Империя боли

Рассказ The New Yorker о династии Саклеров, которая заработала миллиарды долларов на обезболивающих препаратах и подсадила на них миллионы людей.

Северное крыло Метрополитен-музея — это просторное, воздушное здание, в котором, помимо прочего, расположились стена из стекла и Храм Дендура — памятник из песчаника, который построили на берегу Нила две тысячи лет назад, а затем по кирпичику перевезли в музей — это был подарок от египетского правительства.

Крыло открылось в 1978 году и называется крылом Саклеров. Оно тоже своего рода памятник — одной из величайших династий филантропов в Америке. Родившиеся в Бруклине братья-врачи Артур, Мортимер и Рэймонд Саклеры, пока были живы, тратили большие суммы на пожертвования широкому ряду учреждений, многие из которых сейчас называются в их честь: Галерея Саклеров в Вашингтоне, Музей Саклеров в Гарварде, Центр обучения искусствам имени Саклеров в Музее Гуггенхейма, крыло Саклеров в Лувре, институты и учреждения имени Саклеров в Колумбийском, Оксфордском и других университетах.

Саклеры финансировали кафедры и медицинские исследования. Томас Лоутон, изучающий искусство, однажды назвал Артура, старшего из братьев, «современным Медичи». Перед своей смертью в 1987 году Артур наставлял детей: «После вас этот мир должен стать лучше, чем когда вы в него вошли».

Мортимер умер в 2010 году, а Реймонд — в начале 2017 года. Братья оставили потомкам репутацию, которую нужно было поддерживать — в том числе, с помощью огромного наследства. Дочь Артура Элизабет входит в попечительский совет Бруклинского музея, где она основала Центр феминистского искусства Элизабет Саклер. Ричард и Джонатан, сыновья Реймонда, учредили кафедру в йельском Центре изучения рака.

Марисса Саклер, тридцатишестилетняя дочь Мортимера, и его третья жена Тереза Роулинг основали Beespace, некоммерческий фонд, занимающийся поддержкой организаций вроде Malala Fund — она помогает девочкам из стран третьего мира получить образование. В интервью журналу W Марисса сказала, что ей слово «филантропия» кажется устаревшим. Себя она называет «социальным предпринимателем».

Когда в 1880 году Метрополитен-музей только построили, юрист Джозеф Чоат, один из доверенных лиц организации, выступил с речью перед промышленными деятелями Позолоченного века, собравшимися, чтобы отпраздновать открытие музея.

Надеясь заручиться их поддержкой, Чоат предположил, что если человек занимается филантропией, его имя навсегда остаётся в веках: «Задумайтесь, о миллионеры со многих рынков, какой славы вы можете достичь, если всего лишь прислушаетесь к нашему совету, если превратите фасоль в фарфор, сельскохозяйственные товары и коров в керамику, а грубую руду коммерции в мрамор скульптур».

Благодаря таким вот трансформациям большие суммы денег попадали в распоряжение общественных институтов. Прошло время, и мы забыли, откуда у семьи Саклеров взялись богатства — люди помнят только об их благотворительной деятельности. В конце концов, об этом напоминают фамилии на зданиях.

По данным Forbes, сейчас Саклеры — одна из самых богатых семей Америки с общей капитализацией в тринадцать миллиардов долларов. Это больше, чем у Рокфеллеров или Меллонов. Основную часть богатств Саклеры накопили за последние десятилетия, однако источник дохода семьи большинству людей неизвестен, словно речь идёт не о крупнейших благотворителях на свете, а о баронах-разбойниках.

Хотя в интервью Саклеров постоянно спрашивают о том, откуда у них средства для реализации щедрых благотворительных инициатив, они практически никогда публично не говорят о семейном бизнесе — частной компании Purdue Pharma со штаб-квартирой в Стамфорде, штат Коннектикут. Именно она разработала «Оксиконтин» — болеутоляющее, продающееся только по рецепту.

Когда в 1995 году «Оксиконтин» только вышел на рынок, его называли медицинским прорывом, долгодействующим лекарством, способным избавить пациентов от средней или сильной боли. Препарат стал медицинским блокбастером и принёс Purdue примерно $35 млрд.

Однако «Оксиконтин» — противоречивое лекарство. Единственное активное вещество в его составе называется оксикодон, и химически это двоюродный брат героина. К тому же оксикодон в два раза мощнее, чем морфин. Раньше врачи редко прописывали сильнодействующие опиоиды — так называются синтетические производные опиума, — разве что онкологическим больным и умирающим, подвергающимся паллиативной терапии. Всё дело в устоявшемся и вполне обоснованном страхе перед зависимостью, которую могут вызывать такие вещества.

Purdue сопроводила выпуск «Оксиконтина» маркетинговой кампанией, нацеленной на изменение общественного мнения и консенсуса среди врачей. Компания финансировала исследования и платила докторам, чтобы найти доказательства того, что опасения насчёт опиоидной зависимости были раздуты, а «Оксиконтином» можно безопасно лечить пациентов с ещё более широким спектром заболеваний.

Торговые представители продвигали «Оксиконтин» как «продукт, с которого начинают, и с которым после этого остаются». Миллионы пациентов обнаружили, что лекарство отлично помогало им от боли. Но многие другие так на него подсели, что испытывали сильнейшую ломку между дозами.

С 1999 года двести тысяч американцев умерли от передозировок, связанных с «Оксиконтином» и другими распространяемыми по рецепту опиоидами. Многие зависимые, осознав, что на такие болеутоляющие у них не хватает денег, начинали употреблять героин.

По информации Американского общества аддиктивной медицины, сейчас четверо из пяти человек, попробовавших героин, начинали с отпускаемых по рецепту обезболивающих. А последние данные от Центра по контролю и профилактике заболеваний показывают, что каждый день от передозировок опиоидами умирают 145 американцев.

Эндрю Колодны, содиректор Центра по исследованию политики распространения опиоидов (Opioid Policy Research Collaborative) в Брандейском университете работал с сотнями пациентов, зависимых от опиоидов. Он говорил мне, что, хотя зачастую причиной фатальных передозировок становится не «Оксиконтин», а другие опиоиды, кризис случился из-за того, что изменилась культура выписывания рецептов. А в этом виновата именно Purdue.

Когда я спросил, какую часть вины за текущий кризис в здравоохранении стоит возложить на плечи Purdue, он сказал: «львиную долю».

Хотя фамилия Саклер красуется на десятках зданий, найти её на сайте Purdue непросто, а в списке членов правления не указаны восемь представителей трёх поколений семьи, которые в него входят.

«Доктор Саклер считал себя патриархом семьи», — сказал как-то юрист, представляющий детей Артура Саклера. Сам Артур был щербатым полиматом с командирскими замашками, учившимся под началом нидерландского психоаналитика Йохана ван Опуйсена, которого называл «Любимым учеником Фрейда».

Будучи детьми евреев-иммигрантов из Галиции и Польши, Артур и его братья росли в Бруклине во время Великой депрессии. Все трое пошли в медицинскую школу и вместе работали в Психиатрическом центре Кридмур в Квинс. Точно также совместно они написали примерно 150 научных работ.

Как потом объяснял Артур, его поразило то, как «природа и заболевания раскрывают свои секреты». Особенно Саклеров интересовали биологические аспекты психиатрических расстройств и фармацевтические альтернативы общепринятых в то время методик вроде электрошоковой терапии и психоанализа.

Однако своё состояние братья сколотили, занимаясь коммерцией, а не медицинской практикой. В каждом из них была предпринимательская жилка. Мортимер в подростковом возрасте работал менеджером по рекламе в газете старшей школы, и после того, как он уговорил Chesterfield разместить там рекламу сигарет, он получил пять долларов комиссионных — большие деньги для времени, когда, по его словам, «даже врачи продавали яблоки у дороги».

В 1942 году Артур частично оплачивал своё обучение в медицинской школе деньгами, которые зарабатывал на должности копирайтера в небольшом рекламном агентстве William Douglas McAdams, специализировавшемся на медицинской сфере. Ему так понравилась работа, что в конце концов он купил агентство и совершил революцию в индустрии.

До тех пор фармацевтичекие компании ещё не были знакомы с лоском и хитростями рекламщиков с Мэдисон-авеню. Будучи одновременно и доктором, и рекламным агентом, Артур продемонстрировал способности к алхимии маркетинга, которым позавидовал бы и Дон Дрейпер. Саклер понял: для того, чтобы продать новое лекарство, нужно соблазнить не только пациента, но и врача, который выписывает рецепт.

Саклер считал врачей безупречными хранителями общественного здоровья. «Я бы лучше отдал свою судьбу и судьбу моей семьи на милость коллег-врачей, чем доверился государству», — любил говорить он. Так что занимаясь продажами новых лекарств, он ориентировал кампании именно на докторов: размещал рекламу в медицинских журналах и отправлял брошюры в кабинеты врачей.

Осознав, что сильнее всего на них влияют коллеги, Артур стал платить известным врачам, чтобы они рассказывали о его продукте, а также использовал в своих целях научные исследования, которые зачастую проводились на деньги фармацевтических компаний.

Джон Каллир, который десять лет проработал под началом Артура в McAdams, вспоминает: «Реклама Саклера была очень серьёзной, медицинской — словно к доктору обращался его коллега. Но всё-таки это была реклама».

В 1997 году Артура посмертно включили в Зал славы медицинской рекламы — в публикациях по этому поводу он превозносился за то, что «снабдил фармацевтический маркетинг полноценным рекламным инструментарием». Аллен Франсис говорит о заслугах Саклера иначе: «Большая часть сомнительных практик, превративших фармацевтическую индустрию в монстра, появилась из-за Артура Саклера».

В результате негласного социального договора рекламе позволили иногда быть чрезмерно убедительной. Артур же зачастую попросту обманывал людей.

В пятидесятых он разработал рекламную кампанию для нового антибиотика компании Pfizer, «Сигмамицина». Рекламное агентство выпустило огромное количество разнообразных визиток докторов со словами «Всё больше врачей выбирают антибиотик "Сигмамицин"». Всё равно, что напечатать портрет известного бейсболиста на коробке с кукурузными хлопьями.

