«Вот он, парадокс культуры выгорания: это негативное состояние, но при этом многие стремятся приписать его себе» Статьи редакции

Отрывок из книги «Я всё! Почему мы выгораем на работе и как это изменить» Джонатана Малесика, которая выходит в «Альпине Паблишер».

Отрывок опубликован с разрешения «Альпины Паблишер».

Выгорание, в отличие от ангины, понятие спорное, и этот факт многое говорит о его роли в нашей культуре: при определении этого термина сталкивается множество интересов. Работники, работодатели, исследователи, маркетологи и врачи предъявляют к нему разные требования: хотят подтвердить собственный опыт (как в моем случае), избавить компанию от лишних кадров, открыть новую эру терапевтической практики.

Само определение «выгорание» для нас важно, но при этом мы никак не можем его сформулировать. В таком случае громкие результаты исследований не только описывают это состояние, но и внушают читателям, что они выгорели. Если вы читаете о том, как множество похожих на вас людей — той же профессии, того же пола и возраста —страдают от выгорания, то почему бы и вам не присвоить его себе, чтобы не отставать от других?

Этот парадокс отчетливо прослеживается в общественной дискуссии о выгорании среди миллениалов. В начале 2019 года журналистка Энн Петерсен опубликовала на сайте BuzzFeed News эссе о том, что выгоранием объясняется неспособность миллениалов в свои 20–30 лет выполнять рутинные задачи, в том числе важные — например, голосовать на выборах. И дело совсем не в лени.

По мнению Петерсен, всю свою жизнь миллениалы находились под давлением, страдали от бремени кредитов на образование и сталкивались с непредсказуемостью рынка труда. Все эт опривело к тому, что им приходилось работать на износ. По словам Петерсен, «выгорание — это не временное недомогание, это болезнь миллениалов. Базовое состояние. Фоновая музыка. Так устроена наша жизнь. Ничего не поделаешь».

Эссе Петерсен стало сенсацией — его прочитали миллионы людей, обсуждали на радио и в подкастах. После его публикации я с интересом наблюдал, как разворачивается общественная дискуссия: тема, которая стала частью моей профессиональной карьеры и личной жизни, вдруг
получила заслуженное внимание.

Подозреваю, что эссе приобрело такую популярность, потому что определило, а вместе с тем и узаконило ощущения, которые испытывали его читатели. Оно показало миллениалам и всем остальным, что их переживания — это масштабная проблема, а не лично их вина. Вот почему определение выгорания, данное Маслах, нашло у меня отклик в последние дни моей академической карьеры. Я знал, что не одинок.

Возможно, статья стала популярной и потому, что не просто дала название переживаниям — она вывела на свет тех, кто с ними столкнулся. Объяснила их неспособность нормально работать, что такова цена, которую они заплатили за статус идеальных работников. Дала им общественное положение в этической системе американской рабочей культуры. Петерсен определяет выгорание как нечто большее, чем истощение:

Согласно этому определению, выгорание — это не отсутствие продуктивности, а ее искусственное поддержание, даже если на это давно не осталось сил. В этом смысле выгоревший сотрудник похож на супергероя. Для большей уверенности Петерсен подчеркивает, что она сама, испытывая истощение, продолжала усердно и продуктивно работать:

С другой стороны, в эссе Петерсен признает, что она продолжала выполнять свою работу и не проявляла к ней цинизма. Да, ей кажется, что все остальное отошло на задний план. Она называет это ощущение ступор в бытовых делах — когда повседневные задачи, например переписка с друзьями или запись к доктору, вдруг представляются слишком неподъемными, чтобы даже пытаться их выполнять. При этом бытовой ступор свойственен не только тем, кто страдает от стресса на работе.

Он универсален. Я оправился от выгорания, но продолжаю откладывать запись к врачу. Мне тяжело выделить время, чтобы написать близким. Мы сталкиваемся с бытовым ступором каждый день.

Я не сомневаюсь, что Петерсен испытывала сильный стресс на работе. Уверен, я на ее месте чувствовал бы себя так же, если бы организовал сенатскую кампанию в Техасе, а потом занимался новыми проектами, параллельно переезжая на другое место. Но очевидная эффективность ее работы ставит перед нами важный вопрос: считается ли выгоранием положение, когда вы продолжаете выполнять работу на высоком уровне?

Некоторые утверждения из эссе Петерсен были подвергнуты сомнению, но вместе с тем критики подтверждали распространенность и глубину выгорания среди молодых работников. В основном критические отзывы касались взаимосвязи между выгоранием и расой. Считалось, что доводы Петерсен основаны на ее привилегированном положении белого человека и что люди с другим цветом кожи страдают от выгорания сильнее.

