроля имеется очень серьёзный деловой аспект.

«Смотрите, — сказал я, — бизнес, связанный с кредитными картами, беспощаден. Банкиры ежегодно рассылают около 6 млрд предложений, и все они выглядят совершенно одинаковыми». Мои собеседники нехотя с этим согласились.

«Но представьте себе, что одна компания-эмитент решает выбиться из общего ряда, — продолжал я, — и начинает выступать в роли хорошего парня — своего рода адвоката для потребителей, погрязших в кредитах.

Представьте себе, что компания осмеливается предложить карту, которая действительно сможет помочь потребителям контролировать уровень своего кредита и, более того, позволит им направить часть денег на долгосрочные сбережения. — Я обвел взглядом комнату. — Готов биться об заклад, что тысячи потребителей разрежут на куски свои нынешние кредитные карты и присоединятся к вам!»

По комнате прошла заметная волна возбуждения. Банкиры кивали и обменивались друг с другом репликами. Это выглядело настоящей революцией! Вскоре встреча закончилась. Участники по очереди благодарили меня, жали мне руку и уверяли, что совсем скоро мы продолжим обсуждение.

Я так и не дождался звонка от них (возможно, дело было в том, что они беспокоились, как бы не потерять 17 млрд долларов платежей по процентам, а может, это была просто старая добрая прокрастинация). Однако идея кредитной карты со встроенной системой самоконтроля жива, и возможно, кто-нибудь в будущем сделает следующий шаг.

Оскар Уайльд как-то сказал: «Я никогда не откладываю на завтра то, что могу сделать послезавтра». Судя по всему, он был готов признать роль прокрастинации в своей жизни и даже отчасти приветствовал её, однако большинство из нас находят привлекательность немедленного вознаграждения настолько сильной, что это нарушает наши самые тщательно продуманные планы правильного питания, экономии денег или уборки дома — список можно продолжать до бесконечности.

Когда у нас возникают проблемы с самоконтролем, мы порой откладываем на потом дела, которые следует выполнить немедленно. Но мы также испытываем проблемы с самоконтролем, когда уделяем слишком много внимания задачам, которые должны отложить, — например, маниакально проверяем электронную почту.

Опасность привычки постоянно проверять электронную почту стала ключевым фактором в сюжете фильма «Семь жизней»: персонаж Уилла Смита проверяет электронную почту в смартфоне, сидя за рулем, и его машина сталкивается со встречным грузовиком, в результате чего погибает жена героя и шестеро других людей.

Разумеется, это всего лишь фильм, однако постоянная проверка электронной почты во время вождения автомобиля встречается намного чаще, чем мы готовы признать. Каждый год я преподаю примерно 200 аспирантам.

В начале 2009 года я попросил во время лекции поднять руки тех, кто когда-либо использовал электронную почту или работал с текстовыми сообщениями в то время, пока вел машину. Руки подняли все, кроме троих студентов (причем у одного из этих троих были серьезные проблемы со зрением)

Надеюсь, что лично вас не преследует это наваждение, однако скажу, что от него страдает очень много людей. Согласно опубликованному в Австралии отчету, офисные работники проводят в среднем по 14,5 часа (или более двух рабочих дней в неделю) за проверкой, чтением, упорядочиванием, удалением и ответами на электронные письма.

А если вспомнить об активном развитии социальных сетей и новостных групп, то время, которое мы проводим в виртуальном взаимодействии и управлении сообщениями, можно легко удвоить.

Лично я испытываю смешанные чувства в отношении электронной почты. С одной стороны, она позволяет мне общаться с коллегами и друзьями по всему миру без задержки (в отличие от обычной почты) или ограничений, связанных с разговорами по телефону. (Не слишком ли поздно для звонка? Сколько времени сейчас в Окленде?)

С другой стороны, я получаю сотни сообщений в день, многие из которых мне вообще не интересны (объявления, протоколы заседаний и другие). Вне зависимости от важности сообщений, их постоянный поток является для меня серьезным отвлекающим фактором.

Как-то раз я попытался справиться с этой проблемой, решив проверять электронную почту лишь поздно вечером, однако быстро обнаружил, что это не работает. Мои корреспонденты ожидали от меня, что я буду делать то же самое, что делают они, — то есть постоянно проверять почту и использовать её в качестве единственного средства коммуникации.