В 1959 году репортёр The Saturday Review попытался связаться с врачами, имена которых были напечатаны на визитках. Таких людей не существовало.

В шестидесятых Артур разбогател на рекламе транквилизаторов «Либриума» и «Валиума». На одном из рекламных материалов изображалась молодая женщина, несущая гору книг — зрителю давали понять, что даже с простой нервозностью, которую испытывает покинувший дом первокурсник, лучше справляться с помощью транквилизаторов.

Как гласил текст, такие студенты «могут испытывать чувство утерянной идентичности», а университетская жизнь это «целый новый мир… мир неврозов». Печаталась эта реклама в медицинском журнале.

Саклер продвигал «Валиум» как лекарство с таким широким спектром применения, что в 1965 году один врач на страницах журнала Psychosomatics спросил: «А когда нам не использовать "Валиум"?» Одна из кампаний предлагала врачам прописывать лекарство людям, у которых и вовсе не было психиатрических симптомов: «Если ваш пациент из таких — то есть без демонстрируемых патологий — стоит вспомнить о том, насколько полезен "Валиум"».

Компания Roche, создатель «Валиума», вообще не исследовала, может ли выработаться зависимость от препарата. Уин Герсон, который вместе с Саклером работал в агентстве, много лет спустя сказал журналисту Сэму Квинонесу, что отчасти рекламная кампания Валиума была настолько успешной из-за эффективности лекарства.

К 1973 году американские врачи выписывали более сотни миллионов рецептов на транквилизаторы в год — на них подсело бесчисленное множество пациентов. В Сенате начались слушания по поводу того, что Эдвард Кеннеди назвал «эпидемией наркозависимостей».

Управляя своей рекламной компанией, Артур Саклер решил стать издателем: он учредил газету Medical Tribune, выходящую раз в две недели, которая в итоге достигла охвата в 600 тысяч врачей. От предположений о том, что налицо конфликт интересов — глава специализирующегося на лекарствах рекламного агентства управляет периодическим изданием для врачей — Артур отмахивался.

Но в 1959 году выяснилось, что принадлежащая ему компания MD Publications заплатила главе отдела антибиотиков Управления по контролю за продуктами и лекарствами Генри Уэлчу почти триста тысяч долларов, чтобы тот помог с рекламой определённых препаратов.

Иногда Уэлч вставлял в свои речи ремарки, рекламирующие лекарства, которые продвигал Саклер. После того, как история с гонораром от MD Publications стала достоянием общественности, он ушёл в отставку. Когда я спросил Джона Каллира об этом скандале, он усмехнулся и сказал: «Потом Арти взял его на работу».

В 1952 году братья Саклеры купили небольшую компанию Purdue Frederick, производящую собственные патентованные лекарства. Её штаб-квартира располагалась в Гринвич-вилледж, а выпускала она не очень гламурные, но необходимые обществу вещи вроде слабительного или устройства для удаления ушной серы.

Судя по судебным документам, каждому брату принадлежала треть компании, но Артур, который был занят издательским и рекламным бизнесом, делами Purdue почти не занимался. Журналист Барри Мейер в его книге Pain Killer: A ‘Wonder’ Drug’s Trail of Addiction and Death пишет, что до этого Артур относился к своим братьям не как к родственникам, а скорее как к «последователям и второплановым персонажам». А теперь у Реймонда и Мортимера, занявших должности гендиректоров, была собственная компания.

В начале шестидесятых Эстес Кефаувер, сенатор из Теннесси, основал подкомитет, специализирующийся на фармацевтической индустрии, которая тогда росла очень быстро. Кефаувера, до этого расследовавшего деятельность мафии, особенно заинтересовали братья Саклеры.

В январе 1962 года Артур отправился в Вашингтон, чтобы дать показания перед подкомитетом Кефаувера. Комиссия из сенаторов забросала его сложными вопросами, но он оказался прирождённым переговорщиком — увёртливым, хладнокровным и прекрасно подготовленным, — так что сенаторы ничего не добились. Саклер даже поймал Кефаувера на ошибке и сказал: «Если бы вы сами отучились на врача, то никогда бы не допустили эту оплошность».

А когда его спросили о продвижении лекарства от повышенного уровня холестерина со множеством побочных эффектов — среди которых было выпадение волос, — Саклер безразлично ответил: «Лучше тонкие волосы, чем толстые стенки сосудов».

Становясь всё богаче, Саклеры стали заниматься благотворительностью в сфере искусства. В 1974 году братья пожертвовали Метрополитен-музею $3,5 млн, благодаря чему и было построено крыло с Храмом Дендура. Там же Мортимер устроил роскошную вечеринку по случаю своего дня рождения. Праздничный торт был сделан в форме Великого Сфинкса, но с лицом виновника торжества.

В апреле 1987 года, когда Артуру Саклеру было семьдесят три года, он потребовал, чтобы его третья жена Джиллиан стала заниматься всеми домашними расходами. И продиктовал лаконичную записку для неё: «Я буду руководить всем только в ситуациях, когда дело касается лично меня и моей собственности». Месяц спустя у него случился сердечный приступ, и он умер.

Семья провела поминки в своём крыле Метрополитен-музея, но потом дети Артура жестоко сражались с Джиллиан и враждовали с Мортимером и Реймондом из-за наследства. Джиллиан они обвиняли в том, что она пытается украсть то, что принадлежит им по праву, а также в том, что «ей руководит жадность, коварство и желание отомстить своим приёмным детям».

Судя по информации о кратких семейных встречах Саклеров, Элизабет, дочь Артура, предполагала, что он скрыл истинный размер некоторых семейных вложений, «потому что не хотел, чтобы Морти и Рей знали, насколько выгодными они получились». Как сказал детям семейный юрист, «Невинных овечек нет ни на одной стороне конфликта».

Потомкам Артура всё ещё принадлежала треть Purdue Frederick, и Мортимер с Реймондом хотели выкупить их долю. Компания, которая тогда уже переехала в Коннектикут, а потом сменила название на Purdue Pharma, приносила под руководством братьев неплохие деньги, которые, правда совсем скоро покажутся мелочевкой. Ведь когда Мортимер и Реймонд начали присматриваться к доли потомков Артура, Purdue уже разрабатывала новое лекарство: «Оксиконтин».

Люди выращивают опиумный мак уже пять тысяч лет. Сам Гиппократ, отец медицины, знал о терапевтическом действии растения. Но даже в древнем мире люди понимали, что сильнейшая зависимость, которую вызывает наркотик, перевешивает все его позитивные свойства.

Мартин Бут в его книге «История опиума» (Opium: A History, 1996 год) отмечает, что у римлян мак был одновременно символом сна и смерти.

В восьмидесятых Реймонду и Мортимеру сопутствовал успех: инновационное обезболивающее Purdue под названием MS Contin оказалось очень успешным. Это была таблетка с морфием, снабжённая запатентованой технологией «контролируемого высвобождения» — лекарство постепенно попадало в кровоток в течение нескольких часов. Поэтому оно так называлось: от слова continuous, то есть «продолжительный».

MS Contin продавался лучше, чем все препараты Purdue. Но к концу восьмидесятых патент на технологию, лежащую в его основе, подошёл к концу, и руководители компании занялись поисками замены.

Одним из главных участников этого процесса был сын Реймонда, Ричард, — загадочный, немного неловкий мужчина, который отучился на врача, следуя семейным традициям. Ричард начал работать в Purdue в 1971 году на должности помощника своего отца, и поднялся по карьерной лестнице до одного из руководителей компании. Его имя встречается во множестве медицинских патентов.

Летом 1990 года один учёный Purdue послал Ричарду и ещё нескольким коллегам записку с опасениями: «MS Contin может столкнуться с такой конкуренцией, что стоит задуматься о создании других опиоидов с контролируемым высвобождением». В записке описывались предпринимаемые меры по созданию продукта, содержащего оксикодон — опиоид, который немецкие учёные разработали в 1916 году.

Оксикодон было недорого производить, и он тогда уже использовался в других лекарствах. Например, в «Перкодане» (вперемешку с аспирином) и «Перкоцете» (вперемешку с парацетамолом).

Purdue разработала таблетку с чистым оксикодоном по технологии контролируемого высвобождения как в MS Contin. Компания решила производить лекарство с минимальной дозировкой всего лишь в десять миллиграмм, но максимальная превышала все возможные пределы: таблетки «Оксиконтина» могли содержать 80 и даже 160 миллиграмм. Как пишет Барри Мейер в книге Pain Killer, «в плане наркотической огневой мощи "Оксиконтин" был атомной бомбой».

До выпуска «Оксиконтина» на рынок Purdue провела исследование на фокус-группах из врачей и выяснила, что главной отрицательной чертой продукта, способной помешать его широкому распространению, была прочно укоренившаяся боязнь возникновения зависимости у пациента. Но, к счастью, пока компания разрабатывала «Оксиконтин», некоторые врачи стали заявлять, что американской медицине стоит пересмотреть свои правила.

Высокопоставленные доктора вроде Рассела Портеноя, в те времена работавшего анальгезиологом (специалистом по боли) в нью-йоркском Раковом центре имени Слоан Кеттеринг, начали дискурс о проблеме хронических болей — и о том, как мудро было бы лечить её опиоидами. «Исследований о том, что эти препараты можно использовать в течение долгого времени с небольшими побочными эффектами, становится всё больше», — объявил он в интервью Times в 1993 году. Тогда же он назвал опиоиды «даром природы» и сказал, что с них нужно снять клеймо позора.

Портеной, получавший финансирование от Purdue, осудил докторов за то, что они с неохотой выписывают такие наркотики пациентам с хроническими болями, заявив, что всё дело в «опиофобии», и предположил, что случаи возникновения зависимости или сознательно превышения дозировки — это всего лишь «медицинский миф».

В 1997 году Американская академия анальгезиологии и Американское общество анальгезиологов выпустили заявление, касающееся использования опиоидов в лечении хронических болей. Его написал комитет, председательствовал в котором доктор Дэвид Хэддокс — врач, получавший деньги от Purdue.