В статье «Именно так темнокожие ощущают выгорание» поэтесса и научный работник Тиана Кларк утверждает, что выгорание давно знакомо афроамериканцам, которые испытали последствия «длинного перечня наследственных травм — или лучше сказать наследственного выгорания? Я говорю о невольничьих кораблях, испольщине, конвейере “школа–тюрьма”, угнетенном состоянии психики».

Петерсен называла выгорание «базовым состоянием» для миллениалов, а Кларк считала, что «вне зависимости от общественных изменений и эпохи, выгорание постоянно присуще темнокожему населению в течение сотен лет».

Рассказ Кларк о собственной жизни, где упоминается выражение «севшая черная батарейка», — это повествование о человеке, который усердно трудится, чтобы как достичь своих целей, так и удовлетворить чужие (возможно, основанные на расистских позициях) ожидания. Она пишет о том, как после целого дня ведения занятий чувствовала себя опустошенной. О том, что ей доставалось больше административной работы, чем ее белым коллегам.

Она перечисляет последствия интенсивного труда для ее организма: «По ночам я сжимаю челюсти. Плохо сплю. Перестала заниматься спортом. Работаю с жуткой головной болью. У меня развился СПКЯ (синдром поликистозных яичников). Я прекратила сеансы психотерапии. Я не справляюсь. Я перестала общаться с друзьями».

Как и Петерсен, Кларк, несмотря на усталость, не бросила работу. Она не относилась к ней цинично. Не похоже, что она потеряла ощущение собственной эффективности. Она по праву гордится значительными профессиональными достижениями: редкой должностью штатного преподавателя поэзии, несколькими опубликованными сборниками стихов, наградами и приглашениями выступить с лекциями. Как и в случае с Петерсен, я не знаю всю картину жизни Кларк. Мне приходится верить ей на слово. Я вижу это так: она вымотана, но продолжает успешно работать.

Даже описывая свое выгорание, Кларк гордится тем, как она востребованна. Ее работа «постоянно ощущается одновременно и как спринтерская гонка, и как марафонский забег. <…> Истории Петерсен и Кларк показывают, что, признавая свое выгорание, вы не только расписываетесь в неудаче, но и олицетворяете американский идеал непрерывной работы.

Вероятное восприятие выгорания как достоинства и показателя статуса в обществе, помешанном на работе, наряду с неопределенностью и субъективностью в описании самого явления заставляет сомневаться: реально ли это болезненное состояние? В большинстве стран у него
нет клинического определения, то есть с точки зрения медицины это что-то вроде «художника» или «фаната бейсбольной команды Chicago Cubs».

Вы выгорели, если утверждаете, что выгорели. Но можно ли доверять бездоказательным заявлениям, включая мое собственное?

Из-за отсутствия общепризнанного определения выгорания некоторые критики утверждают: его изучение похоже на движение вслепую в темноте. Клинический психолог Линда Хайнеманн и социолог Торстен Хайнеманн сомневаются, что все исследователи выгорания «действительно рассматривают одно и то же явление».

Даже некоторые ученые предостерегают от злоупотребления терминоми его неточного использования. В 1988 году Айала Пайнс и Эллиот Аронсон отмечали, что за последние несколько лет «термин “выгорание” стал очень популярным — возможно, даже чересчур. Его используют так часто, что он практически утратил значение». Они предупреждают, что выгорание — это «не синоним стресса на работе, усталости, одиночества или депрессии. Использование термина в таком широком смысле умаляет его значение».

В глазах общества термин расширился, чтобы соответствовать пространным объяснениям, которые мы ему дали. Хайнеманны утверждают, что нечеткое определение выгорания сделало его «диагнозом для отвода глаз, позволяющим сотрудникам взять больничный, избегая стигматизации, которую влечет за собой психическое заболевание, и позднее спокойно вернуться к работе».

Особенно ярко это проявилось в Германии, где в 2010-х выгорание обсуждали в прессе как Volkskrankheit — широко распространенное заболевание. В начале того десятилетия немецкие газеты и журналы сотнями публиковали статьи на эту тему, нередко фокусируясь на заявлениях знаменитостей и профессиональных спортсменов.

Как отмечают Хайнеманны, пока выгорание привлекало все больше внимания, журналисты описывали его как нарастающую общественную проблему — то, с чем мог столкнуться любой целеустремленный работник. Более точное определение сузило бы рамки повествования, поэтому выгорание превратилось в собирательное название различных недомоганий, связанных с работой.

Автор немецкой научной публикации 2011 года описывает выгорание как «модный диагноз», который срочно нуждается в более четком определении. Другой автор отмечает, что склонность немцев называть любой депрессивный эпизод «выгоранием» усилилась в период с 2001-го по 2011-й.