Из-за того, что я не проверял почту достаточно регулярно, я приходил на отменённые собрания или же оказывался в неправильном месте в неправильное время. В итоге я сдался и теперь слишком часто проверяю электронную почту.

При этом я постоянно сортирую сообщения по разным категориям: спам и неважные письма, которые я тут же удаляю; важные сообщения, на которые я должен обратить внимание или ответить в будущем; сообщения, на которые я должен дать незамедлительный ответ, и так далее.

В былые времена в офисах был специальный сотрудник, который пару раз в день переходил от стола к столу и приносил сотрудникам по нескольку писем и докладных записок. Иначе обстоят дела с электронной почтой, которая никогда не знает перерывов.

Мой типичный день выглядит так — я начинаю работать над каким-то вопросом и погружаюсь в него. В какой-то момент я оказываюсь в ступоре и решаю сделать небольшой перерыв — естественно, для того, чтобы проверить электронную почту. Через 20 минут я возвращаюсь к исходной задаче, почти не помня о том, на чем я остановился и о чем думал.

Ко времени, когда я снова перехожу в рабочий режим, я уже потерял кучу времени и концентрацию, и понятно, что такой метод работы никак не помогает мне справиться с исходной задачей.

Как ни печально, но на этом история не заканчивается. На сцене появились смартфоны — устройства, еще больше пожирающие наше время. Некоторое время назад я получил один из этих прекрасных гаджетов (iPhone), и это означало, что теперь я могу проверять свою почту в любой очереди, по дороге в офис, во время поездки в лифте, прослушивания лекций других людей (пока что я ещё не понял, как делать это во время моих собственных лекций) и даже в машине, стоя перед светофором.

Нужно сказать, что наличие iPhone позволило четко оценить уровень моего пристрастия. Я проверяю почту почти беспрерывно (бизнесмены, признающие, что мобильные телефоны вызывают зависимость, часто называли свои смартфоны BlackBerry словом «CrackBerrys»).

Думаю, что зависимость от электронной почты имеет какое-то отношение к тому, что психолог-бихевиорист Б. Ф. Скиннер называл «графики поощрения». Он использовал это выражение для описания связи между действиями (в его случае голодной крысой, нажимающей на рычаг внутри так называемого ящика Скиннера) и наградой за них (пищей).

В частности, Скиннер проводил различие между постоянным и переменным графиками поощрения. В условии постоянного графика крыса получала награду после того, как нажимала на рычаг определенное количество раз — скажем, 100 (если провести сравнение с миром людей, предположим, что торговец подержанными автомобилями может получить премию $1000 за каждые 10 проданных автомобилей).

В условиях переменного графика, крыса получала еду после того, как нажимала на рычаг случайное количество раз. Иногда это происходило после 10 нажатий, а иногда — после 200 (иными словами, наш торговец автомобилями мог заработать $1000 после продажи неизвестного количества автомобилей).

Таким образом, в условиях переменного графика поощрения момент поступления награды становится непредсказуемым. На первый взгляд, можно предположить, что фиксированные графики поощрения будут более мотивирующими, поскольку крыса (или торговец подержанными автомобилями) может научиться предсказывать исход своей работы.

Однако Скиннер обнаружил, что более мотивирующими оказались переменные графики. Особенно это стало заметным, когда награда перестала поступать. Крысы, работавшие в условиях постоянного графика, почти сразу же перестали работать, а те, кто следовал переменному графику, еще долго жали на рычаг.

Переменный график поощрения творит настоящие чудеса и в отношении мотивации людей. Именно его магия (а точнее, чёрная магия) лежит в основе азартных игр и лотерей. Интересно ли было бы вам играть в «однорукого бандита», если бы вы заранее знали, что проиграете девять раз, а на десятый обязательно выиграете и это правило сохранится так долго, как вы будете играть?

Возможно, вы бы вообще не стали играть по таким правилам. На самом деле радость от азартных игр происходит именно из-за неспособности предсказать, когда вы получите награду, поэтому мы раз за разом расстаемся со своими деньгами.