Ричард Саклер без устали трудился, чтобы «Оксиконтин» стал блокбастером, постоянно рассказывая коллегам, сколько сил он посвящает работе над лекарством. Управление по контролю за продуктами и лекарствами в 1995 году одобрило продажу «Оксиконтина» для лечения средней и сильной боли. Исследований касательно аддиктивного потенциала вещества Purdue не проводила.

При этом Управление внезапно разрешило класть внутрь упаковок «Оксиконтина» инструкцию с заявлением о том, что это лекарство безопаснее обезболивающих от конкурентов, потому что патентованная технология контролируемого высвобождения «снижает вероятность сознательного превышения дозировки». Дэвид Кесслер, который в то время возглавлял организацию, сказал мне, что не участвовал в одобрении «Оксиконтина».

Процесс курировал Кёртис Райт — сотрудник Управления, который ушёл из организации вскоре после того, как лекарство получило разрешение на продажу. Через два года он вышел на работу в Purdue.

Мортимер, Реймонд и Ричард Саклеры запустили «Оксиконтин» с одной из крупнейших маркетинговых кампаний в истории лекарственных препаратов, используя многие техники, изобретённые Артуром. Стивен Мэй, который стал торговым представителем Purdue по распространению «Оксиконтина», вспоминает: «В те времена мы думали, что боремся за правое дело». Он говорил себе: «Миллионы людей мучаются от боли, а у нас есть решение». (Сейчас Мэй не работает на Purdue).

Компания собрала армию из тысячи торговых представителей и вооружила их графиками, демонстрирующим преимущества «Оксиконтина». Мэй съездил на трёхнедельную тренировочную сессию в штаб-квартире Purdue. На праздничном обеде его посадили за один стол с Ричардом Саклером. «Я был поражён. Моим первым впечатлением было: "Это тот самый чувак, который всё сделал. У него в руках компания, принадлежащая его семье. Когда-нибудь я хочу стать таким же, как он"».

Одним из главных посылов маркетинговой компании было то, что «Оксиконтин» следует выписывать не только от сильной краткосрочной боли, которая возникает во время хирургических операций или у раковых больных, но также и от менее острых долгосрочных болей. Артрит, боли в спине, спортивные травмы, фибромиалгия — список проблем, которые мог решить «Оксиконтин», казался почти бесконечным.

Судя по внутренним документам, сотрудники Purdue выяснили, что многие врачи считали оксикодон более слабым веществом по сравнению с морфином, и компания эксплуатировала это заблуждение.

В 1995 году команда, отвечающая за запуск лекарства, получила служебную записку, в которой акцент делался на том, что компания не хочет, чтобы «Оксиконтин» стал нишевым лекарством для раковых больных. Первостепенной целью бюджетного плана Purdue на 2002 год было «расширение» сценариев использования «Оксиконтина».

Как рассказывает Мэй, «Purdue очень правильно решила сконцентрироваться на врачах вроде терапевтов, которые не специализировались на боли». Во внутренней литературе компания похожим образом рекомендовала обращать особое внимание на пациентов, которые были «новичками по части опиоидов».

Как сказал мне Дэвид Кесслер, из-за мощности и потенциальной аддиктивности «Оксиконтина» главным с точки зрения здравоохранения должна была стать «продажа минимальных доз как можно меньшему числу пациентов». Однако это противоречило конкурентным императивам фармацевтической индустрии. Так что Purdue всё сделала наоборот.

Как сказал мне Мэй, торговых представителей учили «преодолевать сопротивление врачей». Если доктор спрашивал об аддиктивности, у Мэя был заготовлен ответ: «Считается, что система доставки препарата снижает вероятность сознательного превышения дозировки и возникновения зависимости», — произнёс он и горько рассмеялся. «Именно так нам и следовало говорить. Столько лет прошло, а я до сих пор помню эти слова. Очень быстро выяснилось, что это была ложь», — продолжил он.

В 2002 году Уильям Джерджли, ещё один торговый представитель компании, сказал во время дачи показаний флоридскому государственному следователю: «Руководители Purdue предписывали нам говорить, что "Оксиконтин" практически не вызывает зависимости».

Мэй не просил врачей просто поверить ему на слово. Он показывал им исследования и научные работы других докторов. У Purdue было целое бюро спикеров, и компания платила нескольким тысячам врачей за то, что они рассказывали о позитивных свойствах вещества на медицинских конференциях. Докторам даже предлагали полностью оплаченные поездки на семинары по анальгезиологии в курортные места вроде Бока Ратон.

Такие траты оправдывали себя: внутренние записи Purdue говорят о том, что врачи, посещавшие такие семинары в 1996 году, выписывали «Оксиконтин» в два раза чаще, чем те, кто туда не ездил.

Компания рекламировалась в медицинских журналах, спонсировала веб-сайты с информацией о хронических болях и распространяла огромное количество сувенирной продукции с символикой «Оксиконтина»: рыбацкие панамы, плюшевые игрушки, бирки для багажа.

Также Purdue выпускала рекламные видео с довольными пациентами — например, в одном строитель рассказывал, как «Оксиконтин» помог ему избавиться от хронической боли в спине и вернуться на работу. Все ролики, в которых также появлялись специалисты по боли, были разосланы десяткам тысяч врачей.

Маркетологи «Оксиконтина» полагались на сарафанное радио: компания убеждала врачей в безопасности лекарства с помощью литературы, написанной докторами, которым либо платила, либо спонсировала их исследования.

Дэвид Юурлинк, возглавляющий кафедру клинической фармакологии и токсикологии в Университете Торонто, сказал мне, что успех «Оксиконтина» отчасти связан с тем, что многие врачи хотели верить в терапевтические возможности опиоидов.

Кит Хамфри, профессор психиатрии в Стэнфордском университете, который работал советником по политике борьбы с наркотиками в администрации Обамы, сказал мне: «Это история сродни греческой трагедии — так много хороших врачей с добрыми намерениями оказались причастны к распространению "Оксиконтина". Степень влияния на них поражает воображение. Purdue давала деньги медицинским образовательным организациям, попечительским советам государственных больниц, даже фальшивым гражданским организациям».

Судя по тренировочным материалам, Purdue предписывала своим торговым представителям заверять врачей — по нескольку раз и без каких бы то ни было доказательств — в том, что «менее одного процента» от пациентов, принимавших «Оксиконтин», стали зависимыми от препарата. В 1999 году профинансированное Purdue исследование показало, что к «Оксиконтину» пристрастилось 13 процентов от всех пациентов, принимавших препарат.

Через пять лет после выхода на рынок Оксиконтин приносил компании по миллиарду долларов в год. «Денег вряд ли станет меньше», — сказал Ричард Саклер команде из представителей компании в двухтысячном году.

«Продажников» стимулировали на максимальное распространение препарата. В одной внутренней записке торговый менеджер из Теннесси написал: «$$$$$$$$$$$$$ Время бонусов на районе!» Мэй, которого назначили работать в Виргинии, был поражён, когда узнал, что особенно умелые коллеги зарабатывали сотни тысяч долларов комиссионных.

В один год он сам продал так много «Оксиконтина», что Purdue наградила его поездкой на Гавайи. Врачи выписывали всё больше рецептов, и руководство компании — в том числе члены семьи Саклеров в правлении — с радостью давали деньги на такие подарки. Во внутренних бюджетных планах специалисты по продажам описывались как «самый ценный ресурс компании». В одном только 2001 году Purdue Pharma выплатила $40 млн в виде бонусов для сотрудников.

Однажды Мэй вместе с коллегой приехал в Льюисбург, маленький городок в западной Виргинии. Им нужно было встретиться с одним из врачей, который входил в список самых прибыльных клиентов Мэя. Когда они прибыли, на враче лица не было. Она объяснила, что недавно у неё умерла родственница. Девочка приняла слишком много «Оксиконтина».

Артур и Мортимер Саклеры женились по три раза, а Реймонд — один. Во втором поколении семьи пятнадцать детей, у большинства из которых уже есть собственные отпрыски. И занимается весь этот клан самыми разными делами.

В 2011 году Тереза, вдова Мортимера, входящая в правление Purdue, получила медаль Принца Уэльского за филантропию в сфере искусства. Когда её вручили, Ян Дежардин, директор Далиджской картинной галереи, подметил: «Теперь она всё время будет вести себя так, словно она святая».

Софи, дочь Терезы, замужем за британским игроком в крикет Джейми Далримплом и живёт в лондонском особняке стоимостью сорок миллионов долларов. А тридцатисемилетний внук Реймонда Саклера по имени Дэвид управляет семейным инвестиционным фондом и является единственным членом третьего поколения семьи, входящим в правление Purdue.

То, что Purdue — частная компания, и есть причина той тайны, которой окутана связь семьи Саклеров с «Оксиконтином». Публичная компания должна периодически разглашать внутреннюю информацию акционерам. Но Purdue, как пишет Барри Мейер, «была личной вотчиной семьи Саклеров».

В журналистских материалах об «Оксиконтине» изредка указывается, что прибыль от продажи лекарства идёт Саклерам, но в них семья обычно показывается как монолитная структура. Но, как и в любом крупном клане, у Саклеров случались неурядицы. Например, в восьмидесятых Мортимер подал в суд на свою бывшую жену Гертруду, заявляя, что она незаконно завладела его квартирой на Пятой авеню и сдавала её компании моделей и фотографов.

Из потомков Артура в правлении компании нет никого. В суде Лонг-Айленда, роясь в файлах, касающихся семейной ссоры вокруг богатств Артура, я наткнулся на любопытный документ. Он гласил, что после «длительных переговоров» сторона Артура продала свою треть Purdue Реймонду и Мортимеру.

«Я никогда не владел даже крохотной частью Purdue. Ни один из потомков Артура Саклера никак не связал с продажами "Оксиконтина" и не получал от этого денег», — ответил мне в электронном письме Майкл Саклер-Бернер, бруклинский певец и автор песен, который приходится внуком Артуру Саклеру. Майкл, конечно, ничего не написал о «Либриуме», «Валиуме» или MS Contin, но добавил: «Учитывая то, как сейчас относятся к "Оксиконтину", я рад, что вы решили прояснить ситуацию».