Немецкий психиатр Ульрих Хегерль даже утверждает, что чрезмерное внимание к выгоранию может представлять угрозу. В 2011 году он заявил журналу Der Spiegel, что «разговоры о выгорании бесполезны, потому что под ним могут подразумеваться как обычная усталость, так и серьезный, угрожающий жизни депрессивный эпизод. В конечном счете концепт выгорания отодвигает депрессию на задний план».

Скептики могут разумно заметить: раз субъективные заявления о выгорании так широко распространены и одновременно бессмысленны с медицинской точки зрения, их авторы вряд ли набрали бы высокие проценты по шкале Маслах, показывающей уровень истощения, циничности и личной неэффективности.

Говоря о собственном выгорании в обществе, которое воспевает работу, вы получаете статус, который свидетельствует о вашей беззаветной преданности труду. Вам это ничего не стоит. И если многие из тех, кто заявляет о том, что выгорели, «по-настоящему» не страдают от выгорания, возможно, никакой эпидемии нет и в помине.

Скептицизм по отношению к выгоранию существует с того времени, как книга Маслах вышла в свет в 1970-х. В 1981 году в эссе «Выгорание есть почти у всех» в журнале Time колумнист Лэнс Морроу положил начало жаркой дискуссии, когда использовал выгорание для критики сосредоточенности на себе, появившейся в «десятилетие я». Он писал, что выгорание стало «очень модным и неизбирательным понятием, “психологией для бедных”, психическим эквивалентом бегу трусцой в силу его широкого распространения».

Обсуждение выгорания он рассматривал как знак того, что психика становится более чувствительной в масштабах всей нации. «Эпоха “благородства в трудной ситуации” закончилась в начале 1960-х», —
считал он. В 1980-х «слишком многие начали чересчур легко сдаваться».

Аналогичное заявление для газеты The New York Times сделал психиатр Ричард Фридман в 2019 году после того, как ВОЗ признала выгорание «феноменом профессиональной сферы», но не медицинским заболеванием. Фридман критикует распространенные диагностические тесты, которые используются, чтобы выявить сотрудников, «склонных к выгоранию». Он пишет: «Если от выгорания страдают практически все, значит, от него не страдает никто, а сама идея теряет всякую убедительность».

Безусловно, справедливо, что людей, приписывающих себе выгорание, было бы меньше, будь у нас признанные всеми и надежные критерии. Но, вопреки ожиданиям Фридмана, его скептическое отношение к выгоранию не обосновало его позицию, а подтвердило абсолютно противоположную точку зрения.

Если проблема заключается в слишком частом диагностировании выгорания, а его причина — в отсутствии критериев для диагностики, то все решается их установкой — другими словами, в превращении выгорания в диагноз. Четкий список симптомов исключит выгорание у большого количества людей, но при этом откроет глаза тем, кто не осознает, как сильно их выматывает работа.

И даже если мы обнаружим, что меньше людей страдает от клинического выгорания, то для помощи им можно будет задействовать всю медицинскую систему, включая рецептурные препараты, страховку и пособие по нетрудоспособности. Более узкое определение выгорания также станет хорошим ответом Ульриху Хегерлю, который обеспокоен тем, что концентрация внимания на выгорании отодвигает депрессию на задний план.

Если специалисты смогут различать эти два расстройства, им будет легче идентифицировать тех, чье состояние вышло за рамки заболевания, вызванного только работой, и уже переросло в депрессию, затрагивающую все сферы жизни.

Широкая трактовка термина выгорания также позволяет диагностировать этот синдром у целой нации, а затем предлагать практически любую социальную или политическую программу в качестве лекарства. Когда это происходит, выгорание становится аналогично утверждению: «В обществе есть проблема». Может быть, это ядовитый плод расизма, патриархата или капитализма? Если приписать его группе — например, матерям, женщинам, темнокожим или миллениалам, — значит ли это, что вся группа находится в уязвимом положении?

Тиана Кларк писала о «наследственном выгорании» темнокожих в США, со времен рабства до законов Джима Кроу о расовой сегрегации, однако для системного угнетения и жестокости это слишком мягкое определение. Можем ли мы использовать термин «выгорание», говоря об исторической несправедливости?

Или, наоборот, в меньшем масштабе — применима ли концепция выгорания для обозначения влияния социальной маргинализации на отдельного человека? Если да, то как объяснить тот факт, что врачи или преподаватели университетов, которых, как правило, никто не угнетает, особенно предрасположены к выгоранию?

Попытки установить границы этого неопределенного понятия вызывают еще больше вопросов. Мы можем быть уверены лишь в одном: мы — общество выгоревших, что бы это ни значило.

#выгорание