Но что же общего между крысиным кормом, игровыми автоматами и электронной почтой? Если серьезно подумать, то электронная почта во многом напоминает азартную игру. Чаще всего мы получаем всякую ерунду (дергаем за рычаг и проигрываем), однако время от времени нам приходит сообщение, которое мы действительно хотим прочитать.

Возможно, это хорошие новости, связанные с работой, интересная сплетня, письмо от друга, с которым мы давно не общались, или какая-то другая важная для нас информация. Мы настолько рады получить неожиданное письмо (эквивалент крысиной пищи), что у нас возникает зависимость — мы начинам проверять почту в надежде на новые приятные сюрпризы. Мы продолжаем жать на рычаг снова и снова, пока не получим своей награды.

Такое объяснение позволяет мне лучше понять свою зависимость от электронной почты. Но, что еще более важно, оно помогает мне увидеть сразу несколько способов спасения от этого ящика Скиннера и его переменного графика поощрения.

К примеру, мне помогает отключение функции автоматической проверки почты. Это не отменяет самого факта проверки почты, однако снижает частоту, с которой компьютер уведомляет меня о новом электронном письме (которое, возможно, будет для меня интересным или уместным).

Кроме того, многие приложения позволяют пользователям отмечать разные типы входящей электронной почты разными цветами и привязывать к ним разные звуки. К примеру, каждое письмо, в котором я стоял в копии, я отмечал серым цветом и отправлял в папку с названием «Позже».

Также я настроил приложение так, чтобы оно воспроизводило некий особенно приятный для меня звук при поступлении сообщения из источника, который я раньше отметил важным и срочным (к примеру, письма от моей жены, студентов или учёных с моего факультета).

Для настройки таких фильтров требуется время, однако, справившись с этой задачей, я снизил степень случайности для награды, сделал график поощрения более постоянным и однозначно улучшил свою жизнь. Что же касается искушения слишком частой проверки моего iPhone. Над этим я еще работаю.

Несколько лет назад я услышал на одном из телеканалов интервью с сестрами Делани, прожившими 102 и 104 года соответственно. Мне особенно запомнилась одна часть. Сёстры сказали, что один из секретов их долголетия состоял в том, что они никогда не выходили замуж.

Следовательно, у них никогда не было мужей, способных «доставать их до смерти». Это звучит вполне правдоподобно, хотя мой личный опыт этого не подтверждает (кроме того, по некоторым исследованиям, мужчины получают от брака серьезные пре- имущества).

По словам одной из сестер, ещё один секрет состоял в том, чтобы избегать больниц. Это казалось разумным сразу по двум причинам — если вы здоровы, вам не нужно посещать больницы. Кроме того, у вас появляется меньше шансов подцепить там какую-то заразу.

Я понимал, что имели в виду сестры. Ведь сразу же после того, как меня госпитализировали с ожогами, я подхватил гепатит при переливании крови. Разумеется, опасная болезнь печени всегда приходит не вовремя. Но в моем случае это было еще более печально, так как я и без того находился в отвратительной форме.

Болезнь повышала риски осложнений после операций, которые мне необходимо было сделать, замедляла лечение и заставляла мое тело отторгать множество трансплантатов кожи. Через некоторое время болезнь поутихла, однако мое выздоровление замедлилось. Время от времени её симптомы вспыхивали вновь, и мой организм снова давал сбой.

Дело было в 1985 году, еще до того, как мой тип гепатита был выделен в отдельную разновидность; врачи знали только, что это не гепатит А или В, но болезнь оставалась для них загадкой, поэтому они просто называли её гепатитом не-А-не-В.

В 1993 году, когда я уже был студентом-старшекурсником, у меня вновь случился приступ; я прошёл обследование в студенческом медицинском центре, и доктор сообщил, что я болен гепатитом C, выявлять и диагностировать который медицинская наука научилась лишь недавно.

Это было хорошей новостью сразу по двум причинам. Во-первых, я наконец узнал, чем именно болен. А во-вторых, к тому моменту у врачей появилось новое экспериментальное и многообещающее лекарство — интерферон. С учётом того, что у меня имелся реальный шанс приобрести фиброз или цирроз печени, а также умереть в раннем возрасте от гепатита C, участие в эксперименте выглядело как меньшее из двух зол.