Несмотря на то, что Мортимер Саклер владел большой частью компании, в штаб-квартире он появлялся редко. В 1974 году он отказался от гражданства США — по некоторым сообщениям, из-за налогов — и жил яркой жизнью богатого европейца, переезжая между своими резиденциями в Англии, швейцарских Альпах и мысе Антиб. В 1999 году Королева Елизавета посвятила его в рыцари за заслуги в сфере благотворительности.

Реймонд Саклер жил в Коннектикуте, неподалёку от штаб-квартиры компании, и даже ходил на работу каждый день — там его уважительно называли «Доктор Реймонд». У него был более спокойный темперамент — как вспоминает Джон Каллир, бывший коллега Артура по рекламному делу, «Рей был тихим, честным в разумных пределах, женатым всего один раз. Словом, наименее интересным из трёх братьев».

Практически сразу же после выхода «Оксиконтина» появилась информация, что жители сельских районов вроде Мейна и Аппалачей им злоупотребляют. Если растолочь таблетки в пыль и вдохнуть через нос или растворить в жидкости и ввести её в тело шприцом, механизм контролируемого высвобождения не сработает, и человек получит огромную дозу наркотика.

И пациенты могли узнать об этом из рецептов. На каждом из них была предупреждающая надпись: «Если таблетки "Оксиконтина" разломать, прожевать или растолочь, в кровь может попасть потенциально токсичная доза активного вещества».

Всё больше врачей выписывали «Оксиконтин» от вечно расширяющегося спектра заболеваний, а пациенты тем временем стали продавать свои таблетки на чёрном рынке, где цена достигала $1 за миллиграмм. Доктора, которые легко поддавались на манипуляции пациентов или соблазнялись потенциальной прибылью, создавали так называемые «таблеточные» — клиники, которые зарабатывали на оксиконтиновых рецептах.

Однако компания не сняла лекарство с продажи и не признала, что от него возникала зависимость. Вместо этого Purdue настаивала на том, что люди, принимавшие препарат в рекреационных целях, делали всё неправильно. «Они всегда говорили, мол, несколько наркоманов испортили наш продукт», — вспоминает стэнфордский профессор Кит Хамфрис.

В 2001 году Майкл Фридман, исполнительный вице-президент Purdue, давал показания перед Конгрессом в связи с ростом количества зависимых от опиоидов. Он настаивал на том, что реклама «Оксиконтина» была «по всем меркам консервативной»: «Практически во всех сообщениях говорится о людях, которые употребляют препарат ради удовольствия, а не о пациентах с подобающими симптомами».

В 2002 году 29-летней Джилл Сколек из Нью-Джерси выписали «Оксиконтин» от болей в спине. Через четыре месяца приёма препарата она умерла во сне от остановки дыхания — у неё остался шестилетний сын.

Марианна Сколек Перез, мать Джилл, была медсестрой. В смятении и ужасе она поняла, что «Оксиконтин» опасен. Перез стала писать в Управление по контролю за продуктами и лекарствами, чтобы на упаковках «Оксиконтина» появились предупреждения о возможности возникновения зависимости.

В том же году Перез посетила конференцию в Колумбийском университете, посвященную зависимостям. Там же был Робин Хоген — человек с волосами песочного цвета, одетый в полосатый костюм с галстуком-бабочкой. Он работал в Purdue руководителем по коммуникациям, и запустил мощную кампанию в защиту лекарства, предупредив газеты о том, что об «Оксиконтине» им стоит писать осторожнее. «Мы будем за ними следить», — пообещал он.

Также Хоген взял в команду Рудольфа Джиулиани, бывшего мэра Нью-Йорка, и его помощника Бернарда Керика, чтобы избавиться от потенциальной угрозы со стороны государства. «Зачастую чтобы победить, в политике нужно быть сродни Макиавелли», — часто говаривал Хоген.

На конференции его спросили о дочери Перез. Он осторожно сказал, что не стоит вменять эту трагедию в вину Purdue. По его словам, истинной виновницей была сама Джилл Сколек: «Мы думаем, что она намеренно превысила дозу». Впоследствии Хоген извинился за свою ремарку. Сейчас он в Purdue не работает.

Другим спикером на конференции был старший медицинский советник Purdue Дэвид Хэддокс, который тоже настаивал, что «Оксиконтин» не вызывает зависимости. Однажды он даже сравнил лекарство с овощем: «Если бы я дал вам ножку сельдерея, а вы бы её съели, то это положительно сказалось бы на вашем здоровье. Но если бы вы измельчили её в блендере, а потом вкололи жидкость в вены, ничего хорошего из этого бы не вышло».

Когда Хэддокс уходил с конференции, Перез — миниатюрная и хрупкая женщина — намеренно с ним столкнулась. Не ожидая этого, Хэддокс пошатнулся и с грохотом упал назад, на ряд из складных стульев. «Это был один из тех моментов, в которые жалеешь, что у тебя нет фотоаппарата. Пожалуй, то, что я сделала, было неправильно. Но мне очень понравилось», — вспоминает Перез.

Артур Саклер однажды написал: «Во всех проблемах со здоровьем виноват сам человек». Такой же была позиция Purdue — передозировки «Оксиконтином» случались из-за безответственности людей, а не аддиктивности препарата. Помимо Хогена и Хэддокса, компания отправила ещё нескольких топ-менеджеров руководить обороной. В том числе Говарда Уделла, главного юрисконсульта Purdue и давнего юридического советника семьи Саклеров.

«Уделл был как герой Тома Хагена из „Крёстного отца“. Очень лояльный семье человек», — сказал мне один юрист, который с ним работал. Однако Уделл явно знал об истинном аддиктивном потенциале «Оксиконтина». Судя по документам суда, собственный секретарь Уделла подсел на препарат, из-за чего его впоследствии уволили из Purdue.

К 2003 году Управление по контролю за продуктами и лекарство выяснило, что «агрессивные методы Purdue во многом повлияли на распространение зависимости от "Оксиконтина"».

Рохелио Гевара, один из руководителей Управления, заключил: Purdue сознательно преуменьшила риски, сопряжённые с употреблением лекарства. Но компания продолжала обвинять во всём наркоманов и в подтверждение своей позиции публично рассказала, как подросток украл «Оксиконтин» из медицинского шкафчика родителей.

В интервью по телефону Хоген сказал мне: «Для Purdue и Саклеров вся ситуация напоминала предательство: как люди вообще могут рисковать доступностью продукта, употребляя его ради удовольствия?» По словам Хогена, компания получала много писем от благодарных пациентов с признаниями о том, что Purdue «вернула им контроль над собственной жизнью».

Когда я спросил его о нежелании признавать аддиктивность «Оксиконтина», Хоген ответил: «Сегодня зависимость в основном считается чем-то вроде болезни. Тогда всё было иначе. Думаю, за последние 15 лет наше понимание того, как у людей развивается зависимость, значительно продвинулось вперёд». Людям уже тысячи лет как известно, что производные опиума вызывают зависимость, ответил я. «Поговорите с врачом. Сам я не доктор, и ничего сказать не могу», — последовал ответ.

Зато врачом был Дэвид Хэддокс. В 2001 году он сказал журналисту Associated Press: «Многие из этих людей говорят, мол, я принимал "Оксиконтин" — как предписал мне врач. А потом начинают пить всё больше и больше таблеток». И добавил: «Не вижу, при чём тут я». Хэддокс до сих пор работает в Purdue и от комментариев отказался.

Правда в том, что все опасности «Оксиконтина» были неотделимы от лекарства, и Purdue об этом знала. Формула контролируемого высвобождения подразумевала, что в принципе пациенты могли безопасно принимать одну огромную дозу раз в 12 часов. Они могли нормально спать всю ночь — значительное улучшение по сравнению с другими болеутоляющими вроде морфина, который нужно вводить чаще.

В одной из первых рекламных кампаний Purdue даже была фотография двух маленьких дозировочных стаканчиков с надписями «восемь утра» и «восемь вечера» и словами: «Помните, для эффективного действия достаточно лишь двух таблеток».

Но внутренние документы Purdue, попавшие в публичное поле во время судебного разбирательства, показывают: даже до того, как компания получила одобрение Управления по контролю за продуктами и лекарствами, ей было известно, что не все пациенты, принимавшие «Оксиконтин», избавлялись от боли на 12 часов.

Как говорится в недавнем материале Los Angeles Times, первыми пациентами, получившими «Оксиконтин» в рамках исследования Purdue, были 19 женщин, восстанавливающихся после операций в Пуэрто-Рико. Примерно половине из них новая доза требовалась до того, как проходило 12 часов. И это исследование никогда не было опубликовано.

С точки зрения Purdue, скрывать результаты было логично: на заявлениях об избавлении от боли на 12 часов строился маркетинг препарата. Но если выписываемая по рецепту таблетка действует восемь часов вместо 12, это готовый сценарий для возникновения зависимости и превышения дозировки.

Заявлениям Purdue противоречит и то, что, у многих людей, не являющихся наркоманами — и принимавших «Оксиконтин» так, как им говорили врачи, — между приёмами доз проявлялся синдром отмены.

В марте 2001 года сотрудник Purdue написал начальству о внутренних данных по поводу синдрома отмены и спросил, стоит ли оглашать эти данные, хотя в прессе и так появляется много негативных материалов про «Оксиконтин». Начальник ответил, что публиковать информацию не стоит.

Врачи, выписывавшие «Оксиконтин», начали сообщать о том, что пациенты возвращались к ним с симптомами синдрома отмены (чесотка, тошнота, судороги) и просили больше таблеток. У Хэддокса была заготовлен ответ — в работе 1989 года он придумал термин «псевдозависимость». Как объяснялось в памфлете Purdue о лечении болей, «псевдозависимость напоминает обычную зависимость, но причиной её становится постоянная боль». И далее по тексту: «Врач, неправильно интерпретировавший этот феномен, может ошибочно решить, что его пациент — наркоман».

Обычно псевдозависимость исчезала после того, как уходила боль — «зачастую при помощи повышенных доз опиоидов».

Вскоре в США «Оксиконтин» стал продаваться лучше «Виагры». Туда, куда приходило лекарство, за ним следовала зависимость. С точки зрения Стивена Мэя, представителя Purdue в Виргинии, проблемы, связанные с «Оксиконтином», распространялись «как раковые метастазы».

