Что поведенческая экономика может сказать о текущей политике?

Преподаватель поведенческой экономики и политологии, научный сотрудник Лаборатории управленческих нейронаук «Thalamus Lab» ИБДА РАНХиГС.

Один из любимых философских споров среди политических исследователей – насколько политика рациональна. Но политика – это очень многомерное понятие. Чтобы не усложнять (и очень сильно упростить) выделим две категории «политики»:

1. политика как процесс конкуренции за власть, выборы и т.п. В английском языке этому близко понятие politics.

2. политика как функционирование государственных институтов, а также как система мер по решению каких-то проблем. В английском языке этому близко понятие policy

Это и правда очень сильное упрощение, но для целей этой статьи оно подойдет. Упрощения хотя бы потому что проводимая государственная политика может быть элементом борьбы за власть. Но, как я уже сказал, для текущих целей это упрощение подойдет.

Policy как тонкий расчет

Если говорить о государственной политике и решениях, которые принимает государство, то они в целом скорее рациональны, нежели иррациональны.

Если вам кажется иначе (а такое бывает), то скорее всего дело в том, что вы исходите из положения, что цель государственной политики - некое улучшение общественного благосостояния, можно даже сказать «служение обществу». Но это не совсем так. Мейнстримовое направление современной политологии (political economy, институционализм рационального выбора) обращает внимание на то, что у правящего режима всегда есть искушение проводить политику исключительно для укрепления своих позиций. Особенно это характерно авторитарным режимам, где не существует необходимой институциональной среды, сдерживающей оппортунистическое поведение правителя.

Иногда может казаться, что государственная политика безумна – особенно с точки зрения развития экономики.

Но развитие экономики очень часто является «вторичным» по сравнению с главной целью – укреплением власти. Например, диктатор Мобуту Сесе Секо (президент Заира, нынешняя республика Конго) никогда не строил дорог и не советовал их строить своим коллегам-диктаторам. Дороги – безусловно крайне полезны для экономики. Но Мобуту волновался о другом – о том, что дороги позволят оппозиции, разбросанной по стране, объединиться.

Д. Асемоглу и Дж. Робинсон в своем знаменитом Why nations fail приводят огромное количество аналогичных примеров - например, российский император Николай I сдерживал строительство новых фабрик, чтобы не создавать класс рабочих, которые воспринимались им как носители потенциально революционных идей, в отличие от крестьян.

Впрочем, конечно же, подобное стремление найти рациональность местами начинает походить на конспирологические теории. Как отмечает известный политолог Грэм Алисон, «аналитик с богатым воображением может найти способ максимизации полезности в любом действии правительства». Не исключено, что автократ может проводить какую-то политику, просто советуясь с голосами в голове или духами предков.

Но все же большинство политологов стремится искать в policy рациональные источники. Если говорить про выработку политики в демократических государствах, то там принято выделять ряд факторов, которые рационализируют политический процесс.

1) Наличие образованной контр-элиты (оппозиции), масс-медиа, участие в публичных дискуссиях ученых – все это заставляет правящую элиту думать, прежде чем принимать решения

2) «Горизонтальная подотчетность» или, проще говоря, система сдержек и противовесов. Встроенные в политическую систему противоречия между ветвями власти заставляют представителей каждой из них трижды подумать, перед тем, как что-то делать.

3) То, как элита видит электорат – власть имущие в основном считают, что избиратели достаточно рациональны, поэтому они смотрят на опросы общественного мнения, прислушиваются к критике и боятся, что их не переизберут

Поэтому, в общем и целом государственная политика достаточно рациональна.

Безумие толпы и мудрость толпы

Если государственная политика и элитарные разборки в той или иной степени подводятся под рациональный знаменатель, то с участием масс в политике какой-то единой точки зрения нет. Есть две «радикальных» исследовательских традиции. Одна из них постулирует, что массы иррациональны. Эта традиция зародилась еще в 19ом веке, в частности одним из самых ярких и последовательных ее представителей был французский автор Густав Лебон, которого современный социальный психолог Серж Московичи называет «Макиавелли массового общества».