Изначально интерферон был одобрен Управлением по санитарному надзору США для лечения волосатоклеточного лейкоза (и был, по сути, единственным препаратом, способным справиться с этой напастью). И как это часто бывает в случае онкологической терапии, режим лечения был крайне неприятным.

Я должен был производить самостоятельные инъекции интерферона три раза в неделю. Доктора предупредили, что после каждой инъекции я буду испытывать лихорадку, головную боль, тошноту и рвотные позывы, и их предупреждение в точности сбылось. В течение полугода я повторял по понедельникам, средам и пятницам одну и ту же процедуру: приходя домой, я брал иглу из аптечки, открывал холодильник, наполнял шприц дозой интерферона, а затем втыкал иглу глубоко в бедро.

Затем я ложился в большой гамак (единственный интересный предмет мебели в моем студенческом пристанище), в котором было удобно смотреть телевизор. В пределах досягаемости я держал ведро, чтобы справиться с неминуемой рвотой. Примерно через час наступали тошнота, озноб, головная боль, а еще через некоторое время я мог уснуть. К полудню следующего дня я более или менее восстанавливался и мог вернуться к работе.

Главная сложность этой истории с интерфероном состояла в том, что я, как и все остальные пациенты, столкнулся с проблемой отсроченного вознаграждения и самоконтроля. В каждый день инъекции мне приходилось решать дилемму — с одной стороны, после инъекции я чувствовал себя больным в течение следующих 16 часов (негативный немедленный эффект), а с другой — надеялся, что лекарство через какое-то время сможет меня излечить (положительный эффект в долгосрочной перспективе).

В конце шестимесячного периода врачи сообщили, что я оказался единственным пациентом, который в точности следовал установленной ими процедуре. Все остальные участники исследования многократно пропускали прием препарата. Если учесть неприятные побочные эффекты, в этом не было ничего удивительного. (Несоблюдение советов врачей действительно является распространенной проблемой.)

Как же мне удалось пройти через эти месяцы пытки? Может быть, мои нервы были крепкими, как стальные канаты? Нет. У меня, как и у любого другого жителя нашей планеты, имеются существенные проблемы с самоконтролем, но я придумал один трюк, который позволял немного облегчить мучения от инъекций. Спасением для меня оказалось... кино.

Я люблю смотреть фильмы и, будь у меня время, предавался бы этому занятию каждый день. Когда врачи рассказали мне, чего следует ожидать от эксперимента, я решил, что не буду смотреть кино до тех пор, пока не сделаю инъекцию, а после нее смогу смотреть столько фильмов, сколько захочу, пока не засну. В те дни, когда мне нужно было вколоть себе очередную дозу, я заходил по утрам в видеосалон, выбирал несколько кассет и весь оставшийся день думал о том, какое удовольствие испытаю вечером, смотря один фильм за другим.

Возвратившись домой, я сразу же делал себе укол и, пока у меня не начинались головная боль и озноб, залезал в гамак, устраивался поудобнее, проверял, на месте ли ведро, и начинал свой мини-кинофестиваль.

Я научился соотносить инъекции с приятным для меня событием — просмотром прекрасных фильмов. Лишь час спустя, после появления негативных побочных эффектов, вечер становился менее приятным.

Такое планирование вечеров помогло мне создать взаимосвязь между инъекциями и положительными эмоциями. И она оказалась более тесной, чем связь между инъекциями и их неприятными последствиями — лихорадкой, ознобом и рвотой, — что давало возможность продолжать лечение.

Во время шестимесячного лечения казалось, что интерферон действует и моя печень приходит в норму. К сожалению, через несколько недель после окончания испытания гепатит вернулся, поэтому мне пришлось заняться более агрессивным лечением.

На этот раз оно продолжалось целый год, и, помимо интерферона, мне пришлось принимать препарат под названием «рибавирин». Я вновь попытался воспользоваться той же процедурой «инъекция — фильм — гамак», что и раньше (благодаря моей довольно дырявой памяти я даже смог снова получить удовольствие от тех же фильмов, которые смотрел во время интерфероновой терапии).

Однако на этот раз я также был вынужден проходить собеседования на преподавательскую должность в нескольких университетах. Мне пришлось посетить 14 городов, проводить ночи в гостиницах, выступать перед группами ученых, а затем проходить личные собеседования с профессорами и ректорами.