По словам Робина Хогена, все члены семьи Саклеров были шокированы тем, что происходило с продуктом, которым они очень гордились. Он же сообщил, что Саклеры не отстранялись от руководства Purdue: «Это активная семья и активное правление».

В 1999 году Ричард Саклер стал президентом Purdue. Но поскольку он возглавил частную компанию, ему не нужно было становиться её публичным лицом, и он никогда не появлялся на конференциях, где люди вроде Хэддокса защищали Purdue.

Кроме того, хотя Саклер и управлял компанией, когда она запустила чрезвычайно успешный продукт, он не дал ни одного интервью об этом. «За последние годы я очень много взаимодействовал с Purdue в совершенно разных условия, но ни разу даже не видел Ричарда Саклера. Не думаю, что узнал бы его, если бы он стоял прямо передо мной», — рассказывает Эндри Колодны, часто критикующий компанию.

Когда стало ясно, что «Оксиконтином» часто злоупотребляют, Purdue не стала признавать, что лекарство представляет опасность. Руководителей компании в основном заботило то, что из-за попыток предотвратить передозировки, некоторые пациенты могут лишиться доступа к препарату. «Они говорили: "Нужно, чтобы эти продукты были доступны пациентам". Только это их и интересовало», — вспоминает Хоген.

По словам Стивена Мэя, отделу продаж сказали забыть про сложную ситуацию, игнорировать сообщения о передозировках и «решить всё через максимизацию продаж». Лишь в 2003 году Управление по контролю за продуктами и лекарствами выслало Purdue предупреждение по поводу рекламных сообщений, которые «значительно преувеличивают безопасность "Оксиконтина", не освещая серьёзные и потенциально фатальные риски, сопряжённые с его употреблением».

В его показаниях перед Конгрессом Майкл Фридман — заместитель Ричарда Саклера — сказал, что впервые Purdue стало известно о проблемах «Оксиконтина» только в апреле 2000 года, после того, как в прессе стали появляться сообщения о жителях штата Мейн, принимавших его в рекреационных целях. Однако компании не нужны были медиа, чтобы понять — с дистрибуцией «Оксиконтина» что-то не так.

Purdue годами поддерживала контакт с I.M.S., малоизвестной компанией, которую соосновал Артур Саклер. Она специализировалась на предоставлении клиентам детальной информации о фармакологических предпочтениях конкретных врачей. Торговые представители Purdue использовали эти данные, чтобы знать, каких докторов будет проще убедить.

С помощью этих же данных можно было заметить, что препаратом злоупотребляют. «Они точно знают, что выписывают врачи. Они знают, когда доктор открывает таблеточную», — объясняет Колодны.

На слушании Конгресса в 2001 году Джеймс Гринвуд, конгрессмен от Пенсильвании, спросил Фридмана, предпримет ли меры Purdue, если данные I.M.S. покажут, что, допустим, остеопат в сельской местности стал внезапно выписывать тысячи рецептов. Фридман ответил, что Purdue не занимается оценкой того, насколько добросовестно врачи исполняют свои обязанности.

«Тогда зачем вам эта информация?» — продолжил Гринвуд, а потом сам ответил на собственный вопрос: «Чтобы знать, насколько эффективен ваш маркетинг».

Затем Гринвуд поделился наблюдением: незадолго до этого стало известно, что Ричард Паолино, врач из Пенсильвании, выписывал очень много «Оксиконтина» — фармацевт одной из местных больниц предупредил об этом власти.

Purdue предупреждать власти не стала. Врачи вроде Паолино нарушали закон — его приговорили к как минимум тридцатилетнему сроку в тюрьме. Но компания получала с таких докторов огромную прибыль. Судя по тому, что мне говорили мои собеседники, в Purdue врачей, выписывающих много рецептов, называли так же, как в Лас-Вегасе называют самых «денежных» игроков: китами.

В июле 2001 года Ричард Блюменталь, который тогда был главным прокурором Коннектикута, написал Ричарду Саклеру: «Меня всё время оповещают о проблемах "Оксиконтина" и о постоянно растущем злоупотреблении лекарством», — начал он, а затем привёл в пример смерти, связанные с передозировками, случаи возникновения зависимости, ограбления аптек и «поразительный рост бюджетных трат» — люди платили за «Оксиконтин» деньгами, которые получали через программы Medicaid и Medicare.

Блюменталь признал, что другими подобными лекарствами тоже злоупотребляют. «Но "Оксиконтин" — особый случай. Это более мощный, аддиктивный, продаваемый, доступный на чёрном рынке и разрекламированный препарат». Затем он потребовал, чтобы Purdue изменила маркетинговую стратегию «Оксиконтина».

Саклеры его рекомендацией пренебрегли, из-за чего в 2004 году Блюменфельд подал жалобу против Purdue от лица штата Коннектикут. В ней говорилось, что пятая часть от всех рецептов на «Оксиконтин» выписывалась с интервалами менее чем в 12 часов. Более того, прокурор смог получить доступ к данным, свидетельствующим о том, что руководители компании ещё в 1998 году знали — рецепты всё чаще выписывают для восьмичасовых интервалов. В одном из документов сотрудник Purdue назвал показатели «очень страшными».

Скорее всего, компания беспокоилась не из-за риска для здоровья пациентов. Если «Оксиконтин» часто выписывали с интервалами меньше, чем в 12 часов, мог пострадать имидж бренда: более дешёвые альтернативы вроде генерического морфина отличаются от него тем, что в их случае двух таблеток в день недостаточно. А значит, страховые компании могут перестать покрывать траты клиентов на «Оксиконтин», раз он не лучше других обезболивающих.

Уже в 1997 году некоторые страховщики стали использовать информацию о злоупотреблениях «Оксиконтином» как оправдание того, что они не будут за него платить. В том же году Ричард Саклер попросил коллег сломить их сопротивление, предупредив, что в случае страховых компаний слово «зависимость» может быть лишь удобной заменой слова «Нет».

С момента выхода «Оксиконтина» Purdue пытались засудить тысячи раз. Даже Стивен Мэй, бывший торговый представитель компании, подал на неё в суд после того, как уволился. Дело закрыли из-за процедурных нарушений.

В 2002 году Говард Уделл сказал, что компания, которую он представляет, будет «защищаться до последнего». В следующем году нью-йоркский адвокат по имени Пол Хенли подал исковое заявление, основанное на делах пяти тысяч пациентов, заявивших, что у них выработалась зависимость от «Оксиконтина» после того, как они получили его по рецепту врача.

Занимаясь делом, Хенли получил доступ к тысячам документов. «Выяснилось, что компания решила обмануть всё медицинское сообщество. Все эти заявления о том, насколько безопасно лекарство, были придуманы в маркетинговом отделе, а не научном. Я был в шоке. Они просто всё выдумали», — вспоминает он.

В 2006 году Purdue пошла на сделку с клиентами Хенли и выплатила им $75 млн. Вскоре после этого компанию признали виновной в деле, открытом в Виргинии по обращению федерального прокурора — Purdue обвиняли в ложном брендинге, и судья признал, что компания рекламировала — «Оксиконтин» с намерением «обмануть или ввести в заблуждение». (Рудольф Гулиани пытался от лица Purdue уговорить главного прокурора закрыть дело).

Майкла Фридмана, исполнительного вице-президента компании, признали виновным в уголовно наказуемом проступке, равно как и Говарда Уделла и медицинского директора Пола Голденхейма.

Марианна Перез присутствовала на заседании в Виргинии. «Я была на седьмом небе от счастья», — вспоминала она. Перез помогала следствию и всеми силами старалась проинформировать людей об опасностях «Оксиконтина». До того, как стал известен вердикт судьи, Перез выступила с мощной речью. «Я хочу знать, почему здесь не судят братьев Саклеров», — произнесла она. (Против Ричарда Саклера, несмотря на его ведущую роль в деятельности Purdue, обвинения выдвинуты не были).

Во время перерыва в заседании Перез посмотрела на Фридмана, Голденхейма и Уделл и сказал себе: «Я ведь вполне могу протянуть руку и ударить одного из них». Но в этот раз она сдержалась и ограничилась словами: «Вы — чистое зло. Вы ублюдки». Руководители компании покраснели, но ничего не сказали.

Они получили условные сроки и суммарно выплатили почти $35 млн. Purdue согласилась заплатить ещё $600 млн. Учитывая, что Саклеры и Purdue заработали на «Оксиконтине» миллиарды, многие решили, что компания легко отделалась. Арлен Спектер, сенатор-республиканец от Пенсильвании, отметила, что эти штрафы фактически стали «очень дорогими лицензиями на совершение преступлений».

Артур Саклер вёл колонку в Medical Tribune, и в ней он часто писал о неэтичном поведении табачных компаний. В 1979 году он раскритиковал «расплывчатые формулировки» в предупреждающих надписях на пачках сигарет, ратуя за то, чтобы «об угрозе здоровью сообщалось более явно». Также он осудил газеты и журналы за публикацию «ложной» рекламы сигарет и призвал издателей «прислушиваться к собственной совести, увеличивая смертность населения своими публикациями».

В 1998 году табачные компании, с которыми судились в десятках штатов, завязли в самом крупном деле в истории и в итоге согласились выплатить $246 млрд пострадавшим.

Табак и опиоиды во многом сильно отличаются. Управление по контролю за продуктами и лекарствами одобрило «Оксиконтин» как лечебный препарат и, хотя табак может убить вас даже если использовать его по назначению, Purdue говорила, что её продукт так не работает.

Майк Мур, который будучи генеральным прокурором штата Миссиссиппи, сыграл ключевую роль в том деле против табачных компаний, отмечает ещё одно отличие: в его случае у ответчиков было гораздо больше свободных денег, чем у Purdue.

Сейчас Мур работает вместе с Полом Хенли и другими юристами над свежей волной исков против Purdue и других фармацевтических компаний. Против них выступили десять штатов, а частные адвокаты вместе с десятками городов и округов готовят ещё множество дел.