В общем и целом, Лебон считал, что люди в целом безумны (особенно в толпе) и творят безумные вещи, на которые, возможно, не решились бы в одиночестве. Но по факту Лебон не углублялся в анализ индивидуального поведения – он только отмечал, что в «толпе» из-за анонимности и размывания ответственности людям, как это говорится, «срывает крышу». При этом он оперировал достаточно ненаучными по современным меркам понятиями – например, «душа народа». Среди других мыслителей, кто поддерживал эту традицию, можно назвать Фридриха Ницше (но он вообще презирал людей и считал их тупым скотом) и Габриэля Тарда. Тард, к слову, был более сдержан в своих оценках и считал, что люди могут объединяться не только в толпу, но и в «публику». Толпа подразумевает обязательное совместное присутствие в некоем пространстве (например, митинг), и в этой ситуации действительно могут возникать какие-то эксцессы (so to say). Публика – это люди, которые объединены интеллектуально посредством единства мнений, чтения одинаковых газет и т.п. И эти люди как раз достаточно рационально и критически смотрят на политику, не ведутся на популистские лозунги (в отличие от толпы) и составляют собой то, что современным языком называется «общественное мнение».

Другая традиция, сформировавшая в середине XX века, напротив, стремится представить граждан (а еще точнее – избирателей) как рациональных индивидов, которые действуют на политическом рынке и покупают за свои голоса необходимые им политические программы. Пионером этого подхода был Энтони Даунс. При этом, конечно же, избиратели не являются поголовно глубокими социальными мыслителями и ориентируются на простой метод демаркации – выступает ли партия/политик за активное государственное вмешательство в экономику (левые взгляды) или, напротив, стремится все дерегулировать (правые взгляды). Ориентируясь на это, избиратель покупает государственную политику как товар в магазине – достаточно придирчиво, но при этом не изучают досконально все его свойства. Последователи Даунса развили идеи, в том числе, они доказывали, что радикальные взгляды с различных сторон политического спектра как бы взаимноуравновешивают друг друга и в итоге избиратели делают выбор в пользу медианной центристкой политики (miracle of aggregation).

Но этот подход также содержал определенные противоречия. Многие исследователи указывали на то, что непонятным является сам факт участия избирателей в выборах. Критики этого подхода подчеркивали, что рациональный избиратель вообще предпочтет остаться дома, понимая, что его индивидуальный голос мало что определяет.

В целом, в политологии и экономике накопилось много свидетельств в пользу того, что иногда избиратели ведут себя рационально, а иногда совершенно иррационально. В частности, победа Дональда Трампа на президентских выборах в США и голосование по Brexit оказались «нежданчиками» не только для социологов, замерявших общественные настроения, но и для исследователей политики.

Политика глазами поведенческой экономики

С точки зрения поведенческой экономики, люди скорее «ограниченно рациональны», нежели рациональны или полностью иррациональны. Они руководствуются ментальными алгоритмами анализа и обобщения данных (mental shortcuts), которые называются «эвристики». В общем и целом, эвристики помогают оперативно принимать решения и не сходить с ума от информационных потоков. Это если очень коротко.

Социальное доказательство

Как это влияет на политику – приведем простейший пример. Эвристика «социальное доказательство», согласно которой мы ориентируемся на мнение большинства, часто используется политиками, чтобы укрепить свою легитимность. Не случайно, как говорила М.Тэтчер, «Референдум – любимая забава диктаторов». И именно поэтому во многих развивающихся демократиях, где центры исследования общественного мнения сильно зависят от власти, правящие партии/лидеры «накручивают» свой рейтинг поддержки. Также проявлениями эвристики социального доказательства можно считать такое известное политическим консультантам явление, как «сдвиг последней минуты», когда люди с нечеткими политическим предпочтениями отдают свои голоса явно побеждающему кандидату или партии, принося ему дополнительные проценты.

Референтные точки и референтная зависимость

Одно из пионерских исследований в области поведенческой экономики, проведенной Даниэлем Каннеманом и Амосом Тверски, показало (помимо всего прочего), что при принятии решений люди опираются на так называемые референтные точки.

Проиллюстрирую это таким примером (не из классического исследования) – если сказать человеку с улицы, что уровень безработицы в стране составляет 8% и спросить, что он об этом думает, то скорее всего его мысль потечет в следующем направлении. Он вспомнит, что в прошлом году безработица составляла 7% - значит, она увеличилась и это плохо. Потом он задумается, что в других странах безработица составляет 9% - значит, все может быть еще хуже. При этом «социальные референтные точки» (как дела у других) оцениваются экономистами как более важные для населения, чем «исторические референтые точки» (что было с нами год назад).

При этом референтные точки могут со временем смещаться. К примеру, население может привыкнуть к высокому уровню жизни и очень сильно возмутиться резкому и внезапному ухудшению экономической ситуации. Но при этом в случае длительного затяжного спада достаточно спокойно отреагирует на сокращение ВВП еще на «каких-нибудь» 2-3% - референтная точка уже сместилась. Не жили хорошо, не надо и начинать.