Я не хотел рассказывать своим потенциальным коллегам о своих приключениях с интерфероном и рибавирином, поэтому настаивал на довольно странном графике проведения собеседований. Зачастую мне приходилось извиняться за то, что, приехав в город за день до собеседования, я не смог присоединиться к приглашавшим меня ученым на ужин.

Вместо этого я регистрировался в гостинице, доставал из сумки- холодильника, которую возил с собой, ампулу с лекарством, делал инъекцию и смотрел по телевизору несколько фильмов подряд. На следующий день я старался по возможности перенести собеседование на несколько часов позже, но, как только мне становилось лучше, я принимался за дело (порой все получалось так, как я хотел, а иногда мне приходилось встречаться с людьми в разобранном состоянии).

К счастью, после завершения серии собеседований я получил отличные новости. Помимо того, что я получил работу, комбинация новых лекарств позволила мне избавиться от гепатита, и после этого я с ним больше не сталкивался.

Из своего лечения интерфероном я смог извлечь важный урок: если какое-то желаемое поведение приводит к немедленному нега- тивному исходу (наказанию), то это поведение будет крайне сложно практиковать, даже если конечный исход (в моем случае улучшение здоровья) кажется крайне желательным. В конечном счете именно в этом и состоит проблема отсроченного вознаграждения.

Конечно же, мы знаем, что регулярные занятия спортом и включение в рацион овощей позволит нам чувствовать себя более здоровыми, даже если мы и не доживём до возраста сестер Делани; однако из-за того, что нам очень сложно удерживать в уме достаточно яркий образ своего будущего здоровья, мы не можем справиться с искушением и тянемся за очередным пончиком.

Я считаю, что для преодоления множества типов подверженности ошибкам будет полезно найти какие-то трюки, которые позволят подобрать немедленное, сильное и позитивное поощрение к менее приятным шагам, которые мы должны сделать в сторону своих долго- срочных целей.

В моем случае начало просмотра фильма — еще до возникновения любых побочных эффектов — помогло выдержать все неприятности, связанные с лечением. Мне удалось достичь почти идеальной последовательности действий. В момент завершения инъекции я нажимал кнопку воспроизведения на видеомагнитофоне.

Думаю, что если бы я делал это после появления побочных эффектов, то мог бы потерпеть поражение в своей внутренней войне. Кто знает? Возможно, что если бы я ждал появления побочных эффектов до того, как начинал смотреть фильмы, то создал бы негативную ассоциацию, и мне было бы совсем не так приятно смотреть фильмы.

К примеру, у меня выработалась негативная ассоциация с яйцами. После того, как я получил свое увечье, доктора каждый день скармливали мне по 30 сырых яиц через специальную трубку. Могу сказать, что вкус и запах яиц до сих пор вызывает у меня рвотный рефлекс.

Один из моих коллег по Университету Дьюка, Ральф Кини, не так давно заметил, что основным убийцей американцев выступает не рак, не болезни сердца, не курение или чрезмерный вес.

Скорее, им является наша неспособность делать разумный выбор и преодолевать собственное саморазрушительное поведение. По оценке Ральфа, около половины людей принимают решения, связанные со стилем своей жизни, которые в конечном итоге приводят их к ранней смерти. Мало того, мы, судя по всему, принимаем столь смертоносные решения все чаще и чаще, и это — тревожная новость.

Подозреваю, что в течение нескольких следующих десятилетий продолжительность жизни и её качество будут зависеть не столь от медицинских технологий, как от улучшения процесса принятия решений.

Поскольку нам не свойственно концентрироваться на долгосрочных преимуществах, мы должны более тщательно изучить случаи, в которых мы терпим поражение, и попытаться придумать какое-то средство для каждого из них (к примеру, фанат кино с излишним весом мог бы совмещать удовольствие от просмотра фильма с хождением по беговой дорожке).

Самое главное — это найти правильное поведенческое противоядие для каждой проблемы. Сочетая то, что мы любим, с тем, что нам не нравится (но приносит для нас реальную пользу), мы способны мобилизовать свою волю — и тем самым преодолеть хотя бы некоторые из проблем с самоконтролем, с которыми сталкиваемся каждый день.

#библиотека