Многие политики публично выступали против производителей мощных обезболивающих. Рецепты недёшевы, ведь зачастую оплачивают их налогоплательщики — посредством программ вроде Medicaid. А потом, когда наступают последствия массовой зависимости от опиоидов, платить снова приходится обществу — за выезды скорой помощи, лечение от зависимости и так далее.

Мур считает, что семью Саклеров, изначальных авторов и главных получателей прибыли от «Оксиконтина», стоит публично осудить.

Да, между табачной компанией и производителем опиоидов с юридической точки зрения есть большая разница, но Мур видит и сходства: «Они наживаются, убивая людей».

Однажды в августе 2015 года в Луисвилле, штат Кентукки, сел самолёт. Из него в окружении юристов вышел Ричард Саклер. За восемь лет до этого штат Кентукки подал иск против Purdue, обвиняя компанию в ложном маркетинге. Дело инициировал Грег Стамбо, который тогда работал генеральным прокурором — сын его двоюродной сестры умер от передозировки «Оксиконтином».

Purdue, как обычно, изо всех сил старалась доказать, что дело несостоятельно. Компания пыталась перенести суд в другое место, мотивируя это тем, что в округе Пайк её судят несправедливо — это небольшой сельский округ, значительная часть экономики которого построена на добыче угля.

В поддержку своей позиции Purdue провела демографическое исследование округа Пайк и подала его на рассмотрение суда, пытаясь доказать, что присяжные будут предвзяты. Исследование оказалось информативным, но не в том плане, в каком ожидала Purdue: 29% от всех жителей округа сообщили, что либо они, либо кто-то из их семьи знают человека, умершего из-за «Оксиконтина». Семь из десяти респондентов назвали «разрушительным» влияние препарата на их округ.

Судья постановил, что заседание перенести не получится, и потому Ричар Саклер прилетел в Луисвилль. Свои показания он давал в юридической фирме. Четверо адвокатов спрашивали его о том, какой вклад он внёс в разработку и маркетинг «Оксиконтина». Тайлер Томпсон, руководитель четвёрки, сказал мне, что поведение Саклера напомнило ему о Клауса фон Бюлова из байопика «Изнанка судьбы» в исполнении Джереми Айронса: «Лёгкая ухмылка и отношение в духе "Да, ну и что?" — словом, никаких сожалений».

«Всё это напомнило мне о добывающих компаниях, которые приходят сюда, срывают горы, потом оставляют за собой кучи мусора и уезжают: "Это не моя территория, так что мне наплевать". Было какое-то сюрреалистичное ощущение — вот мы лицом к лицу с мужчиной, чья компания помогла создать эпидемию опиоидов», — вспоминает Митчел Денхэм, бывший сотрудник аппарата генпрокурора Кентукки, который тоже присутствовал на даче показаний.

По словам Денхэма, готовясь к суду, он нашёл фотографию, сделанную в 1997 году — на ней была изображена футбольная команда пайквильской старшей школы. «Почти половина от всех игроков либо умерла, либо попала в зависимость от опиоидов. Должен был получиться хороший ход на суде», — рассказывает он.

Но Денхэм так и не представил свою фотографию присяжным, потому что Purdue снова пошла на сделку с истцами, заплатив $24 млн. Для Саклеров это была победа. Да, изначально Purdue предлагала полмиллиона, но итоговая сумма всё равно оказалась слишком маленькой для округа. Компания не признала за собой вины и, поскольку спор был решён до суда, показания Ричарда Саклера и внутренние документы оказались изъяты из публичного поля.

Purdue иногда заявляла, что не проиграла ни одного дела, связанного с «Оксиконтином», но правильнее было бы сказать, что эти дела просто никогда не доходили до суда — зачастую они заканчивались до того, как у истцов появлялась возможность предъявить свои претензии к Purdue — и Саклерам — на открытом заседании.

Прокурорам Кентукки нужно было уничтожить миллионы документов или вернуть их Purdue. Впоследствии сайт STAT, специализирующийся на медицинских новостях, попытался через суд сделать показания Ричарда Саклера доступными широкой публике, и судья даже приняла решение в пользу STAT, но Purdue подала апелляцию.

Я несколько месяцев пытался получить копию показаний, но это невозможно, пока идёт рассмотрение апелляции Purdue — юристам запрещено ей со мной делиться.

Ричард Саклер ушёл с должности президента Purdue в 2003 году, но остался сопредседателем правления компании. Проработав несколько лет адьюнкт-профессором генетики в Рокфеллеровском университете, он в 2013 году переехал в Остин, штат Техас. Он живёт в современном особняке на задворках города, в районе, популярном у предпринимателей, сколотивших свои состояния в сфере высоких технологий.

Судя по налоговым документам его личного фонда, он продолжил давать деньги Йельскому университету, но его самым крупным пожертвованием за 2015 год были $100 тысяч, которые он отдал неоконсервативному неправительственному исследовательскому центру Foundation for Defense of Democracies (Фонд в защиту демократий). Саклер, отвечая через представителя, говорить со мной отказался.

Я связался с десятком других членов семьи Саклеров, но никто из них не стал отвечать на вопросы об «Оксиконтине». Однажды мне позвонила Джо Шелдон, живущий в Лондоне советник в сфере медиа, и сказала, что она работает с некоторыми из Саклеров — с какими именно, она прояснять отказалась. Когда я объяснил ей, что у меня к Саклерам есть вопросы, она ответила, что их лучше адресовать Purdue. Про Саклеров она сказала так: «Некоторые из них всё ещё принимают участие в работе Purdue, а некоторые не имеют к ней никакого отношения, помимо обналичивания чеков».

Учитывая то, что по многим вопросам члены семьи Саклеров не согласны друг с другом, меня поразило, насколько они едины в своём стремлении никогда не говорить об «Оксиконтине». Ведь это прекрасно образованные и, скорее всего, хорошо информированные люди. Могли ли они и вправду ничего не знать о доказательствах истинного происхождения их богатств? Или они просто решили об этом не думать?

«Из-за жадности люди могут рационализировать весьма плохие поступки», — сказал мне Эндрю Колодны. Один человек, знающий Мортимера-младшего, сообщил: «Думаю, в большинстве случаев он ведёт себя так: "Ого, мы очень богаты. И это просто охренительно. О других вещах я думать не очень-то и хочу"».

Пол Хенли говорил, что молчание Саклеров по поводу «наследия» «Оксиконтина» может быть просто юридической тактикой — и весьма эффективной. «Чем больше интервью вы даёте, тем больше точек давления появляется у юристов вроде меня и правительственных следователей», — объяснил он.

Интересно, не стала ли филантропия своего рода искуплением грехов, хотя бы для некоторых из Саклеров. Однако если посмотреть на то, насколько разный спектр учреждений получал от них пожертвований, становится ясно, что одну сферу Саклеры вниманием обошли: лечение от зависимостей или любые другие меры, которые могут помочь разобраться с эпидемией опиоидов.

В августе 2010 года Purdue тихо заменила «Оксиконтин» препаратом, который немного от него отличался. Компания получила патенты на изменённую версию «Оксиконтина» с немного другой формулой — если растолочь эти таблетки, они станут не порошком, а клейкой субстанцией.

Purdue получила одобрение Управления по контролю за продуктами и лекарствами — отчасти из-за заявлений о безопасности нового продукта. Управление впервые за свою историю разрешило распространять лекарство с надписью «Злоупотребление невозможно» на упаковке.

В интервью гендиректор Purdue Крейг Ландау сказал мне: «С 2001 года очень большая часть исследований и разработок Purdue была посвящена устранению уязвимости оригинального "Оксиконтина"».

Стороннему наблюдателю может показаться, что спустя годы попыток скрыть недостатки своего болеутоляющего создатели «Оксиконтина» наконец сделали выводы. Однако скорее всего Purdue руководствовалась другой логикой: компании нужно было помешать конкурирующим препаратам.

Артур Саклер часто критиковал генетиков со страниц Medical Tribune. В 1985 году газета опубликовала материал «Шизофреники сходят с ума по генетике», в которой описывалось, как «ад разверзся» в больнице для ветеранов после того, как психиатрическое отделение перешло с брендовых антипсихотических препаратов на дженерики.

По информации Times, Управление по контролю за продуктами и лекарствами провело собственное расследование и выяснило, что материал оказался лживым — проблемы начались только через шесть месяцев после того, как произошла смена препаратов.

Я поговорил с известным юристом, специализирующимся на патентах — он часто представляет производителей лекарств-дженериков, и в своей практике часто сталкивается с тем, что компании немного меняют свой старый брендовый продукт незадолго до окончания действия патента. Это делается, чтобы получить новый патент и обновить эксклюзивные права на производство лекарства. А патент на оригинальный «Оксиконтин» истекал в 2013 году.

Purdue долго отрицала то, что употребление оригинального «Оксиконтина» легко может привести к злоупотреблению лекарством. Но получив патент на препарат с обновлённой формулой, компания подала заявление в Управление с просьбой перестать одобрять генерические версии оригинальной формулы, потому что они небезопасны.

Управление, как всегда, согласилось и заблокировало все дешёвые препараты, составлявшие конкуренцию продукту Purdue. При этом компания ещё год продавала оригинальный «Оксиконтин» в Канаде. Согласно недавнему исследованию, продажи «Оксиконтина» в Виндзоре, провинция Онтарио — ровно через границу от Детройта — внезапно выросли в четыре раза. Очевидно, таблетки покупались, чтобы потом распространять их американском чёрном рынке.

Поскольку у I.M.S. был доступ к этим данным, в Purdue должны были знать о внезапном всплеске продаж в Канаде и догадаться, в чём его причина. В компании признают, что действительно знали об этом и предупредили власти, но не говорят, когда именно.

К тому времени, когда Purdue изменила формулу «Оксиконтина», в стране уже бушевала полномасштабная эпидемия. Эндрю Колодны сказал мне, что многие пожилые люди до сих пор зависимы от «Оксиконтина» с новой формулой и продолжают получать его по рецепту. Они покупают лекарство легально и проглатывают таблетки целиком, как написано в инструкции. «Такой теперь у Purdue рынок», — говорит Колодны.