Возможно, именно референтые точки могут служить объяснением того, что в политической науке называется «закон Токвиля», согласно которому улучшение экономической ситуации внезапно может привести к взрыву общественного недовольства и даже революции.

Приведу конкретную цитату из книги А. Токвиля «Старый порядок и революция»:

«Переход от плохого к худшему не всегда приводит к революции. Чаще всего случается, что народ, который без жалоб и как будто ничего не чувствуя сносил самые тяжкие законы, буйно отбрасывает их, когда бремя облегчается».

Известный российский политический исследователь Марк Урнов объясняет это тем, что возрастает разрыв между «я хочу» и «я могу». Переводя это на язык поведенческой экономики, на фоне экономического роста референтная точка смещается сильно вверх, так, что экономическая реальность за ней не поспевает. Студент-финансист, еще недавно мечтавший найти работу бухгалтера в детском саду, начинает примерять на себя костюм CFO глобальной корпорации.

Избегание потерь

Другой фундаментальный принцип поведенческой экономики – loss aversion, избегание потерь. То, что люди не любят что-то терять – это в общем-то понятно и без поведенческой экономики. Но поведенческая экономика постулирует, что эта нелюбовь намного сильнее превышает стремление что-либо приобрести. Дискомфорт от потери 100 рублей будет переживаться в разы сильнее, чем радость от приобретения дополнительных 100 рублей.

Итак, мы страшно боимся потерь? Для выборов это означает, что, предположительно мы будем голосовать за кандидатов от своей партии, даже если не поддерживаем их конкретную программу. Ведь альтернатива - проигрыш «своих» и несколько лет политики, которая совсем неудобна. Тем более, что часто популистские политики используют риторику «последнего шанса» (об этом чуть позже).

Близорукость

Избиратели не заглядывают далеко в будущее, они подвержены феномену гиперболического дисконтирования. Иными словами, они предпочитают блага здесь и сейчас чуть большим благам в отдаленном будущем. Поэтому политическое пространство – рай для популистов, которые предлагают краткосрочные решения, которые должны ненадолго улучшить жизнь людей, но в долгосрочной перспективе деструктивны для экономики и общества. Чаще всего, они призывают начать печатать деньги. Известный политолог Фарид Захария отмечает, что именно поэтому передовые экономики делают центробанки относительно независимыми от правящей элиты. Но, конечно же, у политиков всегда есть стимул попытаться захватить контроль над ЦБ. К примеру, Эрдоган в 2018 году издал постановление, которое позволяло ему лично назначать главу ЦБ – как раз перед выборами в июне. Схожим образом поступил в Индии Моди – он по очереди снимал руководителей ЦБ, пока не нашел подходящего себе человека. Такого, который накануне выборов снизил ключевую ставку.

Почему Трамп выиграл выборы?

Не претендуя на универсальность объяснения, поведенческая экономика может обратить внимание на следующие моменты.

Ядром электората Трампа являются белые американцы без высшего образования – проще говоря, простые рабочие, а также жители окраин и глубинки (леволиберальные американцы используют презрительный термин «реднеки» для обозначения этой прослойки, что не совсем корректно). Они ощущали себя проигравшими – количество рабочих мест для людей их квалификации с каждым годом сокращалось, плюс им приходилось конкурировать за оставшиеся рабочие места с иммигрантами, которых они ненавидят и презирают.

Трамп воззвал к их идентичности: он неоднократно агрессивно высказывался про мигрантов и сделал антимиграционную политику одним из ключевых вопросов своей предвыборной кампании. В частности, он использовал психологически заряженный символ – обещал построить стену, которая отгородит Америку от мигрантов.

Трамп воспользовался их близорукостью: он пообещал им различные блага, не уточнив, во что они выльются. В частности, он обещал «сделать Америку снова великой», но при этом он никогда не говорил про технологическое лидерство. Речь шла не про создание новых рабочих мест для программистов или инженеров, а для низкоквалифицированных рабочих. Аналогично, он обещал быстро выиграть торговую войну с Китаем.

Трамп воспользовался человеческим стремлением избегать потерь: Его сторонники активно использовали фрейм «последнего шанса» (очень частый мотив президентских выборов в США), даже опубликовали книгу «America`s last chance». И, хотя про последний шанс говорят очень многие политики, в данном случае слова упали на благодатную почву (как уже отмечалось выше, электорат Трампа ощущал себя обделенным и выкинутым на обочину экономики).