Более молодые люди, которые с меньшей вероятностью могут получить рецепты на лекарство от боли — или зарабатывают недостаточно много, чтобы позволить себе «Оксиконтин» — всё чаще стали искать замену препарата на чёрном рынке. Некоторые стали употреблять героин.

Как Сэм Куинонес пишет в своей книге Dreamland: The True Tale of America’s Opiate Epidemic, что героиновые дилеры из Мексики массово мигрировали в США, чтобы освоить растущий рынок из людей, изначально пристрастившихся к таблеткам. Это самый ужасный парадокс «Оксиконтина»: оригинальное лекарство создало поколение зависимых от таблеток, а новая формула, слишком дорогая для более молодых пациентов, создала поколение героиновых наркоманов.

Недавняя работа от команды экономистов, посвящённая внезапному всплеску передозировок героином, который начался в 2010 году, называется «Как изменение формулы "Оксиконтина" начало героиновую эпидемию» (How the Reformulation of OxyContin Ignited the Heroin Epidemic). Их опрос 244 человек, отравившихся на лечение зависимости от «Оксиконтина» после изменения формулы, показал, что треть опрошенных стала принимать другие вещества. От этой трети 70% выбрали героин.

Пожалуй, самым удивительным в расследовании Куинонеса стали сходства, обнаруженные им в тактиках обычных мексиканских драгдилеров — так называемых «парней Ксалиско» — и торговых представителей Purdue. Когда парни Ксалиско приходили в новый рынок, они знакомились с ним через местную метадоновую клинику. Purdue же, используя данные от I.M.S., похожим образом концентрировала усилия на слоях населения, наиболее уязвимых перед «Оксиконтином».

Митчел Денхэм, юрист из Кентукки, сказал мне, что Purdue выбирала районы, где высок уровень бедности, мало возможностей, а люди плохо образованы, добавив: «Им были интересны данные, которые показывали, что в районе живут люди с большим количеством производственных травм — они чаще ходят к врачам и нуждаются в средствах от боли».

Парни Ксалиско предлагали потенциальным клиентам бесплатные пробники их продукта. Точно так же поступала Purdue. Когда «Оксиконтин» только был презентован, компания организовала программу поощрения врачей, которые выдавали купоны на бесплатные таблетки. Когда через четыре года компания закрыла программу, было отоварено 34 тысячи купонов.

Сейчас Purdue Pharma признаёт, что опиоидный кризис существует, но утверждает, что сделала всё, чтобы помочь с ним справиться: от спонсирования программ «мониторинга рецептов» в некоторых штатах до создания образовательных материалов. Крейг Ландау, гендиректор компании, сказал мне: «Если Святой Грааль — это безопасное и эффективное лекарство от боли, к которому ещё и невозможно пристраститься, мы его ещё не нашли». Он добавил, что компания уже пыталась разработать «неопиоидные болеутоляющие».

Purdue постоянно делает акцент на том, что есть и другие мощные обезболивающие, а «Оксиконтин» никогда не занимал более двух процентов рынка. В плане количества рецептов это правда. Но большинство болеутоляющих выписываются на очень короткое время — например, на постоперационный период, — и в относительно небольших дозах. А «Оксиконтин» выписывали в больших дозировках и надолго.

Если измерять рынок по количеству отпущенных наркотиков, на «Оксиконтин» будет приходиться гораздо больший процент. Некоторые врачи, с которыми я говорил, оценивали рыночную долю продукта Purdue в тридцать процентов.

На США приходится примерно треть от глобального рынка опиоидных обезболивающих. Но из-за того, что политики и журналисты подняли шум вокруг наркотического кризиса, многие американские врачи снова стали с подозрением относиться к таким лекарствам. В своём заявлении Purdue признала: «Даже пациенты, принимающие "Оксиконтин" в соответствии с одобренными государством инструкциями, с большой вероятностью попадут в физиологическую зависимость от лекарства».

Компания утверждает, что физиологическая зависимость и наркомания — это разные вещи, но Джейн Баллантин, президент организации Врачи за ответственное распространение опиоидов (Physicians for Responsible Opioid Prescribing), считает, что для пациентов разницы нет: «Если они не могут перестать принимать наркотик из страха перед синдромом отмены, это вполне похоже на наркоманию».

Аптечная сеть CVS, которую обвиняли в спекуляциях опиоидами, недавно объявила, что теперь будет отпускать только мощные обезболивающие только в количестве, достаточном для приёма в течение недели. И это может сильно повлиять на ситуацию с зависимостями от опиоидов.

Также вполне возможно, что рынок просто стал перенасыщен «Оксиконтином». В последнее время американские врачи выписывали примерно четверть миллиарда рецептов на опиоиды в год. В прошлом году в Огайо, штате, особенно пострадавшем от эпидемии, 2,3 миллиона человек получали рецепты на опиоиды. То есть примерно каждый пятый житель штата.

В 2012 году в Milwaukee Journal Sentinel вышел материал о пациентах, которые рассказывали о чудесном действии «Оксиконтина» в рекламных роликах Purdue. Джонни Салливан, строитель, избавившийся от боли в спине, стал зависимым от препарата. В 2008 году, направляясь домой с охоты, он, судя по всему, потерял сознание. Его грузовик перевернулся, и Салливан мгновенно умер. В брошюре Purdue приводится цитата Салливана: «После "Оксиконтина" у меня не бывает ступоров или слабости».

Дэвид Юурлинк сказал мне, что опиоиды вызывают проблемы даже у тех, у кого нет зависимости.

Даже Рассел Портеной, врач, выступавший за долговременное использование опиоидов, работу которого спонсировала Purdue, пересмотрел свои взгляды. В 2012 году во время интервью Wall Street Journal он сказал: «Сообщал ли я ложную информацию об избавлении от боли и, если точнее, об опиоидной терапии? Думаю, да». В своём комментарии для этого материала Портеной сказал, что «сменил фокус» в лечении боли и добавил: «Ни один спонсор никогда не влиял на то, что я говорю».

В свою защиту Портеной отметил, что двадцать лет назад врачи не знали то, что им известно сейчас об опиоидах и зависимости от них.

Семья Саклеров и Purdue Pharma тоже могли бы взять на себя ответственность подобным образом: извиниться за свой вклад в национальную катастрофу, добавив, что в девяностых они полагались на ложные предположения о безопасности «Оксиконтина». Но Purdue продолжала агрессивно противостоять любым попыткам ограничить распространение «Оксиконтина», словно она — часть оружейного лобби, а речь идёт не о лекарстве, а дополнительных ограничениях на ношение оружия.

Когда власти предлагали вполне разумные меры, способные так или иначе повлиять на продажи болеутоляющих, Purdue и её многочисленные союзники поднимали тревогу: якобы из-за этого законопослушные пациенты могут лишиться столь необходимого им лекарства. Марк Салливан, психиатр из Вашингтонского университета, обобщил позицию Purdue: «Опасен не наш продукт, а люди, которые его принимают».

В прошлом году Центр по контролю заболеваний, который формально объявил эпидемию опиоидов в 2011 году, впервые ввёл ограничения на отпуск рецептов для болеутоляющих вроде «Оксиконтина». «Опиоиды не должны считаться основными или обычными лекарствами от хронической боли», — говорится в правилах. То есть врачи должны сначала попробовать «нефармакологическое» лечение вроде физиотерапии, а затем «неопиоидные» лекарства.

Purdue и другие фармацевтические компании давно спонсируют якобы нейтральные некоммерческие организации, выступащие за права страдающих от боли пациентов. Хотя гайдлайны ЦКЗ носили рекомендательный характер, многие такие организации стали бороться против того, чтобы Центр их выпускал.

Такое часто бывает как внутри штатов, так и на федеральном уровне. Недавняя серия материалов Associated Press и Center for Public Integrity показала, что после того, как Purdue в 2007 году признала себя виновной, она собрала армию лоббистов, чтобы противостоять попыткам правительства повлиять на её бизнес.

Между 2006 и 2015 годом Purdue и другие производители обезболивающих вместе со связанными с ними некоммерческими организациями потратили почти $900 млн на лоббизм и иные способы политического влияния. Это в восемь раз больше, чем аналогичные траты оружейного лобби за такой же период.

Поскольку Purdue сделала так, что растолочь таблетки «Оксиконтина» стало сложно, количество выписываемых рецептов упало на сорок процентов. Получается, что почти половина потребителей оригинального лекарства покупала его, чтобы раскрошить и словить кайф.

Как объяснил мне Дэвид Юурлинк, смена формулы не означает, что злоупотребление теперь невозможно. Вполне возможно, и многие люди продолжают злоупотреблять «Оксиконтином», «подсев» на него, просто принимая таблетки перорально, согласно инструкции.

Но Purdue даже в условиях уменьшения рынка и растущего общественного негодования не перестала искать новых потребителей. В августе 2015 года, несмотря на множество протестов со стороны критиков компании, она получила одобрение Управления по контролю за продуктами и лекарствами на рекламу «Оксиконтина», нацеленную на детей старше одиннадцати лет.

По оценкам Forbes, Саклеры продолжат получать примерно $700 млн в год от компаний, принадлежащих семье. К тому же, и Саклеры наверняка это знают, истинный потенциал «Оксиконтина» может раскрыться на глобальном рынке. Многие крупные компании начинают интересоваться другими странами, когда в США их продажи перестают расти.

Презентовав «Оксиконтин» в США, Purdue затем стала продавать его в Канаде и Великобритании. В Университете Торонто проводились занятия по лечению боли для студентов-медиков и стоматологов, спонсированные компанией. Инструктором был человек, входящий в бюро спикеров Purdue, а студенты получили подарочное учебное пособие, в котором оксикодон назван опиоидом «умеренной силы».

Курсы закрыли после того, как студенты и врачи стали критиковать занятия. Одним из них был доктор Рик Глазье, работающий в университете, — в 2009 году его сын Дэниел умер от передозировки «Оксиконтином».

Когда «Оксиконтин» стал распространяться за пределами США, история начала повторять себя: в местах продажи лекарства становилось больше наркозависимых и злоупотребляющих препаратом людей, а также смертей от передозировок. Но семья Саклеров лишь удвоила свои усилия на глобальном рынке, и сейчас через связанную с Purdue компанию Mundipharma продвигает «Оксиконтин» в Азии, Латинской Америке и Ближнем Востоке.

С самого начала продаж «Оксиконтина» одна часть стратегии Purdue оставалась неизменной — компания создавала рынок для лекарства, делая громкие заявления об огромном количестве людей, страдающих от хронических болей. Приходя в страны вроде Китая и Бразилии, где к опиоидам всё ещё относятся с недоверием, — в отличие от США, где Purdue постаралась это изменить, — компания свой маркетинговый подход не меняет.

Судя по материалу Los Angeles Times за 2016 год, Mundipharma профинансировала исследования, показавшие, что миллионы людей в этих странах страдают от хронической боли. То есть через много лет после того, как медицинское сообщество признало, что опиоидная эпидемия случилась во многом из-за того, как продвигался «Оксиконтин».

Компания организовывала пирушки и платила врачам, чтобы те во время своих выступлений превозносили «Оксиконтин» до небес. Кроме того, некоторые доктора, которые сейчас на деньги Purdue рекламируют препарат за рубежом — «антиболевые посланники», как их называют, — раньше занимались тем же самым в США.

В материале LA Times рассказывается о Джозефе Перголиззи-младшем — враче из Флориды, который управляет клиникой по лечению боли и рекламирует обезболивающий крем собственного изобретения по кабельному телевидению. Он выступает в странах вроде Бразилии, рассказывая о достоинствах «Оксиконтина».

В Мексике, как утверждает Mundipharma, от хронической боли страдают 28 миллионов человек, то есть четверть населения. В Китае компания распространяет мультфильмы о том, как хорошо опиоиды помогают от боли. А в рекламных брошюрах снова встречается ошибочное заявление о том, что препарат практически не вызывает зависимости.

В 2014 году Раман Сингх, один из руководителей Mundipharma, сказал в интервью: «У каждого пациента на растущих рынках должен быть доступ к нашему продукту». В Америке о термине «опиофобия» все уже практически забыли — по очевидным причинам. Руководители Mundipharma до сих пор используют его за рубежом.

В мае 2017 года несколько членов Конгресса написали письмо в Всемирную организацию здравоохранения с просьбой помочь остановить распространение «Оксиконтина». В нём же упоминалась семья Саклеров. «У глобального медицинского сообщества есть уникальная возможность заглянуть в будущее. Не дайте Purdue остаться безнаказанной за то, что она сделала с бесчисленным множеством американских семей, и просто перейти на новые рынки, где она найдёт новых жертв», — говорилось в документе.

Дэвид Кесслер, бывший комиссар Управления по контролю за продуктами и лекарствами, считает, что дестигматизация опиоидов в США стала одной из величайших ошибок современной медицины. По поводу маркетинговой стратегии Mundipharma он сказал: «Меня от неё тошнит. Становится плохо от одного только упоминания».

Ранее в этом году президент Йельского университета Питер Саловей объявил, что один из колледжей, названный в честь Джона Калхуна, будет переименован, поскольку «Калхун верил в превосходство белой расы и искренне продвигал рабство как „позитивное благо“. Это полностью противоречит миссии и ценностям Йеля».

Без критики это решение не обошлось, но в целом оно показательно: теперь мы иначе смотрим на людей, которых прославляли раньше, и оцениваем их соразмерно современным моральным стандартам. Например, в Оксфорде получатели стипендии Родса из Южной Африки недавно провели кампанию за снесение статуи Сесиля Родса.

Одна знаменитая и богатая династия смогла избежать такой участи. Саклеры, семья, сомнительные бизнес-практики которой — не артефакт минувших веков, а часть современного мира. Если текущая статистика не врёт, за время, которое вам понадобилось для прочтения этого материала, шесть американцев умерли от передозировки опиоидами.

И, тем не менее, Йель не спешит переименовывать свой Институт биологических, физических и инженерных наук имени Реймонда и Беверли Саклеров или Кафедру терапии имени Ричарда и Джонатана Саклеров. Возможно, дело в том, что у Саклеров, в отличие от семьи Калхуна, всё ещё есть богатства, которые можно пустить на благотворительность.

Судя по данным Американского сообщества аддиктивной медицины, более двух с половиной миллионов американцев сейчас так или иначе пострадали от опиоидов. Франсис продолжает: «Если Саклеры хотят очистить своё имя, им следует взять очень значительную часть своего состояния и создать механизм для предоставления бесплатного лечения всем зависимым».

Альфред Нобель, изобретатель динамита, учредил Нобелевскую премию. За последние годы несколько филантропических организаций, управляемых потомками Джона Рокфеллера, стали направлять средства на борьбу с глобальным потеплением и против того, как с окружающей средой обращается нефтяная компания ExxonMobil, которую он основал. В прошлом году Валери Рокфеллер-Уэйн сказала CBS: «Мы чувствуем небывалую моральную ответственность из-за того, что богатство нашей семьи построено на добыче ископаемого топлива».

Майк Мур, бывший генеральный прокурор Миссиссиппи, считает, что Саклеры по этому пути не пойдут, пока широкие массы не узнают о том, что богатства династии нажиты на опиоидном кризисе. Мур вспоминает, как однажды был на обсуждении дела с гендиректорами табачных компаний: «Мы спросили их: "Чего вы хотите?" "Чтобы на коктейльных вечеринках к нам не подходили с вопросами о том, зачем мы убиваем людей", — последовал ответ. Так нам и сказали».

Мура удивляет, что музеи и университеты всё ещё продолжают брать деньги у Саклеров, и ни у кого это не вызывает вопросов. В разговоре со мной он поинтересовался: «Что случится, если кто-нибудь в этих фондах, медицинских школах или больницах поинтересуется: "А сколько сейчас рождается младенцев, зависимых от опиоидов?"»

Сейчас зависимые дети рождаются каждые полчаса. В местах вроде Хантингтона, что на западе Виргинии, у десяти процентов новорождённых обнаруживается зависимость от опиоидов. Недавно окружной прокурор в восточном Теннесси подал против Purdue и других фармацевтических компаний иск от лица «Ребёнка Доу» — младенца-наркомана.

Мур верит в то, что руководители Purdue не смогут решить каждое дело до суда: «Где-нибудь обязательно найдутся присяжные, которые выдадут им самый тяжёлый приговор в истории страны». А Пол Хенли считает, что перед лицом надвигающегося правосудия Purdue может объявить о банкротстве. «Но я после этого точно не остановлюсь. Надо будет изучить, насколько в произошедшем виноваты конкретные Саклеры», — планирует он.

Робин Хоген, бывший руководитель по коммуникациям в Purdue, сказал: «Не хочу показаться апологетом того, что очевидно является кризисом здравоохранения. Но вы должны были поговорить с тем, кто очень уважает семьи Саклеров. Они всё делали на высшем уровне». Я спросил его, что он сказал бы врачам и работникам здравоохранения, которые возлагают часть вины за эпидемию на Реймонда и Мортимера Саклеров. «Я не врач. И правда не могу прокомментировать это», — последовал ответ.

Саклерам всегда отлично удавался маркетинг, и больше всего меня поразило то, как ловко они изъяли все упоминания о своей семье из семейного бизнеса. Я вспомнил о наставлении Артура Саклера — «После вас этот мир должен стать лучше, чем когда вы в него вошли» — и о том, как с ним соотносятся деяния остальных членов семьи. Но Саклеры отказались комментировать этот вопрос.

Недавно я съездил в Амагансетт, что на Лонг-Айленде. Там я встретился с человеком, которого буду звать Джеффом. Сидя в ресторане, он рассказал мне о том, как боролся с наркозависимостью.

Десять лет назад он, будучи подростком, стал употреблять опиоиды для удовольствия. По его словам, таблетки были повсюду. Особенно ему нравился «Оксиконтин» — за «самый чистый кайф». Метод употребления у него было такой: сначала он рассасывал таблетки, пока с них не сходило цветное покрытие, потом толок остатки торцом зажигалки и вдыхал белый порошок. Внутривенно он его не вводил: «Подрастая, я всегда говорил себе: "Никогда не буду колоться"».

Мягким, ни разу не дрогнувшим голосом, Джефф описал последовавшие за этим десять лет его жизни. Он продолжал употреблять болеутоляющие, встретил женщину, влюбился и «познакомил» её с опиоидами. Однажды у его дилера кончились таблетки, и он предложил: «Давай я тебе за двадцать баксов продам пакет героина». Джефф наотрез отказался, но когда началась ломка, от его непоколебимости не осталось и следа.

Поначалу он и его девушка вдыхали героин. «Но потом у тебя появляется толерантность, как с таблетками», — объяснял Джефф. В итоге они стали колоться. Во время свадебной церемонии они были под кайфом. Жена Джеффа родила ребёнка с зависимостью от опиоидов, но врачи «сняли» его с помощью крохотных доз морфия.

Джефф провёл много времени в реабилитационной клинике и на момент нашего разговора не употреблял уже год. Его ребёнок здоров, а жене тоже удалось «слезть». Оглядываясь назад, Джефф чувствует, что из-за импульсивного детского порыва он встал на дорожку, свернуть с которой было невозможно: «Вся моя жизнь вращалась вокруг наркотиков. Я создал какой-то ураган разрушения».

Мы вышли из ресторана и двинулись по зелёной улочке с большими домами. В худшие годы своей зависимости Джефф работал в этом районе мастеровым. Я попросил его показать мне дома, в которых он работал, и мы остановились у забора красивого особняка, скрытого за буйной растительностью. Это было жилище Мортимера Саклера-младшего. Джефф, знавший о том, чем занимается семья, отметил ироничность ситуации: «Даже не знаю, сколько раз я снюхивал таблетки, сидя в грузовике у этого дома».

Мы подошли к резным деревянным воротам. За ними находился дворик, над которым возвышалась статная плакучая ива. Заметив, что я осматриваю дерево, Джефф сказал, что для обслуживающего персонала поместья оно было «занозой в заднице». Стоит подняться ветру, как ветки ломаются и падают на газон. «Но всё ведь должно выглядеть идеально. На земле не может быть ни листика», — объяснил он. Поэтому в поместье Мортимера Саклера-младшего регулярно приезжает бригада и убирает весь мусор.